Мне кажется, что большинство современных школьников относится к писателям-классикам не как к людям, а как к памятникам, а произведения, включенные в школьную программу, кажутся им неподъемными, сложными и далекими от их собственной жизни. Вы в школьные годы так же относились к классике?

Андрей Жвалевский: Да. И это очень мешало воспринимать классику. Я Пушкина не понимал, пока (мне к этому времени было уже больше 40 лет) не съездил в Михайловское и Болдино.

Нина Дашевская: Я не помню уроков литературы в школе. Кажется, мое чтение не было связано со школой. Помню только, что в седьмом классе к нам пришла новая учительница литературы, и ее пафосное отношение к текстам и к авторам очень мне мешало. Например, книгу Владимира Набокова «Другие берега» я тогда очень любила и поэтому думала: «Что она может понимать в Набокове?» В детстве я терпеть не могла говорить о том, что мне особенно нравится.

Герман Лукомников: Думаю, так было всегда. И теперь так. Думаю даже, что во времена моего детства такое отношение к классике у школьников было еще сильнее выражено. Но сам я всегда относился к классикам иначе ‒ как к живым людям, своим друзьям. К тому же, мне в старших классах очень повезло с преподавателем литературы. Я учился в 43-й московской школе, у Самуила Григорьевича Мороза. Это был выдающийся педагог, который сам писал стихи и переводил художественную литературу с немецкого. Но я знаю многих людей моего поколения, кому отношение к классикам как к памятникам помешало в школьные годы по-настоящему проникнуться их произведениями.

Наталия Волкова: У нас на уроках литературы отношение к классике было скорее уважительное: каждый писатель воспринимался как многовековой опыт, «энциклопедия» своего поколения.

Дарья Доцук: Мне везло с учителями, и уроки литературы мне нравились. Я не люблю обязаловку, не люблю, когда меня заставляют что-то делать, ценю свободу выбора. Некоторые произведения в школе я читала с удовольствием, другие – нет. Иногда не дочитывала их до конца. При этом какой-то несостоятельной или глупой, неспособной оценить великое искусство я себя не чувствовала. Учителя не ругали кого-то за то, что текст ему не близок, непонятен, неинтересен. Достоевский, Чехов, Гоголь, Булгаков, Герцен, поэты Серебряного века мне понравились в школе, и это отношение с тех пор не изменилось. А какие-то произведения совсем меня не заинтересовали, и я так и не собралась их перечитать, чтобы перепроверить свою юношескую реакцию на них. Так что, наверное, в моей голове «памятники» и необходимость их читать существуют раздельно.

Согласны ли вы с утверждением, что произведение, попавшее в школьную программу, становится классикой?

Нина Дашевская: Скорее наоборот: в школьную программу попадает то, что считается классикой. Но я не очень понимаю, что такое «классика». Тут сказывается моя личная нелюбовь к выстраиванию разного рода иерархий и списков. Но я понимаю, что это необходимо делать: из всего корпуса русской литературы нужно выбрать что-то, что потом будет предлагаться детям. Но ‒ на выбор. Я думаю, текстов, обязательных к прочтению, не существует.

Ася Кравченко: То, что попало в школьную программу, будет транслироваться целому поколению. Об этом произведении можно будет сказать: «Это поколение детей выросло на произведениях такого-то». Так что, наверное, да: то, что попадает в школьную программу, становится классикой.

Валентина Дёгтева: В школьной программе много совершенно необязательных произведений, проходных. А классика ‒ это не то, что по каким-то причинам надо читать, а то, что действительно гениально.

Герман Лукомников: Не знаю, как сейчас, но в мое время в школьную программу входили «Мать» Горького, «Как закалялась сталь» Николая Островского, «Поднятая целина» Шолохова, «Молодая гвардия» Фадеева ‒ не ахти какие шедевры. Но это были столпы государственной идеологии в литературе. Маяковский был представлен главным образом очень советскими, далеко не лучшими своими стихами. Может, и в нынешней программе есть что-то переоцененное, не знаю. Опасность включения какого-то произведения не в силу его качества, а в силу его соответствия идеологическим установкам государства, всегда имеется.

Алексей Олейников: Включить или не включить произведение в школьную программу, решают методисты и составители учебных программ. А решение формируется на основе работ критиков и некоторого общественного договора. Классикой мы считаем то, что договорились ею считать. В этом смысле попадание книги в программу фиксирует условный статус произведения как классики и уже потом, повторяясь из поколения в поколение, закрепляется как классика.

