– Любимая книга Эльзы, героини вашей повести «Маяк – смотри!», – словарь. А как и когда вы сами открыли в себе любовь к словам? Как пришли к писательству?

‒ В школе я стала готовиться к поступлению на факультет журналистики, но поступила не с первого раза, а со второго. За этот год увидела журналистский материал моей старшей подруги Тани Бучиной, она уже закончила журфак, и поняла: вот как надо писать! Что-то у меня тогда включилось. Я стала активно работать со словом с семнадцати лет. Это были журналистские материалы, сказки, стихи. Да, сначала я писала сказки, а не что-то другое.

– Для читателя «Маяк – смотри!» начинается с одиночества Эльзы. Ее папа покидает остров, и она остается одна на маяке. А с чего для вас началась эта история – с какой-то фразы, образа, места?

‒ Обычно все начинается с фразы. Эту историю я начала, и потом она у меня долго лежала. Спустя года два я ее нашла. Было начало, была Эльза, «мысленные волки», две-три главки. Чтобы писать и не лениться, я выкладывала по главке в «Живой журнал». Появились читатели, стали комментировать. Для меня это был стимул. Если бы я так не сделала, эта история, может быть, так бы и валялась.

– А вы помните, с какой именно фразы начался для вас «Маяк - смотри!»?

‒ С самой первой: «Однажды рыжий Эдвин уехал, и Эльза осталась одна». Я не пишу, пока не пойму первую фразу. Первая фраза, первый абзац дирижирует всем. По первой фразе понимаешь, какой будет история.

– А как вы понимаете, что нашли ту самую фразу?

– Обычно она появляется сама и тянет все за собой.

– Каким вы представляете себе своего читателя – это ребенок, взрослый или, быть может, целая семья?

‒ Я представляю таких же людей, как я, в любом возрасте – и в детском и во взрослом.

– Во многих ваших повестях вы рассказываете о взаимоотношениях внутри семьи. Это не идиллическая семья, но проблемы сглаживаются юмором и взаимной поддержкой. Почему так важна для вас тема семьи?

‒ Семья – это интересно. Скопище людей с разными характерами, все живут вместе, все (или не все) друг друга любят. Мне интересно представлять, как они друг с другом живут, что скажет один, что сделает другой. И между ними все равно что-то общее есть, хоть и характеры разные. У меня есть брат и есть сестра. Сейчас мы живем в разных городах, но что-то нас объединяет. Нельзя сказать, что только детство. Что-то еще. А что, как описать – не знаю.

– Вы предпринимаете попытки найти своих дальних родственников, путешествуете с этой целью. Расскажите, пожалуйста, почему для вас это важно?

‒ Я их даже не искала. Просто поехала посмотреть на то место, где родилась моя бабушка, и там внезапно нашла ее сестру по отцу. Узнала часть семейной истории. Например, мне рассказывали, что наш прадед Иван Иванович был моряк и утонул. А оказалось, что он был директором колхоза, потерял печать и сам себя порешил. И я поняла, что в детстве от нас многое закрывалось. Почему мне это важно? Просто становится интересно, и это тебя ведет.

– В вашей книге «Сад имени т.с.» дети тоже узнают неизвестную правду о своем прадедушке. Оказывается, он был героем, но его подвиг долгие годы замалчивался. Для детей это становится не только удивительным открытием, но и бременем. Для чего нужно узнавать историю своей семьи?

‒ Чтобы узнавать себя и жизнь вокруг. Дети в книге узнают не только что-то новое о своем родственнике, а вообще о мире, когда что-то начинает происходить вокруг сада, вокруг их семьи. Если бы не было Трофима (Трофим Савоськин – прадед-герой из книги «Сад имени т.с.» – Прим. ред.), то они не поехали бы в его родную Калужницу, их не угощали бы пирогами. Девочке Свете даже кажется, что она спекулирует на этом.

Я училась в школе, где учился мой брат, пока не перешел в лицей. У нас была общая учительница географии. Он учился у нее всего год, но так хорошо, что я про него слышала потом на каждом уроке. С географией у меня проблем не было, но я все равно чувствовала, что мне есть куда стремиться. И радовалась, что у нас с братом были разные учителя математики, потому что он потом перешел в математический лицей, а я по математике хватала двойки и тройки.

– Получается, не так уж и «выгодно» иметь выдающегося родственника?

