Конечно, на издательницу, которая с таким ужасом отнеслась к самой возможности издания Барто, найдется много других, которые Барто с удовольствием издали бы и издают. И, кстати, книги Барто, несмотря на ужас, испытанный библиотекарем во время встречи с детьми, прекрасно покупаются. Правда, покупка книги не всегда означает, что она станет для ребенка любимой. Более того, если кто и будет читать малышу хрестоматийные стихи Агнии Барто, то скорее всего бабушка, которая сама на этих стихах выросла (впрочем, в то время у нее и выбора никакого не было). Для молодых же родителей эта книга, относящаяся к разряду классической советской детской литературы, оказывается всего лишь одной из множества других, а вовсе не единственно возможной и обязательной для прочтения. Слишком много в ней навязчивого советского морализма, от лексики до интонации: «Ура! Я смелый пионер, я буду жить в СССР, учиться на пятерки». И уж слишком «счастливым» выглядит детство в целом у Барто. Каким-то плакатно-счастливым с маленькими штрихами маленьких милых переживаний.

Тем не менее, цикл «Игрушки» – тот самый, который почему-то оказался неизвестным современным первоклассникам, – был и остается настоящим лирическим шедевром, адресованной маленьким детям. Шедевром без аналогов. В каждом четверостишье есть лирический герой, в каждом четверостишье – сильное чувство, которое проступает через ткань обыденной детской жизни.

И если бы издатели не стремились выпустить толстую книжку, набитую всем-всем-всем советско-пионерским - для детсадовцев и младших школьников, для бабушек и младенцев, - что за время своего творчества успела написать Агния Барто, если бы они решились сделать хорошую книжку-картинку, в которой были бы напечатаны только эти стихи, – то такая книжка, в силу понятного адресата, наверняка бы не просто покупалась, но и читалась бы, причем, как водится, многократно, и стихи из нее выучивались бы наизусть.

Правда, возраст адресата теперь немного изменился. Это вообще очень интересная тема – как меняется возраст читателя той или иной книги. От десятилетия к десятилетию читатель одного и того же произведения, как правило, молодеет. То, что родители нынешних детей читали в начальной школе, теперь читают старшим дошкольникам (например, «Волшебника Изумрудного города» или «Винни-Пуха»). А с какими-нибудь сказками фольклорного происхождения все еще интереснее. К примеру, «Красная Шапочка» в изложении Ш. Перро была адресована девочкам подросткового возраста (точнее, девицам в том возрасте, который мы называем подростковым, – а в те времена им было недалеко до замужества), а «Курочка Ряба» включалась К. Ушинским в книгу для самостоятельного чтения в начальной школе.

С «Игрушками» А. Барто примерно та же история: вообще-то в этих стихах описан опыт детей, уже умеющих играть в так называемые сюжетно-ролевые игры. «Матросская шапка, веревка в руке» – точная картинка, воспроизводящая как раз такую игру: мальчик воображает себя в роли капитана. «Самолет построим сами…» – здесь вообще описана коллективная игра. То есть по смыслу, по сложности содержания эти маленькие тексты рассчитаны на детей 3,5–4-х лет. Что касается брошенного зайки, несчастного мишки и не менее несчастного бычка, то здесь описаны довольно сложные чувства персонажей, «опознать» которые может лишь ребенок, уже имеющий собственный опыт подобных переживаний.

Но если молодые родители читают своим маленьким детям, то в 3,5 и тем более в 4 года они перейдут к «Финдусу и Петсону» или к «Груффало», потому что ребенок уже привык слушать, уже хочет слушать длинные истории, а родителю, конечно же, интереснее читать «Груффало», чем стишок про бычка.
То есть эту нишу – домашнего чтения ребенку среднего дошкольного возраста – уже заняли другие произведения, более резонирующие с настроениями молодых родителей. Значит, то, что в ней находилось до этого, либо вытесняется на «этаж ниже» – в предшествующую возрастную нишу, либо совсем исчезает. Сохраниться в круге детского чтения произведение может только в том случае, если в нем есть за что «зацепиться» читателю более младшего возраста. В данном случае речь идет о совсем маленьких детях – от полутора до двух с половиной лет, которым теперь могут читать «игрушечные» стихи Агнии Барто.

Ребенок раннего возраста – существо «глагольное». Игрушка для него еще не вполне игрушка. Он играет с ней не так, как это делает четырехлетка, он еще не придумывает вокруг игрушки никаких ситуаций. Он ею манипулирует. Главное для него – это возможность произвести действие. И именно это – опознание действия – может привлечь его в книжных текстах. В этом смысле малыш от взрослого ничем не отличается: чтение взрослого во многом построено на эффекте узнавания. То же самое происходит и с малышом во время слушания книжек.

Как только стихи меняют нишу, сдвигается и их смысл: они из разряда лирики переходят в разряд легких рифмовок, точно описывающих действие: самолет построим сами, понесемся над лесами. Ребенок уже умеет ставить кубик на кубик. Он «поймает» слово построим. И взрослый наверняка играл с ним в «самолет» – поднимал его в воздух и раскачивал. И что значит вернемся к маме понятно. Но уйдет то, о чем говорилось раньше: узнавание опыта коллективной игры. Для малыша употребление множественного числа – «мы построим» – пустой звук.