Анастасия Пономарева: Школьный «канон» достаточно подвижен, школьная программа – еще подвижнее. И это хорошо. Текст должен быть интересен и актуален для читателя. Мне кажется, внимания к этой проблеме все больше. А «классикой» произведение делают родители, когда летними каникулами преследуют детей с томиком Пушкина. И учителя-динозавры, которые год за годом читают одну и ту же методичку со скучающим видом. Само собой, никакого желания читать те же «Повести Белкина» после общения с учителями нет. И очень жаль книгу. И само слово «классика» жаль, потому что произносят его с лишним придыханием. Зачем? Десакрализация литературы, десакрализация творчества ‒ очень важный процесс.

Евгения Басова: В старших классах школы, где я училась, уроки литературы проходили довольно уныло: учительница диктовала нам ответы на билеты для устного экзамена (ЕГЭ тогда еще не было). При этом, как я поняла, когда уже повзрослела, у нее что-то были какие-то свои взгляды и интересы. Но, возможно, она была задавлена установленными в школе правилами. Мы воспринимали унылость уроков литературы как должное, хотя в кино нам иногда показывали, как ученики спорят на уроках литературы, обсуждают героев, будто они живые люди. Но все это было оторвано от нашей жизни, так и воспринималось.

При этом после уроков мы часто устраивали диспуты с нашей классной руководительницей ‒ обсуждали все, что нас волновало. Во время этих обсуждений многие приводили примеры из литературы, вспоминали, например, Наташу Ростову. Это получалось само собой. При этом наша классная руководительница преподавала географию. Были у меня и другие прекрасные учителя. Например, учитель ОБЖ учил нас на уроках танцевать быстрый вальс. А мы вообще-то должны были собирать и разбирать автомат. Так что у меня сложилось впечатление, что все зависит от человека – от учителя и от ученика, а не от школьной программы. Хотя, может быть, моя ситуация – уникальная.

Если бы вдруг ваши произведения ввели в школьную программу, как бы вы к этому отнеслись?

Алексей Олейников: Как к неизбежному страданию.

Андрей Жвалевский: Я бы стал возражать. Это скорее возведет барьер между мной и читателями: они перейдут на чтение краткого содержания для того, чтобы хорошо сдавать тесты. А книгу, скорее всего, даже не откроют. Мне кажется, любая обязаловка вредит и книгам, и ученикам. Я бы предпочел, чтобы «обязательного списка» для чтения не было вообще. Чтобы на уроках читали именно те книги, которые интересны школьникам.

Герман Лукомников: Я не был бы против, если бы мои стихи ввели в школьную программу. Мне кажется, в них есть противоядие против скуки, и им не грозит восприятие, пропахшее нафталином. Более того, в моих стихах, мне кажется, содержится ключ к восприятию литературы в целом и, прежде всего, классики ‒ с ее юмором, красотой стиля, глубиной, парадоксальностью и непредсказуемостью.

Дарья Доцук: Я бы не хотела, чтобы детей заставляли читать мои тексты, писать по ним сочинения или контрольные работы, и проверяли бы учеников на знание текста. Это убивает интерес к книге. Я бы хотела, чтобы дети свободно выбирали, что им читать, о чем высказаться в сочинении, а о чем ‒ промолчать. Я дважды отказывалась, когда мне предлагали включить мои тексты в учебники по подготовке к ОГЭ. Не хочу, чтобы они ассоциировались с учебой и экзаменами. Но я всегда радуюсь, когда увлеченный учитель, у которого добрые, доверительные, творческие отношения с классом, предлагает своим ученикам или членам школьного книжного клуба прочитать и обсудить мою книгу. Потом меня иногда приглашают на встречу, и мне очень интересно общаться с такими читателями.

Лариса Романовская: Я пишу о современности, поэтому, возможно, подростку будет интереснее читать мои книги, чем классику.

Надея Ясминска: Я согласилась бы на включение моих произведений в школьную программу. И какие-то отрывки из моих книг уже есть в учебниках ‒ правда, в украинских, и они включены туда без моего согласия. Но я бы тщательно проверила, в каком виде тексты попадут в учебник. Есть мысли и темы, которыми я хотела бы поделиться, но оформлять их надо в качестве диалога, а не назидания.

Не так важно, какова школьная программа, важно кто и как преподает ее детям. Увлеченный педагог о любом произведении расскажет так, что интересно будет и последнему охламону. Педагогу-формалисту можно дать хоть золотую программу ‒ все равно его уроки дети будут отбывать, как повинность.

Нина Дашевская: С одной стороны, я бы обрадовалась, что много людей увидят мои тексты. С другой стороны, не хочется, чтобы чтение моих книг стало бы для кого-то обязанностью и даже мучением.