‒ Да, это всегда проблема. Это как с детскими книгами, когда человек пишет на «важную тему», назовем это так. Он может и не узнать правду о том, что думают о его книге люди. Захотят покритиковать за что-то, связанное с ремеслом, и остановятся, потому что важная тема. Или наоборот, захотят похвалить, а он не понимает, что именно хвалят: его умение складывать слова, его смелость, если нужна была смелость для написания такой книги, или тему, потому что она важная? Автор оказывается в плену у своей темы.

– На обложке «Сада имени т.с.» крупным планом изображен солдат, и когда берешь книгу в руки, сразу настраиваешься на важную тему. Расскажите, пожалуйста, о работе над этой книгой и этой темой.

‒ Эта книга тоже началась с первой фразы: «Мы несли нашу маму на одеяле». Я написала две три главы и поняла, что не знаю, что с ними делать. При этом в голове я держала историю Григория Булатова (разведчик-красноармеец, который первым поднял Знамя Победы над Рейхстагом 30 апреля 1945 года, но по официальной версии это сделали Михаил Егоров и Мелитон Кантария. – Прим. ред.). Еще у меня был вариант написать про семью «афганца». Я как журналист была на дне памяти одного из солдат, воевавших в Афганистане. К его могиле привели детей из школы, которую он закончил. Одному из школьников там стало плохо: выдался жаркий день, а он стоял в какой-то парадной форме, возможно кадетской, и у него случился обморок. Я провела с этими людьми весь день – линейка в школе, официальные поминки на кладбище, в Доме культуры. Я видела, что родственники солдата не привыкли к такому вниманию, им неудобно от этого внимания. Им было бы лучше, если бы сын вернулся домой из Афганистана, чем вот это всё. Я думала взять за основу эту историю, но и история Григория Булатова меня давно интересовала, и я их соединила.

– Как я поняла из послесловия, вы провели большую документальную работу, встречались с дочерью Григория Булатова. Почему вы все же решили написать художественную книгу?

‒ О Григории Булатове написано сколько-то текстов, есть документальный фильм. В этой истории все очень запутано, есть разные версии, и я поняла, что мне не хватает фактов. Мне интересно, как история становится мифом. Вы, наверное, встречали такое в жизни: человек отличился, не обязательно в лучшую сторону, попал в тюрьму, например, и ты наблюдаешь, как он становится мифом. Что было, чего не было – ты не знаешь.

Я писала много документальных вещей. Я даже для себя говорю, что изобрела новый жанр. Не в этой книге, в других. Когда пишешь только факты, но таким языком, каким писал бы лирический текст. Я поняла, что уже давно так работаю, только раньше допускала придуманные вещи, волшебные, а в одном из моих новых текстов, «Белое море» (он есть у меня на сайте), все правда. Я назвала этот жанр «газетный вариант». Похожие тексты у меня выходили в книге «Фотографирование осени».

Когда я брала интервью у дочери Булатова, Людмилы Григорьевны, у меня уже были первые главы книги, мысль про историю и миф. И понимание, что для меня эта книга – возможность снова «забраться» в семью.

– Говоря о вашей прозе, часто вспоминают Юрия Коваля. В повести «Школа на Спичке» вы тоже на него ссылаетесь. Как его книги на вас повлияли?

‒ Я прочитала Коваля уже когда была взрослой. Моя любимая у него книга – «Самая легкая лодка в мире». Когда тебе плохо, ты можешь взять Коваля почитать. И когда хорошо – тоже. Мне периодически нужно читать книги, которые будут удивлять с точки зрения языка. Их нечасто можно найти, а Коваль всегда под рукой. Его тексты меня как будто подпитывают.

– Какие еще книги вас подпитывают с точки зрения языка?

‒ Среди них есть и переводные. Не знаю, насколько неординарный язык в оригинале, я оцениваю только русский перевод. В свое время меня поразила Гертруда Стайн, ее «Кровь на полу в столовой», Ричард Бротиган. Людмила Петрушевская. Еще Виктор Голявкин, один из любимых писателей. «Слово о полку Игореве». Я его читала-читала и в конце концов сделала свой перевод, свою версию.

– Две ваши книги, «Мороженое в вафельных стаканчиках» и «Маяк – смотри!», вошли в международный список выдающихся книг «Белые вороны». Хотели бы вы, чтобы ваши книги перевели на другие языки? Возможно ли это? Или тексты многое потеряют?

