«Там, где сжигают книги, впоследствии сжигают и людей»
                                                                                                                           Генрих Гейне

В Берлине, на площади Бебельплац, есть необычный памятник. Он не возвышается над домами и улицей, подобно другим памятникам; его даже можно не заметить и в задумчивости пройти прямо по нему, потому что он… уходит глубоко в землю. Ни величественных фигур полководцев или правителей, ни затейливой резьбы по камню, ни отблеска меди – ничем этим он не приковывает к себе внимания. Он приковывает внимание ПУСТОТОЙ. Пустотой на книжных полках, которые бесконечными белоснежными шеренгами уходят вглубь земли, прикрытые стеклом вровень с мостовой. Это памятник сожжённым книгам.

Было это давно и недавно. Чуть меньше века назад. Книги сжигали за то, что они были написаны «неправильно», или за то, что у них были «неправильные» авторы. Чтобы быть «неправильным» и лишиться права на авторство, достаточно было быть «неправильной», негерманской, национальности. Это была фашистская кампания под руководством Немецкого студенческого союза в сотрудничестве с Гитлерюгендом. Книги жгли демонстративно, чтобы видели все. Не только студенты, но даже и уважаемые профессора жгли «неправильные» книги. Многим из них, лично знавших авторов, ещё недавно зачитывавшихся этими объятыми огнём строчками, казалось, что это «понарошку». Но это не было игрой. Сжигавшие книги Ремарка, Катаева, Хемингуэя, Сологуба, Фрейда и сотен других авторов свято верили, что сжигают КНИГИ, В КОТОРЫХ НАПИСАНО ТО, О ЧЁМ НЕЛЬЗЯ ПИСАТЬ.

Памятник на площади Бебельплац называется «Утонувшая библиотека». Странно, правда? Книги корчились в огне, как приговорённые инквизицией еретики, а автор памятника словно бы уподобил их гибель судьбе Атлантиды, погубленной совсем другой стихией… Что за «вода» поглотила эту библиотеку? Человеческое невежество? Ненависть? Посредственность? Зависть к чужому таланту? Отсутствие собственного? Ведь чтобы читать книги талантливых писателей надо быть по-своему талантливым читателем… Я не знаю наверняка, что имел в виду автор памятника, но я точно знаю, при какой температуре горят книги: 451 градус по Фаренгейту. Это «температура, при которой воспламеняется и горит бумага». Во все века эта температура остаётся неизменной – кто бы ни подносил факел или огнемёт к груде «неправильных» книг: средневековые религиозные фанатики или борцы с «негерманским духом». При той же температуре горела Александрийская библиотека. Это было очень давно и как будто недавно. Много веков назад. Тогда тоже нашлись те, кто посчитал книги, хранящиеся там, «неправильными». Предание гласит, что халиф Омар I сказал: «Если в этих книгах написано то же, что и в Коране, они бесполезны; если же в них написано нечто, противоречащее Корану, они вредны. И в том и в другом случае их надо сжечь».

«Жечь было наслаждением. Какое-то особое наслаждение ‒ видеть, как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются», ‒ написал Брэдбери, описывая мир, в котором уже все-все без исключения книги объявлены «неправильными». Словно неправильным было уже само желание думать и пытаться по-своему описать мир. Наверное, то же наслаждение от уничтожения враждебных книг испытывали и прислужники Омара, и нацистская молодёжь. Все те, кто определял, какие книги нужно считать «правильными», а какие ‒ «вредными» и подлежащими уничтожению. И это очень важный момент: кто именно будет решать, о чём можно писать в книгах, а о чём – нет. Можно не сомневаться, что это будут те, кто считает, что правыми могут быть только они.

***
И всё же… Хотя мне не хотелось бы оказаться на стороне Гитлерюгенда, могу ли я сказать, что в книгах можно писать абсолютно всё? Можно ли в книге для малышей писать о кровавых войнах или о наркотиках? Взять, к примеру, по-настоящему страшную, «недетскую» детскую книгу Тоси Маруки «Хиросима». Нужна ли такая книга ребёнку? Да, она страшная. Но честная. Она совершенно не нужна ребёнку – ребёнку, который живёт в Нетландии и дружит с волшебными феями, но ребёнку, который живёт в реальном мире, не избежать правды о нём. Что действительно не нужно ребёнку, так это бомбы, сброшенные на его город! Но это совершенно не проблемы литературы.

Поэтому я думаю, что можно писать обо всём. Ограничивать писателя – всё равно, что спрашивать: обо всём ли можно думать? Совсем другой вопрос: КАК и ДЛЯ КОГО писать? Можно написать подробную, аргументированную критическую статью, а можно – три обидных слова. Об одном и том же можно написать очень по-разному: и запрещённая почти во всём мире книга Гитлера «Майн Кампф», и научная статья о фашизме посвящены идеологии нацистов, разница только в том, КАК они эти идеи преподносят, разница в интонациях и задачах автора. Разница и в том, что все другие книги автор «единственной правильной» призывает уничтожать. Его устраивают пустые полки «утонувшей библиотеки».

Или другой пример – судьба писателя Салмана Рушди. За книгу «Сатанинские стихи» он проклят в исламском мире, вынужден скрываться и опасаться за свою жизнь (за его голову назначена огромная награда). В это же самое время в других частях света Салмана Рушди награждают почётными литературными премиями и присваивают ему рыцарский титул. Как так? За одно и то же одни ставят памятники, другие – готовы убить. Фанатики не щадят никого, кто оказывается связан с этой книгой: её японский переводчик поплатился за эту связь жизнью. Иногда надо быть по-настоящему мужественным человеком, чтобы писать о том (и так), о чём, по мнению некоторых, писать нельзя. У меня только один вопрос: держал ли в своих руках книгу тот, кто держал в руках оружие, из которого был убит японский переводчик? Скорее всего, нет. В таких случаях бывает достаточно, чтобы кто-то «сверху», как когда-то Омар I, сказал, что эту книгу надо сжечь. Вместе с автором. Самому даже думать не надо. Удобно, когда головы такие же пустые, как полки «утонувшей библиотеки».

***
Итак, на вопрос «Есть ли что-то, о чём нельзя писать в книгах?» я отвечаю: «Нет, в книгах можно писать обо всём». И я перефразирую этот вопрос: «КАК нельзя писать в книгах?» Мой ответ: нельзя писать так, чтобы книга сама превращалась в факел для сожжения «неправильных» книг, других мнений, людей, для воспламенения ненависти в сердцах…

Евдокия Карпакова