После первого (кажется, успешного) занятия с шестнадцатилетним Ромой (статья «Русская поэзия – это я, или Урок поэзии в коррекционном детском доме») из коррекционного интерната, я впервые ощутила то, что мы, волонтеры – любители литературы, несем ответственность не только за каждое высказанное слово, но и за каждого поэта и писателя, которого дарим своему умному и тонкому ученику.

После разговоров с Ромой я вспомнила о своей воспитательнице из детского сада, к которой пришла трехлетней и воодушевленной – накануне впервые прочла Маршака, свою первую книгу. Воспитательница не разделила моего восторга: «Как можно читать Маршака? Он же еврей!» Для меня, не понимающей, что такое еврей, реакция авторитетного человека оказалась убийственной. Больше всего на свете я боялась повторить ошибку своей детсадовской «наставницы» в отношениях с Ромой – казалось бы, таким резким, непримиримым к чужому мнению, но при этом ранимым, тонко чувствующим, склонным прислушиваться к авторитетам («А вот мой преподаватель однажды сказал, что...»; «Я читаю только те книги, что советует мне отец»).

Я пообещала себе высказывать свою точку зрения только тогда, когда о ней спросят, всякий раз оговариваясь, что это исключительно мое мнение. Приезжала к Роме каждую неделю – мы читали «Письма о русской поэзии» Гумилева, трактаты Шкловского, «Ключи Марии» Есенина, разбирали Ромины стихи (он внимательно выслушивал все замечания и делал поправки).

Меня поражало то, как Рома ставит «плюсы» и «минусы» на полях, как спорит и соглашается. В какой-то момент я поймала себя на мысли, что не Рома у меня «учится» (какая глупость!), а я учусь у него. Он удивительным образом воспринял поэзию, которая оказалась для него близка к религии. К литературе Рома отнесся как к служению (не без помощи Вячеслава Иванова и Александра Блока):

– Поэзия – это дар, она дается не каждому, но тот, кому дается, не должен гордиться, потому что он – всего лишь исполнитель известно чьей воли.

Однажды приехала к нему – сияющему, вдохновленному «поразительной реальностью» (по его словам). Сказал:

– Я не хочу больше ничего «теоретического», давайте просто читать стихи и разбирать их.

– Стихи попроще или посложнее?

– Посложнее, разумеется!

– Тогда, может быть, Мандельштам?..

На каждом нашем «поэтическом» уроке давала «уроки» не я ему, а он – мне.

Начали с мандельштамовского сборника «Камень». Рома, сжимая в руках планшет: «Как может быть такое, что каждое стихотворение – настоящий шедевр? Знаете, с чем у меня ассоциируется этот ваш Мандельштам? С весенней комнатой. Заходишь в нее ранним утром, а на полу – луч света. Этот луч света и есть Мандельштам».

На одной из следующих встреч открыли Пастернака. Рома внимательно прочитывал каждое стихотворение из сборника «Сестра – моя жизнь». Вслух – полушепотом. Говорил: «Мне почему-то он не нравится. Кажется, он ищет какой-то красивости, вот просто произносит слова, чтобы звучали! А поэзия такой не бывает, поэзия – абсолютно иная. Как можно, интересно, объяснить то, что выразить – нельзя?..»

Но самый главный урок, преподнесенный мне Ромой – это урок благодарности.

Как-то мы с ним говорили на сложную тему – о родителях, бросивших своих детей. «Дети – это же счастье! Родители дают ребенку жизнь, а это намного важнее других благ, потому что ее можно было бы и не дарить». Через неделю в семье Роминого отца родился второй ребенок. Прислал сообщение: «Величайший праздник сегодня! Сегодня Бог послал в мою семью новую душу! Сегодня у меня родился братик!» Братика назвали Александром. «Как Блока», – прошептал мальчик из коррекционного интерната.

Татьяна Климова