Мои тексты использовались в заданиях на олимпиадах, но это вызывало у меня смешанные чувства.

Однако, если боишься, что твой текст будет мучительным чтением для школьников, то что тогда окажется на этом месте? Сам текст от этого хуже не станет.

Я вхожу в команду, которая пишет учебник по русскому языку. И хорошо, если мне удастся сделать жизнь школьников интересней. То есть надо иметь в виду, что если твои книги попадают в школьную программу, остаться «в белом» ты вряд ли сможешь. Поэтому мне страшновато.

Страшновато, но не обидно.

Тоня Шипулина: Современных авторов однозначно не хватает в школьной программе ‒ мы развиваемся, движемся, и это должно быть отражено в литературе для детей.

Нина Дашевская: Мне кажется, ключевое слово в решении этой проблемы ‒ выбор. И для учителя, и для ученика. Пусть ученику предложат выбор, скажем, между Пастернаком и Мандельштамом. Пусть выбирает, чьи стихи ему ближе. Литература и история ‒ это предметы, которые позволяют задавать вопросы о жизни и открывают огромное поле для размышлений о ее устройстве. Хотелось бы больше использовать эти возможности. И меньше думать об «обязательных знаниях», контроле, проверке и списках из «ста книг, которые должен прочесть каждый интеллигентный человек».

Материал подготовила Полина Андреева

Кто есть кто? Краткий справочный материал о писателях, принимавших участие в коллективном интервью

Андрей Жвалевский — автор книг, написанных в соавторстве с Евгенией Пастернак: «Время всегда хорошее», «Я хочу в школу», «Охота на Василиска», «Открытый финалл»; лауреат премий «Алиса», «Заветная мечта», «Книгуру», «Ясная поляна», им. В. П. Крапивина, им. С. В. Михалкова, «Алые паруса».

Нина Дашевская — автор книг «Около музыки», «Вилли», «День числа Пи», «Тео — театральный капитан», «Тимофей: блокнот. Ирка:скетчбук»; номинант Международной премии памяти Астрид Линдгнер, лауреат премии им. В. П. Крапивина, победитель конкурсов «Новая детская книга» и «Книгуру».

Герман Лукомников — автор поэтических сборников «Хорошо, что я такой» и «При виде лис во мраке», участник поэтических слэмов, лауреат премии им. Корнея Чуковского и номинант премии им. Андрея Белого.

Наталия Волкова — автор книг «Разноцветный снег», «Метро. Подземный город», «ВДНХ. Главная выставка страны», лауреат премий им. С. В. Михалкова, Ершова, К. Васильева, финалист премии им. В. П. Крапивина.

Ася Кравченко — автор книг «Вселенная. Новая Версия», «Зверь Лесной», «Куда бежишь?», лауреат премии им. В. П. Крапивина, номинант премии «Книгуру».

Алексей Олейников — автор книг «Соня из 7Буээ», «Хлебзавод», «Велькино детство», лауреат премий им. В. П. Крапивина и «Заветная мечта», номинант премий «Новые горизонты» и «Новая детская книга».

Евгения Басова — автор книг «Изо», «Следы», «Наша земля дышит», лауреат премий «Заветная мечта», «Книгуру», «Новая детская книга», премии им. Самуила Маршака, номинант премии им. В. П. Крапивина, победитель Международного конкурса детской и юношеской литературы им. А. Н. Толстого.

Дарья Доцук — автор книг «Голос», «Я и моё чудовище», «Поход к двум водопадам», «Домик над обрывом», дипломант премии им. В. П. Крапивина, победитель конкурса «Книгуру», лауреат премии им. С. В. Михалкова.

Тоня Шипулина — автор книги «Землеройки и щелезубы», соавтор книги «Зефирный Жора. Крупная кость», лауреат премии им. В. П. Крапивина.

Лариса Романовская — автор книг «Удалить эту запись?», «Сиблинги», «Слепая курица», лауреат премии «Новая детская книга» и «Книгуру», номинант премии «Национальный бестселлер».

Валентина Дёгтева — автор книг «Бублик для гуманоида», «Йо-хо-хо и тарелка супа», «Нинкины рассказы», лауреат премий «Алиса», «Золотое перо Руси», победитель конкурса «Новая детская книга».

Надея Ясминска - автор книг «Бусинки и капли», «Книгармония», «Зефирные приметы», лауреат премии Тётки (Алоизы Пашкевич), премии им. В. В. Бианки, победитель конкурса «Новая детская книга».

Анастасия Пономарёва — преподаватель в Creative Writing School, один из соавторов книги «Мама, у меня будет книга! Как научиться писать в разных жанрах и найти свой стиль».