– Анна, в последнее время на российском книжном рынке появляется все больше книг, посвященных бытовым вещам и их истории. Как вы считаете, это то, что называется «историей повседневности»?

– Безусловно, история вещей – это история повседневности. Но с одним важным уточнением: вещи всегда сделаны человеком. История вещи только тогда включается в историю повседневности, когда мы видим, как эта вещь жила в руках человека. Когда мы понимаем, что она менялась потому, что у человека появлялись новые возможности и потребности. То есть когда перед вещью, рядом с ней и за ней мы видим человека.

Работая над книжкой о телефонах, я держала в руках различные издания по истории телефонной связи. Там очень подробно рассказывалось о всевозможных винтиках, проводах, микрофонах, которые чуть ли не каждый год добавлялись в различные модели телефонов. И я точно понимала, что такие технические справочники – вовсе не история повседневности. Поэтому в своей книжке я «шла» от людей. Я старалась, чтобы в каждой теме, в каждой главе читатель-подросток встречался с какой-то историей человека. У меня есть «любимцы» в книге – и, конечно, это совсем не телефонные аппараты, а люди. Гробовщик из Канзаса Алмон Строуджер, который придумал первый телефонный коммутатор, чтобы телефонистка не жульничала: она переводила звонки опечаленных родственников на его конкурента. Или император Николай II, приказавший соединить прямой телефонной линией Зимний дворец и Мариинский театр, чтобы слушать оперы – мы бы сказали сегодня, «онлайн», по выделенному каналу.

– А может ли интерес к вещам подменять интерес к сути времени?

– Может, конечно, и так часто происходит в детских книгах о вещах. Но я не раз видела, что «энциклопедии старых вещей» детям не особо интересны, за них скорее держатся ностальгирующие взрослые. Детям интересно читать и думать о вещах будущего, изобретать еще несуществующее. А прошлое приходит к ним только через человека – и через вещи, хранящие память о чем-то человеческом.

Я с детства люблю андерсеновские сказки про вещи – путешествие одной бутылки, осколка, историю одной шляпы и т.д. Я выросла в домах, наполненных старинными вещами, причем разных культур – я росла в Ленинграде, Львове и Таллинне. И уже с моими собственными детьми мы очень любим придумывать истории о вещах: о чем рассказывает старинный секретер, найденная под диваном пуговица, забытый на зиму на даче лего-человечек. У нас дома хранится немало семейных реликвий и даже сделан специальный уголок «Вещи ХХ века» – там фотоаппарат моего прадеда, трофейная немецкая швейная машинка, железные подстаканники бабушки… Телефонные аппараты тоже, кстати, есть. И я воспринимаю эти вещи не как самодостаточные экспонаты, а как «проводников» в старое время, как свидетелей жизни других людей. Вот только люди, к сожалению, смертны – а у вещей жизнь дольше.

Когда-то я работала в детском историческом музее и готовила выставку о том, как во время блокады жили в Лесном (это один из окраинных районов Ленинграда). Значительную часть выставки составляла коллекция семьи Морозовых, которая до сих пор живет в той же самой квартире, где их предки жили во время блокады. Они пользуются той же самой мебелью, посудой, книгами. Я взяла для выставки чайную ложку с монограммой. Эту ложечку еще в начале века подарили одному из членов семьи. Ею активно пользовались в блокаду, и сейчас она каждый день на столе. Все члены семьи знают о долгой жизни этой ложки, и она – часть их нынешней повседневности.

А рядом с этой ложкой на выставке мы положили блокадный дневник Александра Морозова, лаборанта Политехнического института. Он тоже пользовался этой ложкой. Четыре толстые тетради с ежедневными записями за 1941–1945 годы, причем ни до, ни после блокады он не вел дневников.

Для меня существуют два возможных взгляда. Первый можно, очень огрубляя, назвать «точкой зрения ложки». И с этой точки зрения четыре года блокады вполне сопоставимы с любыми другими четырьмя годами начала ХХ века или с нашим временем. Ложке, в общем-то, всё равно, что размешивать – чай из угольного самовара, пустой блокадный кипяток или нынешнее растворимое какао с молоком. И если делать книжку про историю вещи, то все времена будут равноценны. А вот второй, «человеческий» взгляд сразу выносит блокадные годы в какое-то отдельное измерение. И тогда мы видим историю блокадной повседневности, в которой эта ложка не доминанта, она лишь часть своего времени.

Мне кажется, важно различать эти позиции. Неправильно, когда различения не происходит.
Захватывающая жизнь вещей не может и не должна быть самоценной. Человек важнее вещи. Смысл любой вещи – в ее служении человеку.

