Что такое «страх»?
Страх – это защитная реакция организма, связанная со способностью предвидеть боль. Боль – сигнал разрушения. А страх – это то, что возникает до боли, реакция на опасность и сигнал к действию – агрессии или бегству.

В ходе эволюции страх возникает довольно поздно. Какая-нибудь «амеба обыкновенная», например, абсолютно бесстрашна. У нее еще нет нервной системы, и она не способна испытывать боль. Дождевой червь боль испытывает: у него нервная система есть. Но у него еще нет головного мозга и нет психики. И потому он не способен предвидеть боль, а следовательно – не испытывает страха. А вот кошки, собаки, птички – те умеют бояться. Страх появляется у животных, обладающих психикой (непременным условием существования психики является наличие головного мозга). Чем более развитым мозгом и сложной психикой обладает животное, тем более развитой оказывается его способность предугадывать неприятности и более сложной становится «система» страхов. Есть видовые страхи, которые передаются генетически: реакция на громкие звуки, на тень, наплывающую сверху, и т.п.

Почему кролик боится тени, наплывающей сверху? Потому что сверху на него бросается хищная птица. Точно так же она бросалась на его древних предков, и предки усвоили: тень – это опасно. Ее нужно избегать. И все их потомки делают так. С самого рождения.

Но очень многое в умении опознавать опасность принадлежит обучению. В любой детской книжке о животных мы непременно прочитаем о том, как мать учила маленького героя вовремя распознавать опасность. Что это означает – распознавать опасность? Это значит, мать обучает своего детеныша бояться.

И еще одно важное замечание: чем выше на эволюционной лестнице стоит животное, тем большую роль в его жизни играет индивидуальный опыт – то есть своя собственная история пережитой боли и ее избегания, своя история травм и свои представления об опасностях. Об этом рассказывают классические истории о жизни животных – «Белый Клык», «Домино» и др.

Что касается человека, то тут все еще больше усложняется. Человеческие страхи, кроме всего прочего, связаны с сохранением и выживанием рода, семьи, нации – тех «социальных организмов», с которыми отождествляется человек и частью которых он является. К примеру, убийство и кража чужого имущества – действия, грозящие благополучию социума, в пределе его разрушающие. Это то, чего надо бояться и потому нельзя допускать. Страх таких разрушений лежит в основе запретов «не убий», «не укради». А залогом следования запрету является не только «сознательность» человека, но и его индивидуальный страх перед карой, которая полагается за нарушение.

Конечно, это очень грубая схема. Я просто хотела показать, что страх – это очень важно. И это не безусловно отрицательное понятие. Одна из задач человеческой культуры – научить человека бояться: каких-то явлений, диких животных, других людей, высших сил, чего-то в самом себе…

О страхе повествуется в поверьях первобытных охотников, в древних мифах и волшебных сказках, в античных сказаниях о богах, титанах и героях и в Ветхом Завете. Это рассказы о встречах и столкновениях с тем, что больше тебя, что обладает невероятной, сокрушительной силой. Здесь очерчиваются границы безопасной территории человеческого существования и описываются последствия нарушения этих границ. «Божий страх» – это как раз отсюда. И слово «богобоязненный» тоже.

Иначе говоря, в культуре страх играет роль нормативного механизма, регулирующего и поведение, и образ мыслей. Получается, что социализация, врастание в социальную среду требует усвоения некоторого «пантеона страхов» и вместе с ним – культурных запретов.

Литература как вид искусства всегда была причастна к решению этой задачи.

Почему же от нее должны быть свободны книги, адресованные детям?

Приручение страха
Однако культура, и в частности литература, не только учит бояться. Она еще и учит противостоять страхам.

Страх может производить в человеке те самые разрушительные действия, о которых вроде бы должен предупреждать. Невроз – это следствие страха, результат напряжения, с которым не справилась психика. Страх может даже убить – то есть оказаться невыносимым.

Культура (в частности, с помощью словесного искусства, литературы) пытается этого не допустить. Она вводит страхи в «человеческое измерение» – воплощая их в образы и именуя их. Образ всегда имеет условные границы. Это то, что человек способен воспринять – «охватить» своим воображением. А имя с древнейших времен обладало магической силой. Знать чье-то имя – значит иметь возможность вступать во взаимодействие с его носителем. Можешь его задабривать, восхвалять, изучать, приручать…

На протяжении всего своего существования культура занята приручением страхов. Это задача сложнейшая. Но со своего сегодняшнего «места и времени» мы можем отметить некоторые ее успехи.

