Образ удивительной девочки из цирка, изображавшей куклу, совершенно меня покорил, а потом на него наложились еще и впечатления от «девочки на шаре» Пикассо ‒ в подростковом возрасте «голубой период» мастера поражает прямо в сердце. Возможно, и Юрий Олеша, придумывая маленькую Соук и ее могучего друга гимнаста Тибула, не избежал влияния Пикассо: («Девочка на шаре», входившая в серию полотен о жизни цирковых актеров, была написана в 1905 году, за девятнадцать лет до «Трех толстяков»).

Когда я выросла, то предала свою любовь к Суок и ее саму забвению – вместе с Таней-революционеркой и Мальчишом-Кибальчишом. В эту же компанию попал и Чиполлино, историю которого, благодаря радиоспектаклю, я в детстве знала практически наизусть. Своим сыновьям этих книг я уже не читала. Я не хотела, чтобы они даже знали об этих книгах. Как оказалось впоследствии, не я единственная. Такие трансформации случались с бывшими активными пионерками, которым в юности попадал в руки «Архипелаг ГУЛАГ» или воспоминания Надежды Мандельштам и которые открывали для себя то, о чем молчали на протяжении их «счастливого детства» дедушки и бабушки.

Вдруг обнаруживалось, что тебя в твоей «советской вере» жестоко обманывали. В том числе – и с помощью книг! И ты не можешь, не должен повторить такую же ошибку по отношению к собственным детям. Ты не будешь читать им книги, воспевающие революцию и вместе с ней – все советское. В моей голове с детских времен существовало всего две революции – Великая Французская и Великая Октябрьская (еще была «маленькая» революция 1905 года, но не сама по себе, а как «репетиция» Октябрьской). Но Французская революция сильно уступала по значимости и величию «нашей», Октябрьской. Во-первых, она была буржуазной, во-вторых, сразу после нее придумали гильотину, с помощью которой Французская революция принялась «пожирать своих детей». Октябрьская революция – совсем другое дело. Она была «социалистической», первой и последней в своем роде, «окончательной». Такой праздник на все времена, зафиксированный в календаре красным цветом («День Седьмого ноября – красный день календаря!») И с нее велся отсчет «новой эры» (прямо как от Рождества Христова) – эры человеческого счастья, отрицание которого считалось преступлением: все события, связанные с Великой Октябрьской социалистической революцией, были «канонизированы».

«Три Толстяка», по моим представлениям, работали на этот «канон». А я уже не желала его поддерживать. Во мне горело желание его сокрушить. Поэтому моих детей миновала возможность полюбить Суок. Они выросли на сказочных повестях Астрид Линдгрен, муми-троллях, «Бесконечной истории» Михаэля Энде – на фэнтезийных мирах, устроенных «на свой лад» и этим «своим ладом» хоть как-то противостоявших замешанной на обмане советской реальности…

Но в списке книг для летнего чтения, который по окончании первого класса получил мой внук, оказались «Три Толстяка». (Почему они там оказались, отдельный вопрос.)

И я вдруг вспомнила свою давнюю любовь к Суок. И фантастическое «приключение» продавца воздушных шаров: как его в буквальном смысле заносит ветром в дворцовую кухню и швыряет прямо в огромный кремовый торт, ради спасения которого предприимчивые кондитеры решают превратить несчастного в кондитерское украшение…

Роман Юрия Олеши с черно-белыми иллюстрациями Виталия Горяева простоял в нашем книжном шкафу в ожидании читателей почти полвека…

‒ Да это же прямо триллер! – сообщила мне мама внука, когда они прочитали первую главу. – Невозможно оторваться!

Свидетельствую: оторваться невозможно. «Основное» чтение пришлось на меня. И внук попросил начать читать книгу сначала. У детей так бывает: если книга понравилась, а чтец сменился, им хочется вернуться к началу – ради того, чтобы разделить с читающим свои переживания. А для этого читающий должен знать то же, что и ребенок.

И вот я заново открыла для себя «Трех Толстяков» Олеши и не могу сдержать восхищения: какая же талантливая вещь! Наш день начинался «Тремя Толстяками» и заканчивался ими. И для внука книга вошла в число самых любимых (на сегодняшний день).

