За вопросом «Откуда все взялось?» стоит не только познавательный интерес. Точнее, это не абстрактный познавательный интерес. Неслучайно этот вопрос приобретает особую остроту и актуальность в определенные возрастные периоды жизни детей – например, в пять лет и потом в момент вхождения в подростковый возраст. И в том и в другом возрасте происходят качественные изменения личности ребенка, изменение его мышления и личностного самоощущения. За вопросом «Откуда все взялось?» скрывается «Откуда я?», «Кто я?».

В этот момент я предлагала своим ученикам библейские тексты из «Книги Бытия». И любимым для них оказывался сюжет изгнания из Рая – такая понятная для них метафора собственного взросления.

Но «главного» вопроса это не отменяло. И поскольку мне всегда нравилось предлагать детям разные версии событий или описание одного и того же события с разных позиций (ближе к девяти годам такое перемещение из одной системы координат в другую начинает восприниматься как увлекательное приключение), в наших разговорах непременно возникала тема, связанная с первобытным миром. Детей очень волновало все доисторическое и в частности – жизнь первобытных людей.

В этом повышенном интересе, мне кажется, еще ярче проступает возрастной психологический запрос. Ребенок, превращающийся в подростка, находится в ситуации довольно быстрых и болезненных изменений – и физиологических, и психологических. При этом он становится болезненно неудобным для взрослых: они и требуют с него больше, чем раньше (он ведь повзрослел – значит, может и должен!), и раздражаются по его поводу гораздо чаще. И, что еще более неприятно, ребенок становится неудобен и самому себе. Он начинает быстро и непропорционально расти. В нем начинают бродить невнятные токи. Если хотите, он вдруг обнаруживает в себе какое-то неприкаянное, потерянное «животное», по отношению к которому у человека младшего подросткового возраста еще нет никаких способов «приручения». Именно так он переживает острый период половой идентификации, которая выражается в довольно «диких» формах, например – в демонстративном отторжении людей противоположного пола. Прямо скажем: соответствующие этому периоду внутренние переживания далеки от психологического комфорта. И ребенку очень хочется знать, кончится ли когда-нибудь это мучительное состояние.

А тут вдруг ему попадается история превращения животного в человека. И оказывается, что нечто подобное переживало все человечество! Такое отражение истории человечества в его личной истории. И это «естественно» – то, что он сейчас переживает. Более того, «всеобщая история» к подростку довольно добра: да, было животное, но потом оно стало человеком. «Мы» вот и дома отапливать умеем. И стариков не убиваем. И женщин у соседей не воруем. И друг друга не едим… В общем, мы стали намного лучше.

Это, конечно, не значит, что вопрос полностью снят. Но с психологической точки зрения, возможный ответ начинает выглядеть более оптимистично.
И было бы очень правильно, если бы ребенок в нужный момент мог обнаружить его в какой-нибудь хорошей исторической книжке.

В связи с этим я вспомнила одну свою любимую детскую книгу, которая до сих пор почему-то не переиздана – «Когда человека не было» Димитра Ангелова.

***
Книга Ангелова появилась в середине 1950-х годов и тогда же была переведена на русский язык. На первый взгляд, она органично вписывалась в линейку познавательно-приключенческих повестей и романов для младших подростков, рассказывающих о жизни первобытных людей. В этих произведениях непременно рассказывалось о каком-нибудь маленьком, почти случайном открытии, которое давало начало очередному великому цивилизационному перевороту в истории человечества. Одним из таких поворотных открытий стало умение добывать огонь. Но, например, у Д’Эрвильи в «Приключениях доисторического мальчика» и у Рони-старшего в «Борьбе за огонь» (эти книги сегодня переизданы и доступны читателю) был показан лишь один определенный момент истории первобытного общества, а их герои действовали в рамках довольно короткого отрезка человеческой жизни. Димитр Ангелов поставил перед собой другую задачу: он решил проследить, как из первобытного обезьяноподобного существа возник человек, т.е. описать процесс становления человека. В результате появилось эпическое по своему размаху произведение, в котором рассказывается о жизни несколько поколений «чунгов» и «пом» – так автор назвал странных обезьяноподобных существ, немного отличающихся от всех других представителей животного мира.