– У меня иногда возникает острое чувство, что в современных детских книгах разговор о вещах как раз и подменяет собой что-то другое, другой разговор. Если хотите, это форма замалчивания чего-то в прошлом. Того, для чего по каким-то причинам не нашлось слов.

– Да, у меня тоже такое чувство возникает. Мне в таком разговоре самым важным кажется честность.

– А что для вас является «образцом честности»?

– «Ленинградский каталог» Даниила Гранина, например. Идеальная книга о советских вещах, впервые она вышла в 1986 году. Недавно ее переиздал «Детгиз». Я очень люблю эту книгу, могу цитировать ее целыми страницами. «Старые вещи – лишь знаки, оставленные прошлой жизнью. Иному кажется, что они торчат как ненужные пни, но для внимательной души годовые кольца хранят размах тенистых крон, что шумели тут, треск морозов, зной давнего лета. Мальчишечья наша жизнь вспоминается через вещи ярко и предметно».

Или ? «Кукла» Геннадия Черкашина. Она тоже про вещь – про игрушку, и здесь как раз то, о чем вы говорите: история вещи помогает автору рассказать о страшном времени. И поэтому мы считаем эту книгу одной из лучших детских книг о блокаде.

Отличный пример честной позиции из другой, некнижной, сферы – просветительские проекты общества «Мемориал». Настольная игра «74», выставки «Папины письма» и «Засушенному – верить», в которых всегда есть вещи – и именно через связанные с ними человеческие истории дети и взрослые «ощущают» жизнь людей и наше трагическое прошлое.

Про вещи нужно рассказывать честно, сохраняя свою человеческую интонацию и расставляя свои собственные ценностные акценты.

Кукла »

Геннадий Черкашин

Ленинградский каталог »

Даниил Гранин

– Но вот вы тоже написали книгу про «вещь». И она воспринимается именно как историческая. Видимо, потому что в ней задана сложная оптика. Вещи связаны не только с изобретателями (хотя за каждым изобретением часто стоит довольно драматичная история), но и с обычными людьми, которых мы сегодня называем «пользователями». И с людьми, которые обслуживали «пользователей» – и в мирное время, и во время войны. В книге нашлось место даже сюжетам из политической истории страны ? взять хотя бы главу «Телефоны и шпионы». Да и сюжет, связанный с телефонным разговором Никиты Хрущева с Джоном Кеннеди во время Карибского кризиса, держит в напряжении. Многогранный подход у вас получился.

– Тут все как-то удачно сошлось. Безусловно, на пользу книге пошел перфекционизм издателя Георгия Гупало. Именно ему принадлежит идея книги. Вместе с дизайнерами Андреем Бондаренко и Дмитрием Черногаевым он сделал три совершенно разных макета. Работали до тех пор, пока не нашли оптимальный вариант. Кроме того, мы все получили мощнейшую поддержку со стороны сотрудников «Музея истории телефона». Они досконально проверили всю фактологическую составляющую книги. И только благодаря фондам музея в книге такой богатый визуальный ряд – он по-настоящему уникален, думаю, что нигде в мире нет столь впечатляющей и исчерпывающей коллекции.

Правда, я как автор пережила несколько стадий «адаптации» к окончательной версии макета. Оказалось, что мой текст, который представлялся мне целостным повествованием, разбит на отдельные фрагменты, привязанные к иллюстративному ряду. И мне в какой-то момент показалось, что визуальность перетягивает все внимание на себя, делая текст вспомогательным.

– Знаете, такие ощущения характерны для авторов, которые серьезно относятся к тексту и работают в паре с очень сильными иллюстраторами. В некоторых издательствах, ориентированных на текст, даже политика такая – не приглашать сильных иллюстраторов. Но, мне кажется, книга «ProТЕЛЕФОН» отвечает современным тенденциям и специфике видения современного подростка. А текст настолько сильный и содержательный, что книжкой-картинкой книгу не назовешь, так ведь?

– Да, я надеюсь, что это именно так. Я писала текст, ориентируясь на тот интеллектуальный багаж, который обычно накапливается к 12 годам. К тому же, нынешние 12-летние – те, кого называют «digital-native», они не знали мира без телефона. Со стопроцентной уверенностью можно сказать, что телефон лежит в кармане у любого читателя этой книги. Поэтому книжку про телефон важно было и вербально, и визуально сделать такой, чтобы через актуальное настоящее увидеть прошлое. Кажется, у нас это получилось.

Беседу вела Марина Аромштам
Фото Василисы Соловьевой

Редакция сайта выражает благодарность сотрудникам Музея истории телефона в Москве за возможность познакомиться с экспозицией во время презентации книги «ProТЕЛЕФОН» и сфотографировать некоторые экспонаты.