Вы спросите, а как же «канон»? Как же мои убеждения? Если что и есть на свете великого, то это неостановимый ход времени и его простая арифметика.

С момента «свершения Великой Октябрьской социалистической революции» (1917) прошло более ста лет. А через четыре года исполнится сто лет с тех пор, как Олеша написал свою книгу (1924). И хотим мы этого или нет, но для современного ребенка безусловной связи сюжета «Трех Толстяков» с конкретным историческим событием уже не существует. Она стерлась. Никаких идеологических ассоциаций, которые пестовались в советское время, у нынешних детей нет (и быть не может). И слово «революция» утратило былую четкую привязку советского времени, а вместе с ней и всякое «величие».

А вот художественный мир романа сохранил свою яркость и колоритность, и образы его все так же (а может, и сильнее) поражают воображение.

И идеи социальной справедливости не утратили актуальности, даже наоборот – обрели новую силу, и «Три Толстяка» сегодня воспринимается остро современно.

Язык Юрия Олеши совершенно замечательный – яркий, упругий. Никакой растянутости, никаких лишних сравнений или описаний. И сегодня бы так писать!

Устаревшие слова (вроде «кондитер», «цветочница», «лавочник», «плаха») связаны исключительно с реалиями, и их значение понятно из контекста или, в крайнем случае, из картинок – то есть они приобретают еще и дополнительную образовательную ценность.

Языковая «конвертируемость» – одно из важнейших условий, позволяющее ввести книгу «прошлых времен» в круг чтения ребенка.

Тут, конечно, сказывается и несомненная гениальность автора, и революционные литературные новации 20-х годов. Как о «Крокодиле» Чуковского говорили, что он вывел детскую литературу за стены детской комнаты и наполнил ее голосами улиц и площадей, так же можно сказать и о романе Олеши. Важнейшие сюжетные события происходят в нем именно на открытых пространствах, на улицах и площадях, где то и дело приходят в движение группы и даже толпы, «массы» людей.

Но образ приходящих в движение «цельносплавленных» человеческих масс (то, что в книге фигурирует как «народ») уравновешивается образами отдельных, невероятно ярких, выразительных, запоминающихся персонажей: и доктор Гаспар Арнери, и гимнаст Тибул, и продавец воздушных шаров, и учитель танцев Раздватрис… В «Трех Толстяках» вроде бы нет ничего волшебного, но персонажи книги выписаны намеренно утрировано, как будто их разрисовали яркими красками. И каждый по-своему экзотичен.

По сути, весь город, в котором разворачиваются сказочные события, – это огромный цирк. И главные действующие лица этого представления – люди театра. То гимнаст Тибул, спасаясь от преследования, проходит по натянутому над городской площадью канату над головами толпы, да еще и в свете огромного фонаря. То Суок поет и танцует в большущей дворцовой зале. То действие перемещается в зверинец, откуда освобожденный Суок народный вождь оружейник Просперо выходит, держа за ошейник пантеру (и это тоже цирковые мотивы)…

Революция, о которой рассказывает нам Олеша, – это трансформация мира, которая во многом обязана своим происхождением искусству.

Не науке (доктор Гаспар Арнери, воплотивший в себе черты гуманиста-интеллигента девятнадцатого века, при всей симпатии автора и читателей, сам нуждается в защите и помощи), а именно искусству. Нового, «площадного», распространившегося на все сферы жизни. Это искусство приобретает пугающие черты мощной преобразующей силы. Это театр без границ с актерами-революционерами.

Подвиг Соук и заключался в том, чтобы наилучшим образом сыграть порученную ей роль «на открытом пространстве», вне театра.

Но все эти «идейные пласты», отсылающие к представлениям авангардистов 20-х годов, – для взрослых, немного знающих историю искусства.

Семи-восьмилетнего ребенка захватывает невероятно интенсивная динамика повествования: одно событие сменяет другое, персонажи то и дело перемещаются – убегают, догоняют, блуждают, прячутся, меняют облик, выдают одно за другое.