Поначалу эти различия довольно сложно уловить. У читателя может возникнуть странное ощущение, что в существах действует некая скрытая пружина, понуждающая их совершать невероятные для животных действия – например, защищаясь от нападения, хватать палку и использовать ее в качестве оружия. Кроме того, они обладают невероятным любопытством к окружающему и удивительной способностью к коллективному переживанию. Как и все обитатели древнего мира, они вынуждены бороться за выживание: сопротивляться хищникам, спасаться от голода, жажды и холода, наводнений и лесных пожаров. Но мало-помалу, благодаря случайным открытиям, умению их запоминать и воспроизводить в личном опыте, а также перенимать новый опыт у своих собратьев, их образ жизни кардинально меняется. Если в начале книги чунги и помы – это существа, ночующие на деревьях, питающиеся растительной пищей и не заботящиеся о своих стариках, то в конце они представляют собой сплоченную группу охотников, живущих общиной по определенным правилам и, в частности, выделяющих долю старым. Таким образом, это спрессованное изложение дарвиновской теории происхождения человека – захватывающее, динамичное и чрезвычайно драматичное.

Практически для каждого эволюционного шажка – будь то первое использование палки, шкур животных или обработка камня – писатель рисует наглядную картину возможных обстоятельств, находит убедительное художественное объяснение. При этом в книге действуют персонажи с индивидуальными именами (конечно, тоже стилизованными под «первобытность»: Старый Чунг, Безволосый, Молодая Пома, Смелый и т.п.), индивидуальными характерами и индивидуальной судьбой. Это заставляет читателя сопереживать персонажам, относиться к ним с неизменной симпатией и вниманием.

Конечно, некоторые художественные «мотивировки» событий кажутся довольно наивными (как, например, эпизод с приручением двух «маленьких лаи» – литературных предков собак, которых молодая пома, страдающая от потери собственного детеныша, вскармливает своим молоком). Но эта наивность не разрушает целостного ощущения от происходящего и, главное, вполне соответствует детскому восприятию. А явная упрощенность научных представлений середины прошлого века, на которые опирается писатель, не отменяет общего ощущения величия происходящего – драмы происхождения человека, развертывающейся на наших глазах.

***
Однако сегодня на этом поле торжествует Лучано Мальмузи со своим неандертальским мальчиком – героем, который сильно смахивает на нынешнего школьника, по случаю капустника нарядившегося в шкуру из бабушкиного сундука. Если ребенок и находит в его приключениях какой-то ответ на свой глубинный запрос, то прямо противоположный по смыслу: «Мы ни капли не изменились». Были фриками, фриками и остались. И вся человеческая история – это история фриков.

Я не хочу с этим спорить. Это, в конце концов, тоже позиция. И, возможно, она довольно точно отражает самоощущение какой-то части людей на современном этапе. А книги для детей пишут взрослые.

Но я помню себя в этом возрасте. Свои впечатления от каких-нибудь «Приключений доисторического мальчика». Или от репродукций картин Зденека Буриана, автора живописных полотен на палеонтологические темы. От галереи «голов» древнейших предков человека, реконструированных скульптором Герасимовым и выставленных в Дарвиновском музее. Я помню, как это захватывало. Не просто захватывало – вдохновляло. Мне кажется, вдохновенное отношение к древней истории – в отличие от иронического – более продуктивно для детского самоощущения. Более целительно, что ли.

Но я не очень понимаю, можно ли сегодня написать что-то серьезное на эту тему – с вдохновенным отношением к историческому прошлому и с пиететом к научному знанию.

Пожалуй, я решусь утверждать, что историческая детская литература сегодня переживает кризис именно в силу нашего в целом равнодушного, незаинтересованного отношения к истории. Нишу исторических книг стремительно занимает жанр фэнтези, где автор обращается с любым историческим материалом (будь то первобытность или Средневековье) с абсолютной игровой свободой, не ограничивая себя рамками научных представлений.

Это не хорошо и не плохо. Это факт.

Но, возможно, стоит предлагать детям что-то из «старого арсенала». Не все же им веселиться в чужой шкуре…

Марина Аромштам