Зайку бросила хозяйка. Ребенок знает, что значит бросать. И знает, что это нехорошо: нехорошо вышвыривать игрушки из манежа. Нехорошо бросать кубики на пол с громким звуком. И он, понятное дело, вполне готов осудить «плохую» хозяйку. То есть стихотворение как-то будет понято. Хотя изначально слово бросила имело более сложный смысл: «бросить кого-то близкого», т.е. оставить, забыть про него. Это не значит, что с ребенком нельзя будет пожалеть брошенного зайку или мишку. Но маленький ребенок сам по себе жалеть еще не умеет. Жалость - довольно сложное чувство, и ему только предстоит развиться (точнее – способности к чувству). Это произойдет как раз к тому моменту, когда малыш будет готов слушать «Финдуса». Пока же он способен только имитировать эмоцию, изображать ее. Очень важный опыт. И если стихотворение позволяет этот опыт обогатить, значит, оно «работает». Однако по отношению к малышу происходит иная работа, чем по отношению к ребенку постарше.

Книга (и текст, и картинки) – довольно сложно устроенная вещь. Она «раскрывается» только через читателя, через его восприятие. А восприятие всегда связано с личным опытом. В первую очередь, с опытом ощущений и переживаний.

***
Некоторое время мне казалось, что одним из препятствий к восприятию «игрушечных» стихов Барто будет иное восприятие игрушек современным ребенком. Уж очень сильно изменился игрушечный мир - хотя зайки и мишки в детской по-прежнему существуют. Правда, занимают они там (как и стихи Барто в нынешней литературе) совсем другое место. Но раз они есть, значит, вызывают какие-то чувства.

И только бычок оставался для меня загадочным «существом». Я даже считала, что Барто бычка придумала. Как вдруг наткнулась на эту самую игрушку.
Оказалось, что игрушка «бычок» действительно бытовала в предвоенные годы. И даже еще в послевоенные. У кого-то из моих ровесников (детей 60-х) такая игрушка была. А мне вот, значит, не повезло. Тогда. Зато теперь мне удалось все про бычка узнать.

Бычок, описанный Барто, давно «вышел из производства», стал коллекционной редкостью. Одного такого бычка «углядел» на развале в Троице-Сергиевой лавре мастер-игрушечник Лев Ланцман. Этот бычок запал ему в душу, и он решил его сделать. Однако изготовление бычка оказалось непростой задачей.
«Бычок – серьезная игрушка, – рассказывал Ланцман. – Я долго раздумывал, какой смысл закреплен за быком среди сказочных образов. И пришел к выводу: это некая упертость, пробивная сила, желание во что бы то ни стало сделать по-своему. Ну а бычок — это символ становящейся воли ребенка».

Она, эта воля, еще не очень сильна и нуждается в дополнительной опоре, как бычок – в дощечке, по которой он идет. Без дощечки движение невозможно:

Ой, доска кончается,
Сейчас я упаду!

«Когда я это понял, образ бычка вырисовался для меня очень четко. Я понял, что хочу сделать. Остальное было делом техники».

Но «техника» бычка тоже оказалась серьезной загадкой. За счет чего бычок ходит? Все, кто впоследствии пытался определить секрет его движения, считали: внутри бычка что-то спрятано. Однако «тельце» бычка сделано из цельного деревянного брусочка и никаких механизмов внутри не содержит. Двигается бычок по принципу маятника. Как выяснилось в процессе экспериментирования, чтобы ходить, в брусочке нужно просверлить двенадцать маленьких отверстий. Через них протягивается тонкая прочная проволока — ось, с помощью которой крепятся ножки бычка. Сверлить отверстия нужно по четкой схеме, не допуская ни малейшего сдвига: иначе бычок не пойдет. Чтобы разработать шаблон игрушки, Ланцману понадобилось полгода проб и ошибок. И до сих пор — несмотря на открытие секрета — производство бычков остается делом кропотливым, требующим ручной работы.

Но затраты на изготовление с лихвой восполняются все возрастающей популярностью игрушки: все «натурально деревянное» сегодня в чести, а в бычке еще и «фольклорные корни» ощущаются. На корни тоже мода.

Бычок и вправду хорош. Я, например, долго не могла наиграться: поставила дощечку перед компьютером и пускала бычка ходить. Как-то он меня утешал. И вид у него милый, беззащитный. Так и хочется почесать его между ушками, где должны рожки пробиться.

И вполне возможно, что эта игрушка, завоевав себе место под солнцем, заставит современных детей и родителей иначе взглянуть на стихотворение Агнии Барто про бычка.

Сначала игрушечный бычок побудил поэта сочинить стихотворение, а теперь, бычок вернувшись в игровую, вернет популярность старому стихотворению. Почему бы и нет?

А настоящая популярность проявляется в ситуации, когда первоклассники радостно и без запинки декламируют «недостающие» строчки стихотворения, потому что эти строчки с раннего детства въелись им в память.

Марина Аромштам