При этом мир четко разделен на плохих и хороших: нет никаких сомнений, кому нужно сочувствовать. Сами Три Толстяка – абсолютно новаторский персонаж. У Толстяков нет имен, нет характеров. Это такое непомерно разросшееся Тело с тремя головами (за спиной которого маячат тени трехголового змея-горыныча и трех поросят). Хотя автор в некоторых сценах и «поручает» каждой голове произносить свои реплики, это ничего не меняет в читательском восприятии. И главной характеристикой Трех Толстяков является их обжорство. О том, что означает обжорство для ребенка, как оно проявляется в поведении сказочных персонажей и как те за свое обжорство наказываются, рассказал психоаналитик Бруно Беттельгейм в книге «О пользе волшебства». То, что Три Толстяка присвоили себе все шахты, фабрики и заводы, ребенка вряд ли очень взволнует: для него это слабо представимо. А вот то, что жизнь Трех Толстяков – сплошное обжорство и в своем желании жрать они ненасытны, ребенку понятно и вызывает у него острую неприязнь: понятно, что толстяки жрут «против народа».

Но есть в романе и «усложнение», связанное с гвардейцами Трех Толстяков. Амбивалентность гвардейцев заявлена с первой главы – когда те собираются прицельным выстрелом «снять» канатоходца Тибула, идущего по проволоке над площадью и им не удается это сделать: один из гвардейцев стреляет в своего офицера, отличавшегося особой меткостью. И очевидно, что Суок неизбежно погибла бы, а рабочим, даже и возглавляемым освобожденным из тюрьмы оружейником Просперо, не хватило бы сил, чтобы победить Трех Толстяков, – не перейди гвардейцы, их значительная часть, на сторону народа.

Почему гвардейцы это сделали, остается непонятным. Это, так сказать, слабо мотивированный поступок.

А самое страшное место в книге связано как раз с гвардейцами, перешедшими на сторону народа, – когда они колют в саду шпагами куклу наследника Тутти.

Они ее колют на глазах у мальчика, который цепенеет от ужаса. Они ее колют так, словно репетируют действия в отношении живого ребенка. И на этом месте мой внук не выдержал и сказал: «Хватит! Все-все! Хватит! Завтра…» – такая это страшная сцена. По жестокости ее описание уступает даже сцене суда над Суок и готовящейся над ней расправы – потому что Суок на суде ведет себя как озорной ребенок, показывая судьям язык. А ее казнь не совершается, потому что живую девочку успевают спрятать и подменить куклой.

В общем, тут логика повествования дает какой-то сбой.

А может, наоборот. Может, Олеша как раз решил быть откровенным с детьми в описании революции. Все-таки он видел ее своими глазами….

Но для ребенка-читателя все в любом случае заканчивается хорошо. Более чем хорошо.

В самом конце повествование делает кульбит в лучших традициях Диккенса – и наследник Трех Толстяков оказывается похищенным в детстве братом Суок. Эта открывшаяся тайна должна объяснить, почему «наследник Тутти не был волчонком», как хотели того усыновившие его Толстяки. Факт усыновления, по мысли автора, не добавляет Толстякам позитивных очков. А обстоятельства усыновления остаются неизвестными – за исключением факта, что усыновили только мальчика.

Тут все абсолютно в рамках эстетических представлений 20-х годов прошлого века: братской любви есть место в мире, а родительская не так уж и важна (о родителях Тутти и Суок читателю ничего неизвестно). Как писал Пикассо в связи со своими картинами из жизни цирковых актеров, семью им заменяет цирковая труппа. Для Суок это тоже так. А к концу книги рамки ее «семьи» еще больше расширяются ‒ она становится «дочерью народа».

Ну что ж…

Сказочных миров много, и они разнообразны. Мир «Трех толстяков» добавляет к этому ряду сильные, незабываемые образы. И, возможно, даст пищу для размышлений своему бывшему читателю, когда тот будет знакомиться с литературой и искусством начала 20 столетия и с тем, что творилось тогда под нашим небом.

Марина Аромштам

В оформлении статьи использованы иллюстрации Виталия Горяева к изданию 1969 года.

___________________________________

Некоторые современные издания книги Юрия Олеши «Три толстяка»:

Открой книгу! Три толстяка »

Юрий Олеша

Три толстяка »

Юрий Олеша

Три толстяка »

Юрий Олеша

Три толстяка »

Юрий Олеша