Возьмем, к примеру, образ ведьмы. Ведьма – это имя сильного страха. Для средневекового сознания ведьма напрямую связана с дьяволом, со смертными грехами, с угрозой душе и телу. Такой она и является в фольклоре, в сказках братьев Гримм, в сказках Афанасьева. И сказка сокрушает ведьму самым жестоким образом: ее заставляют плясать в раскаленных башмаках, привязывают к конскому хвосту и пускают в чистое поле, разрывают на части и т.п. В такой избыточной, на взгляд современного человека, сказочной жестокости находит утоление древний человеческий страх перед силой ведьмы, перед ее нечеловеческой природой. Это, как ни странно, из области психотерапевтических приемов: «нарисуй свой страх и разорви его на кусочки».

Но уже у Андерсена ведьма сильно теряет в могуществе (в частности, исчезают такие ее особенности как людоедство, способность к оборотничеству, прямая связь с дьяволом и т.п.) и все больше приобретает черты «женщины, которая умеет колдовать».

А в ХХ веке сокрушительный удар по могуществу ведьм наносит детская литература. В детских книгах появляется новый персонаж – «маленькая ведьма», или «ведьмочка-ребенок» (вспомните «Маленькую ведьму» Отфрида Пройслера или ведьмочку Анни Шмидт). Это не что иное, как «приручение» страха по имени «ведьма». Невозможно очень сильно бояться того, кто ведет себя как ребенок – то есть приобрел столь узнаваемые человеческие черты и может быть столь уязвимым. А «детскость» в нашем представлении не только уязвима, но и забавна. Нельзя очень сильно бояться того, что оказывается смешным. Смеяться над ведьмой значит лишать ее силы.

Вообще, целая армия «малышовой нечисти», появившаяся в детской литературе ХХ века, – всевозможные домовята, маленькие водяные, лешата, кикиморочки и т.п. – это свидетельство преодоления некоторого количества языческих страхов, явленных под такими вот именами. Как осколки древних обрядов переходят в разряд детских игр («Бояре, а мы к вам пришли…», «Чур меня, палочка-выручалочка!», «Гори-гори ясно!»), так и образы чудовищной нездешней силы, когда-то вызывавшей у людей трепет, переходят в разряд персонажей детских сказок. Видимо, на нынешней ступени нашего цивилизационного развития «разобраться» с ними может даже детская психика.

В результате современные дети в подавляющем своем большинстве уже не боятся Бабу Ягу. То есть образ Бабы Яги и ее имя не вызывают у них исключительно страшные, пугающие ассоциации – настолько этот образ сегодня освоен культурой, трансформирован, оторван от древнего мифа, очеловечен, трансвестирован и даже высмеян. Точно так же и русалки ассоциируются у нас скорее с чем-то скабрезно-эротическим, чем со страшным. Ну что это за угроза такая – «защекочет до смерти»?

И нам уже неприятно читать о тех мерах по «нейтрализации» ведьм, которые так подробно описывают братья Гримм. Мы искренне не понимаем, «зачем с ними так».

Возможно, в этом стоит видеть один из признаков гуманизации нашей культуры...

Монстры и роботы-трансформеры
Лешата и домовята, как уже говорилось, приняли форму обаятельной «детскости», и потому современные взрослые с ними мирятся. Но вот с чем взрослые пока совершенно не хотят мириться, так это с роботами и монстрами, с оборотнями и вампирами, разного рода страшилищами «космического происхождения». «Эти» вызывают яростное негодование, рассматриваются исключительно как заимствованные и вредоносные «вражеские элементы», «чужие» нашей культуре. Они, по мнению многих взрослых, способствуют росту агрессивности и жестокости среди детского населения. И передовая педагогическая общественность то и дело требует их запретить во всех имеющихся видах – будь то книги, мультфильмы или игрушки.

Несколько лет назад на семинар, проводившийся в Центре игры и игрушки Московского городского психолого-педагогического университета, приехали шведские психологи. На семинаре обсуждалась, в частности, проблема экспертизы игрушек. Психологи центра показали гостям шкаф, в котором хранилась собранная ими коллекция «плохих игрушек». За стеклом были выставлены всевозможные монстры-трансформеры, этакие техногенные уродцы с клешнями вместо рук и фарами вместо глаз. По мнению организаторов семинара, играть со всем этим было невозможно. Шведы, однако, с такой характеристикой не согласились: «Как это, невозможно играть?» Один из них открыл дверцу шкафа, вытащил монстра (у которого одна половина «лица» представляла какой-то «вживленный» пульт управления) и стал его… укачивать. Наклонился к нему, как к любимому дитятке, и давай что-то нежно бубнить на своем, на шведском, – и краем глаза на нас посматривает, улыбается. А потом поставил монстра на место и говорит, уже без всякой улыбки:

– Видите ли, в этих уродливых образах можно усмотреть очень древние мотивы. Из старых волшебных сказок.

