‒ Владимир Набоков в «Других берегах» говорит о том, что он возвращается в детство для того, чтобы найти развитие и повторение тайных тем в явной судьбе. Было ли ваше «Детство Левы» такой попыткой одушевить ушедшие дела и вещи или найти повторяющиеся мотивы судьбы?

– Да, конечно, и одушевить, и найти повторяющиеся мотивы. На появление этих рассказов повлиял очень ранний уход из жизни моего папы. Я писал истории о том времени, где и он, и мама были молодыми, и для меня было очень важно сохранить, зафиксировать это время. Что касается повторяющихся мотивов, то когда я писал, в рассказах периодически возникали темы одиночества, тревоги, страха ‒ не перед чем-то конкретным, а перед жизнью вообще.

‒ Книга начинается с рассказа «Мамин хвостик». Рассказывая о своей привязанности к маме, герой поражается, как быстро ей удается переходить из сказочного мира фантазий, песен, стихов к решению бытовых вопросов. Лева говорит, что ему бы очень хотелось, чтобы далекий (сказочный) и близкий (хорошо знакомый, бытовой) миры когда-нибудь совместились. Не из этого ли детского желания возникла ваша потребность писать? И можно ли сказать, что «Детство Левы» в каком-то смысле как раз и есть такое соединение миров «далекого» и «близкого»?

– Что касается мамы, то да, она такой увлекающийся человек, который очень быстро может начать что-то рассказывать, переносясь в мир воспоминаний, в мир своих мыслей. А что касается совмещения этих двух планов, то те писатели, которые мне интересны и дороги и у которых я учился, умели сделать так, что из какого-то предмета, вещи, бытовой истории возникало нечто другое. Я всегда относился к книгам с каким то мистическим чувством, как к чему-то очень важному. Бывает так, что человек пишет книгу, готовится к этому, переживает ее судьбу, и на это у него уходит целая жизнь, а у читателя уходит на нее несколько часов или дней. Так что да, вы верно уловили цель.

‒ В одном из рассказов уже повзрослевший герой мечтает найти старый металлический рубль с профилем Ленина, вернуться в прошлое и спросить своего отца, почему каждое воскресенье у него на столе оказывался такой металлический рубль. Удалось ли взрослому герою, самому ставшему отцом, найти ответ на этот вопрос?

– Мне, конечно, и тогда уже было понятно. У папы был всего один выходной день, воскресенье ‒ тогда, кстати, еще не было перехода на пятидневку, работали шесть дней в неделю, ‒ и он хотел отдохнуть, поспать. Но он понимал, что я встану очень рано, и он оставлял этот рубль для того, чтобы я ни в чем себе не отказывал в воскресный день. Я очень мало видел отца. Он много работал на фабрике, сначала главным инженером, потом директором, вся его жизнь была там. Это была не то чтобы его щедрость, это щедростью не назовешь. Но это было какое-то доброе послание ко мне. Я так это воспринимал. Потом, уже в наше время, читатели «Детства Левы» подарили мне такой же рубль с профилем Ленина, большой и тяжелый, он уже стал раритетом, и этот рубль был какое-то время моим талисманом, я его носил в кошельке. А потом я его потерял. И мне опять, уже мои родные, подарили такой же рубль, но в кошельке я его больше не ношу. Берегу.

‒ Ваш герой Лева ощущает тревогу за все: за то, чтобы не погасло солнце, за то, чтобы все успеть, чтобы его не разлюбили… Является ли это ощущение тревоги, ощущение неустойчивости мира, его уязвимости одним из признаков взросления ‒ когда мир начинает казаться несовершенным и возникает желание его исправить?

– Разные люди воспринимают мир по-разному. Кому-то он кажется уязвимым, кто-то воспринимает его как плацдарм для своих подвигов, для своей судьбы, а кто-то ‒ через чувство прекрасного, через яркие впечатления, природу, любовь. Но то, что не укладывается в его представление о мире, он воспринимает как то, чего не должно быть. Для меня мир всегда был тревожным. Так что ощущение тревоги зависит не только от возраста.

‒ Лева рассказывает о своем чувстве времени. Ему нравится вдыхать горячий воздух Москвы, видеть, как меняется окружающее его пространство. Может быть, это чувство передалось ему от его дедушки, героя другой вашей книги, «Мягкая ткань», Дани Каневского? Если перескочить в настоящее время, что бы он увидел сейчас?