‒ Мне кажется, «Маяк – смотри!» вполне можно перевести. Там есть игра слов, но ее немного. «Мороженое в вафельных стаканчиках» тоже можно. А вот «Ты идешь по ковру», наверное, трудно. Но будет ли это интересно в другой стране, я не знаю. А может и будет, нам же интересно про них читать.

– В ваших книгах много волшебства среди повседневности. Эльзе в книге «Маяк – смотри!» «всю жизнь хотелось чего-то такого… волшебного чего-нибудь». Где для вас проходит граница между будничным и волшебным?

‒ Ну вот еду я в метро. Заходит большой дядька, высокий очень, садится. Ни в телефон не смотрит, ни книжку не читает, ничего. Две станции просидел и вышел. А в сумке у него крылья ангельские. И я понимаю, что это ангел. Я не выдумала ничего, но когда ты переводишь это в нарратив, получается какая-то сказка. Так же было, когда я нашла сестру своей бабушки – сначала почувствовала себя как в сказке, а потом как в индийском кино. Кажется, такого не может быть – а вот оно есть. Где эта граница в жизни, я не знаю.

А иногда что-то придумываю. Опять же в метро видела женщину, которая из сумки достает собаку, а вторая у нее на поводке, рядом. Я пришла домой и написала в фейсбуке, что женщина достает из сумки одну собаку за другой. И люди верят. То есть всегда можно эту границу подвинуть.

– Правильно ли я понимаю, что вы сами находите иллюстраторов для своих книг? Должно ли, на ваш взгляд, видение художника совпадать с вашим? Или вы даете художнику полную свободу?

‒ Чаще всего мы с издательством в этом совпадаем. Сама я нашла иллюстратора для книги «Ты идешь по ковру», Дарью Мартынову. Тут, опять же, Коваль замешан. Я увидела в ЖЖ ее дипломную работу по «Самой легкой лодке в мире» и подумала, что раз она «слышит» Коваля, то, наверное, и меня «услышит». Так мы и нашлись.

Мне важны иллюстрации. У них тоже своя мелодия, и хорошо, если текст и иллюстрации попадают в одну тональность. Мне нравятся иллюстрации Тима Яржомбека к «Мороженому в вафельных стаканчиках».

– Мне очень интересны ваши герои. Никак не могу разобраться: то они кажутся мне чудаками, не от мира сего, то я понимаю: нет, именно из таких людей мир и состоит. А что вы думаете о своих героях? Они чудаки или самые обычные люди?

‒ Мне они не кажутся ни чудаками, ни самыми обычными. Все разные. В жизни встречаешь кого-то, и он кажется тебе инопланетянином. Есть люди, про которых думаешь: да, он чудак. А есть обычные люди, но ведь они кому-то другому могут показаться чудаками. Зависит от того, под каким углом на них посмотреть.

– Среди ваших персонажей много подростков. Почему вам интересен этот возраст?

‒ В этом возрасте ты многое открываешь в мире, в себе, и в тебе потом живет память этого открытия. Радость открытия, удивления – вот этим мне близок подростковый возраст.

– Мне бы хотелось научиться у ваших героев умению принимать себя, окружающих и жизненные обстоятельства такими, какие они есть, не стараясь ничего изменить. Насколько для вас важно передать эту идею в своих книгах?

‒ Мне кажется, это правильно, так и надо: какие есть, такие есть. Я училась в Школе документального кино и театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова, и когда ты снимаешь, монтируешь, ты не даешь оценку герою, зрители делают это сами.

Есть два способа добывания информации у человека, про которого хочешь написать: ты можешь прийти к нему, взять его за пуговицу и все спросить. И он тебе, может быть, расскажет. А мне нравится второй способ, когда жизнь сама постепенно перед тобой разворачивается и все показывает.

Беседу вела Дарья Доцук

Книги Марии Ботевой

Ты идёшь по ковру. Две повести »

Мария Ботева

Мороженое в вафельных стаканчиках. Три повести »

Мария Ботева

Маяк - смотри! »

Мария Ботева

Сад имени т. с. »

Мария Ботева

_____________________________________

О книге Марии Ботевой «Ты идёшь по ковру» рассказала Анна Клыкова в статье «Говорящая книга»