Да, конечно, всем нам хорошо известен бродячий сюжет «красавица и чудовище». Не будем вспоминать «Годзиллу» и всякие голливудские штучки. В классической русской литературе этот сюжет запечатлен Аксаковым в сказке «Аленький цветочек». В его изложении это прекрасная поэма о любви. Но она существует в ряду других волшебных историй о вступлении в брак с медведями, лягушками, утками, ужами – или, попросту говоря, с оборотнями. (Не могу не думать о возможных обвинениях в пропаганде скотоложества. Но, во-первых, все эти тексты относятся к разряду наших признанных культурных ценностей. Во-вторых, по мнению историков культуры, эти сказки – «осколки» древних тотемных мифов.) В основе всех этих сказок лежит узнаваемый сюжет о «приручении» внешне пугающей, нечеловеческой силы.

То, что эта сила сегодня приобретает вид роботов и трансформеров – всего лишь отражение эпохи новых технологий. Просто на место «зверя лесного, чуда морского» заступил робот с ракетоносителями вместо рук и красной кнопкой вместо сердца. Новое время порождает новые страхи. Или, точнее, старые страхи преобразуются, обретая новую форму. Новая форма требует нового «имени» – и нового «тела», которое, как и раньше, позволит этот страх приручить. По сути своей, могущественные роботы и люди-пауки мало чем отличаются от «незаконных» детей олимпийских богов, вроде Ахилла или Персея.

Любовь к ужасному
Недавно я в качестве писателя приехала в одну из детских библиотек Калининградской области – как предполагалось, на встречу с читателями. Вхожу в небольшой зал – и вижу детей с такой особой печатью на лицах: словно они плохо умылись, или долго болели. Причем какой-то странной болезнью. Будь это взрослые, я бы сказала, что они недавно вышли из запоя. В общем, вижу перед собой «читателей» и понимаю, что передо мной детдомовцы. Лет 10-12. И вряд ли они когда-нибудь добровольно раскрывали книжку. Поэтому на ходу перестраиваюсь.

– Как вы думаете, о чем можно книжки писать?
Они:
– О вампирах! О дьяволе! Об оборотнях!
Произносят эти слова так, словно от них во рту сладко.
– И вам интересно было бы про это послушать?
– Да-а-а! Точно-о-о!
– Что ж… Начнем с дьявола…

Ну, и стала я рассказывать им про дьявола (одну из версий истории про гамельнского крысолова), потом – про оборотней (о тотемах и шаманстве) и про вампиров (краткий курс физиологии, объясняющий привычку северных охотников пить кровь только что убитого животного). Педагоги, которые привели детей на встречу, слушали меня с некоторым напряжением (им обещали прислать приличного человека, а он с полоборота включается в разговор о вампирах), но все же отметили, что мне удалось удерживать внимание их воспитанников почти сорок минут – т.е. рекордно длительный срок. Я поставила себе виртуальный крестик в виртуальной ведомости «Сделано!».

Но вообще-то за «социальным заказом» детдомовцев на дьявольщину разного толка стоит деформированное эмоциональное развитие. Для жизни, которую они ведут (и, скорее всего, вели прежде), характерен дефицит эмоций. По крайней мере, позитивных эмоций, и уж точно – эмоций тонких. И мало что в детском доме может этот дефицит компенсировать, мало что работает на усложнение эмоционального мира. А эмоциональное развитие в раннем и дошкольном возрасте тесно связано с функцией внимания. Поэтому, как следствие, у этих детей еще и проблемы со вниманием. Чтобы его удержать, нужен сильный и простой, даже грубый раздражитель. Но при этом – узнаваемый. Персонажи, существующие на границе человеческого мира, выстраивающие перверсивные, искаженные, вывернутые наизнанку отношения между собой и людьми – это, к несчастью, для многих детей узнаваемо. Но уродство и жестокость персонажей должны превосходить собой все, что этим детям довелось встречать. А то, что вампиры и оборотни – еще и изгои человеческого общества, создает возможность идентификации с ними. К тому же это могущественная сила, которой окружающие боятся, и поэтому с ней так хочется отождествиться… Иными словами, здесь много всяких проблем намешано.

Но плохо это не с точки зрения морали, а с точки зрения психологического состояния детей. Очевидно, что данная ситуация – диагностическая. И если конкретные дети нуждаются в таком словесном материале (а они очевидно в нем нуждаются), значит, словесную культуру можно донести до них только в такой форме. И нужны специальные долговременные усилия, которые помогут что-то сдвинуть в подобном детском восприятии. Но уж точно бороться здесь надо не с образами вампиров.

Вообще наличие в книге вампиров и других представителей «хоррора» само по себе не является показателем низкого качества литературного произведения. Слава великого русского писателя Гоголя началась, как известно, с повестей из цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород». По-моему, так чистый хоррор.

Марина Аромштам

(Продолжение следует)