– Лева все-таки не совсем я, это некий литературный герой. Даня Каневский как персонаж во многом основывается на семейных легендах о моем дедушке. Когда я начал писать «Мягкую ткань», от событий начала двадцатого века почти ничего не осталось, кроме семейных легенд. Я называю их легендами, потому что, передаваясь через поколение, эти истории несколько округлились, приобрели законченность, хотя в жизни все было несколько иначе. Но когда я писал и про одного героя, и про другого, я пытался описать свое собственное чувство времени в моем городе, который я ощущал очень остро. Сейчас я ощущаю его хуже. Город стал плотным, разросся, модернизировался. То, что казалось приятным и приветливым сразу после окончания советской эпохи: кафе, появление новых удовольствий, появление новой городской инфраструктуры, ‒ уже кажется совсем иным. Сейчас кажется, что город тебя выталкивает. Но, может, это возрастное. В молодых людях я этого не чувствую. Они с удовольствием эту новую Москву воспринимают. Я тоже ее люблю. Просто сейчас время как-то отодвигает человека в сторону. Не знаю, как это точнее сформулировать.

‒ В своем дворе герой «Детства Левы» играет только с мальчишками. Почему в дворовой компании не было девочек?

– Нет, там были девочки, одна или две. Нас была толпа мальчишек, и была одна девочка, Лена, которая отчаянно рубилась с нами во всё, кроме футбола, только в футбол мы ее почему-то не брали. Во всех других играх, от штандера до классиков и настольного тенниса, она была с нами наравне. Я ее описываю в других рассказах, которые не вошли в эту книгу. Скоро в издательстве «Волчок» выйдет моя новая книжка. Туда войдут другие рассказы, из «Гения дзюдо», и новые истории. Она совсем другая по составу. У нее интересная судьба. На самом деле эти новые рассказы родились, когда ребята из этого двора нашли меня через сорок лет. Интернет все-таки ‒ великая штука! Я уехал оттуда лет в 12‒13. Но ребята помнили, как меня зовут, и когда искали друг друга в Интернете, прочитали мои рассказы, абсолютно изумились и связались со мной. Несколько раз мы встретились, и один из них, Володя Осипов, передал мне фотографии уже выросших ребят с нашего двора. На этих фотографиях есть и девочка Лена, о которой я уже говорил, есть прототип Колупаева, другие ребята. Некоторые герои «Детства Левы» обладают чертами нескольких реальных людей, это как бы совмещенные в одном два или даже три человека, а некоторые описанные истории состоят из разных случаев, происходивших в разное время, тут тоже пришлось совмещать. Многое пришлось додумывать и дофантазировать.

‒ Во многих современных детских книгах школа описывается как место постоянных конфликтов, где учителя и ученики похожи на существа с разных планет, где герою очень плохо, неуютно и где его пытаются сломать. Лева практически ничего не рассказывает о школе, лишь вскользь упоминает о том, как уютно заболеть, не ходить в школу, залезть под одеяло и читать книги. Повлияла ли как либо школа на воспитание вашего героя? В чем, по вашему, заключались задачи школы в то время и в чем они заключаются сейчас?

– Это очень сложный вопрос. В школе я всегда попадал в положение изгоя, подвергался в той или иной степени буллингу. Только тогда я не знал, что это так называется. Это было очень распространенным явлением. Были дети, которые подвергались буллингу в гораздо большей степени, чем я. Поэтому школа была для меня чем-то очень горьким и неприятным. Я переходил из одной школы в другую… Но это очень индивидуальная вещь. Я не любил и даже терпеть не мог школу. А многие, напротив, сохранили свои школьные дружбы, привязанности, как сохранили их, я уверен, ребята из моего класса ‒ и одного и другого, и третьего.

Задача школы ‒ и тогда и сейчас ‒ очень древняя, как и у любого устойчивого социального института. Это сложившаяся форма жизни, без которой невозможно обойтись. В школе ты получаешь жесткий ‒ а в моем случае очень жесткий ‒ опыт общения с другими людьми. Ты понимаешь, что тебе некуда от них деться, с ними надо как-то взаимодействовать. Школа дает такой базовый комплекс знаний, который может иметь совершенно разное значение потом. Для кого-то это навсегда останется вершиной, а кто-то очень быстро эту базу освоит и пойдет дальше. Но в любом случае должна быть базовая сумма знаний, некий набор понятий, названий, слов, которые образуют наш язык, наше мышление. К сожалению, хороших учителей очень мало ‒ и тогда, и сейчас.

‒ В вашей жизни были учителя, которые оказали на вас влияние?

– В одной из школ, где я учился, правда не очень долго, была учительница литературы Лариса Ивановна Голуб. Она была человеком с очень большим чувством собственного достоинства. Когда я учился в седьмом классе, она, прочтя пару моих сочинений, отправила меня на олимпиаду по литературе. Я добрался до городского этапа, получил там диплом за второе место и вдруг понял, что у меня кроме моих несчастий есть что-то еще. В тот момент это было для меня очень важно.

‒ Книга «Детство Левы» в издательстве «Речь» вышла с иллюстрациями Евгении Двоскиной. А в одном из предыдущих изданий использовались реальные фотографии 60-х годов прошлого века, в том числе и фотографии автора. По вашему мнению, могут ли иллюстрации изменить восприятие книги читателем? «Детство Левы» с фотографиями и с иллюстрациями – это две разные книги?

– Я наконец-то дождался выхода «Детства Левы» с иллюстрациями. Когда я эту книгу писал, я очень хотел, чтобы ее читали дети. Но потом, правда, постоянно слышал упреки, что я подмигиваю взрослому читателю, вступаю в диалог со взрослым читателем, что «Детство Левы» ‒ это не детская книга. Ну да, так она написалась. Может быть, не всё там для детей. Не все мои интонации, не все мои приемы ‒ для детей.

Впервые «Детство Левы» издал Игорь Захаров в 2001 году, потом эту книгу переиздали «Время», «КомпасГид», еще она выходила в серии «Книги премии “Заветная мечта” для школьных библиотек». Книга издавалась несколько раз, но с рисунками ‒ никогда. Поэтому «Детство Левы» в издательстве «Речь» – очень важное для меня издание, тем более что Евгению Двоскину я знаю лет с шестнадцати. Мы с ней познакомились в подростковой редакции «Комсомольской правды», в «Алом парусе», и дружим всю жизнь. Мы начали работать над этой книгой еще в 1989 году, нам предложил это еще один наш друг, который тогда работал в издательстве, и тогда же были сделаны первые эскизы. Я мечтал, чтобы Женя нарисовала эту книжку, мне очень нравится ее стиль.

Автор книги «Детство Лёвы» Борис Минаев и художник Евгения Двоскина 

Что касается первого издания, то там была очень странная попытка. Игорь Захаров предложил мне принести старые фотографии. Я тогда работал в журнале «Огонек», и фотоотдел мне помог найти старые фотографии советских пионеров. Потом я принес домашние фотографии, фотографии дворов на Красной Пресне, которые сам снял на «мыльницу». Но эти фотографии в книге были напечатаны очень мелко, на желтой бумаге. Сейчас, уже в другом издательстве, «Волчок», мы делаем ретро-издание другого качества. В нем будут фотографии и моих родственников, и те фотографии, которые мне дал Володя Осипов. Но рассказы там будут уже другие.

‒ В послесловии к «Детству Левы», выпущенном издательством «Время», вы рассказываете о сложных взаимоотношениях автора и героев. Могут ли герои обижаться на автора, уйти, убежать со страниц романа?

– Герой ‒ существо подневольное. Он не может убежать, но может очень жестко сопротивляться, ломая сюжет, уходя от своего первоначального замысла и портрета, производя совершенно неожиданные вещи. Но это как раз хороший вариант. Плохой вариант ‒ когда герой, на котором все строится, почему-то не позволяет двигаться дальше, и тебе приходится как-то его передвигать, отодвигать.

‒ У вашего героя есть свои отношения со временем, но как складываются его отношения с пространством? Его мир ограничен пределами двора, для него важна ограничивающая двор с одной стороны зеленая стена, он не хочет уходить играть в футбол в другой двор или на большой стадион… Почему он так привязан к одному месту?

– Отношения с пространством больше имеют отношение к чувству внутреннего покоя. Это тоже очень индивидуально. Я никогда не любил возвращаться другой дорогой, не любил больших проспектов, мне всегда больше нравились маленькие переулки, скверы, подворотни, дворики. Мне никогда не нравились перемещения, дальние командировки. Когда я только начал работать в «Комсомольской правде» и вынужден был ездить в командировки, для меня это было чем-то ужасным, я был практически профнепригоден. Но сейчас я привык ездить. И езжу довольно много.

‒ В одном из рассказов Лева очень смешно рассказывает о том, как мама водила его в ДК имени Павлика Морозова записываться в кружки. Через подобное испытание проходит, наверное, каждый ребенок. Мне кажется, что писатель ‒ это человек, которому, как и Леве, нравится течение жизни как таковое и совершенно не интересно все это по отдельности. Это человек, который сплетает все ниточки жизни в одно полотно. Что было бы, если бы в ДК имени Павлика Морозова был литературный кружок или кружок детской журналистики?

– Это бы очень повлияло на мою жизнь. В этом же рассказе я пишу, что если бы я отправился играть на деревянных ложках в оркестре народных инструментов, я бы точно стал ударником в оркестре. Я мечтал об этом все свое детство, все свое отрочество. Я очень хотел быть ударником в вокально-инструментальном ансамбле, все время стучал на всех предметах, которые попадались мне под руку. Попади я чуть позже, лет в 12, в литературный кружок, это сильно изменило бы мою жизнь. Я все время хотел писать, я еще не знал, как к этому подступиться, но я хотел писать уже в очень раннем возрасте. Первые мои рассказы, первые эпизоды, эскизы были написаны в 13, 14, 15 лет. Конечно, это бы мне очень помогло, но, в сущности, я и попал в клуб пишущих людей в 15 с чем-то лет. Правда, называлось это иначе. Я попал в Школу юного журналиста при МГУ, мы писали сочинения, какие-то работы, которые потом разбирали. Потом я попал в «Комсомольскую правду», где выходила страница для старшеклассников «Алый парус». Это была такая маленькая редакция в редакции, где я встретил Юрия Щекочихина и всех своих друзей. Еще через несколько лет, закончив институт, я попал на семинар молодых писателей, который вели детские писатели и поэты Яков Аким и Сергей Иванов. Мне этого в жизни хватило, и я рад тому, что это было. Я всегда с большим уважением относился к таким разборам, таким школам, кружкам. Мне кажется, что это очень важная вещь в жизни пишущего человека. Сейчас это делается на коммерческой основе. Это новая для меня реальность, я никогда в этом не участвовал, но мои знакомые, которые этим занимаются, очень много рассказывают о том, как много дает им это общение с учениками.

‒ Может быть, именно желание Левы докопаться до истины, рассмотреть все слои асфальта старого московского двора и привело к созданию вашей большой исторической книги «Мягкая ткань»?

– Я не знаю, почему я стал писать истории о начале двадцатого века по семейным легендам. Для меня самого это загадка. Наверное, склонность к литературной археологии всегда во мне была.

‒ Лева продолжает жить и в других ваших книгах. Не было ли у вас желания объединить «Детство» и «Гения дзюдо» в одну книгу?

– У меня есть такой сборник. Он называется «Мужской день», и в нем «Детство Левы» и «Гений дзюдо» объединены под одной обложкой. После «Детства Левы» была еще книга «Чужие ребята». Сейчас вот выйдет книга в издательстве «Волчок», появятся новые рассказы. То есть я продолжаю писать эту историю.

‒ Сейчас издается довольно много зарубежных произведений о проблемах, с которыми сталкивается современный подросток. И эти книги очень популярны.

– То есть подростки читают книги про самих себя… Это очень важно. Но какая в мое время была литература о подростках? Был, конечно, Сэлинджер, но его я прочитал, когда мне было лет двадцать. Я не могу назвать ни одного советского произведения, которое было бы про меня тогдашнего. Я мог читать Юрия Яковлева, Альберта Лиханова, Владимира Амлинского, Владислава Крапивина… Но, к сожалению, при описании подросткового мира в советском варианте больших, серьезных удач, на мой взгляд, не было.

‒ Один из персонажей «Детства Левы», дядя Юзя, рассказывает свой рецепт счастья: «Счастье ‒ это суп, где всего понемногу». Есть ли у вас собственный рецепт счастья?

– Счастье ‒ это твой мир, в котором тебе хорошо. Он может подвергаться разрушениям, атакам, но он должен быть, должен существовать. Бывали ситуации, когда мне было очень плохо, и я говорил себе: «Мой добрый, хороший мир, вернись ко мне!..» Ты должен осознавать существование своего доброго, хорошего мира внутри себя, несмотря ни на что, и тогда он устоит.

Беседу вела Ксения Барышева
Фото Василисы Соловьевой

___________________________________

Ксения Барышева – обладатель диплома «Книжный эксперт XXI века», член детской редакции «Папмамбука», 16 лет, г. Ярославль

Книги Бориса Минаева:

Детство Лёвы »

Борис Минаев

Мягкая ткань. Книга 1. Батист »

Борис Минаев

Мягкая ткань. Книга 2. Сукно »

Борис Минаев