«Таня, волонтеры не могут справиться с одним мальчиком. Может, вы возьметесь?» – спросила меня Марта Райцес, основательница «Книжногогида.org».

От волонтерки, которая занималась неуправляемым мальчиком, я узнала, что его зовут Рома и что ему шестнадцать. «Я его совсем не понимаю, − объясняла она. − Приношу книги с рассказами – лучше ведь начинать с рассказов, – прошу читать со мной вслух. А он говорит: “Я читаю только те книги, которые дает мне отец”. Да, у него есть отец. Возможно, в этом проблема?..»

Я уже работала со сложными детьми из детских домов, да и сама прожила почти всю жизнь в мире отъявленных хулиганов, которые бунтовали против всего на свете, поэтому решила, что помогать этому мальчику – мой долг, карма и, вероятно, даже призвание. И отправилась в коррекционный интернат.

– Вам, наверное, к Роману, во вторую семью? Ну что ж, удачи, – усмехнулся охранник.

– Рома – религиозный человек, – делится со мной воспитательница, наливая чай. – Правда, не совсем понятно, откуда эта религиозность взялась. Мать рано умерла, у отца вторая семья, ждут второго ребенка. А Рома здесь, с нами. Стихи пишет, талантливый парень. Но чем мы можем ему помочь? Он недавно новое стихотворение прочел, все хлопали, хвалили. А потом домой съездил и вернулся обиженный на весь свет – говорит, не подсказали ему стилистическую оплошность какую-то. Но что мы в этом понимаем-то? Может, вы?.. Вы, кстати, берите тортик, младший повар сама пекла… А вот и Рома! Рома, к тебе пришли!

Широкая походка. Размашистые, резкие жесты. Ухмылка:

– Что? Опять?! Шучу-шучу, я ждал.

Открывает дверь в свою комнату:

– Ну, что же – прошу!

Не зная, с чего начать разговор, достаю «Письма о русской поэзии» Гумилева. Рома презрительно разглядывает голубой том: «Русская поэзия? Русская поэзия – это я!» Не удивляюсь. Спрашиваю: «А кто еще? Каких поэтов знаешь?»

– Да разве они поэты? Есенина знаю, Маяковского, Пушкина, Лермонтова. А вы, кстати, знаете, что Лермонтов – пророк своего века, своей эпохи? Ну да, откуда же вам знать!.. Еще – Достоевского.

– Достоевского? Ты уверен, что Достоевский – поэт?

– Ах, вы не в курсе. Извините, – снисходительная полуулыбка. – Думаете, поэт – это тот, кто рифмует? Нет. Поэт – тот, кто с жалостью, трепетом и сочувствием относится ко всем живущим на земле. Поэзия – состояние души.

Осторожно бросаю взгляд на его стол – настольная лампа, несколько икон, Библия. Рома продолжает:

– Я не признаю авторитетов среди поэтов. Ведь ни один поэт не читал других, мировоззрение складывается из индивидуального опыта. А вообще – вот он, единственный поэт! – Рома кивает на икону с изображением Иисуса Христа.

Рассказываю, какое влияние на Пушкина оказали Державин, Жуковский, Шиллер, Байрон, Парни. Рома хмурится: «Да уж. Не ожидал такого от Пушкина!» Говорю, что единственный путь поэта – в каждом произведении мировой литературы отыскать лучшее и воплотить это в собственном творчестве. Цитирую Ахматову:

Не повторяй – душа твоя богата −
Того, что было сказано когда-то,
Но, может быть, поэзия сама −
Одна великолепная цитата.

Рома поднимает вверх указательный палец:

– Вот оно! Не повторяй! Молодец Ахматова, хоть и женщина.

Педагогический промах. Ну что ж. Спрашиваю, что такое поэзия.

− Поэзия – это когда я хожу по улицам, живу как обычный человек, дерусь, матерюсь, а потом открываю сборник каких-нибудь стихотворений и мне стыдно становится, до дрожи, до слез стыдно.

– Рома, а как нужно писать стихи?

– Так, чтоб каждое слово было понятно простому человеку.

Читаю Хлебникова:

Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй − пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.

Затем – Крученых:

Дыр бул щыл
убеш щур
скум
вы со бу
р л эз

Слушает молча, не доверяя на слух: «Да как же такое?.. А ну, дайте взглянуть!» Протягиваю планшет. Перечитывает полушёпотом. Резюмирует: «Это не поэзия! Выпендреж какой-то, но никакая не поэзия. Я не верю, что поэзия может быть такой».

Рассказываю о русском футуризме и его представителях. Возмущается: «Да что мне эти люди? Просто люди, возомнившие себя богами! У вас там, в этой вашей русской литературе, неужели не найдется ни одного настоящего поэта?»

Читаю «Выхожу один я на дорогу» Лермонтова. «Это хорошо, это очень хорошо… − Замирает. – Ночь тиха… пустыня внемлет Богу… И звезда с звездою говорит… Вот это – поэзия!»

Говорю о том, что некоторые поэты воспринимали поэзию как служение. Надменно кивает. Пользуясь его одобрением (и замешательством), читаю Георгия Иванова:

Мелодия становится цветком,
Он распускается и осыпается,
Он делается ветром и песком,
Летящим на огонь весенним мотыльком,
Ветвями ивы в воду опускается...

Проходит тысяча мгновенных лет,
И перевоплощается мелодия
В тяжелый взгляд, в сиянье эполет,
В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие»
В корнета гвардии – о, почему бы нет?..

Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу.
– Как далеко до завтрашнего дня!..

И Лермонтов один выходит на дорогу,
Серебряными шпорами звеня.

Спрашиваю:

– Как ты понимаешь это стихотворение?

– А что тут понимать? Оно о вечности, о закольцованности истории. О преемственности. Удивляюсь тому, как буднично Рома говорит о «вечности», как тонко чувствует содержание стихотворения.

– Как ты думаешь, Георгий Иванов зря читал Лермонтова?

– Да нет, наверно… – задумывается. – Совершенно точно: не зря.

Радуюсь маленькой победе. Вспоминаю о том, что в моем плане занятия было прочесть трактаты Гумилева. Открываю «Письма о русской поэзии». Рома недовольно листает книгу:

– Поэзии нельзя научиться. Невозможно! И Гумилева этого вашего я не знаю. Если он такой великий поэт, то почему мы не проходим его в школе?

– А давай, я прочту тебе что-нибудь из Гумилева, а ты решишь – великий он поэт или не очень?

– Читайте-читайте!

Перебираю в памяти выученные наизусть стихи Гумилева: «Жираф», «Шестое чувство», «Девушка с газельими глазами…» Ловлю испытующий взгляд Ромы. И чувствую − все не то. Смотря на Библию, вспоминаю гумилевское четверостишие:

Есть Бог, есть мир; они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но все в себя вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.

– И все? Так просто? Весь мир в одной фразе? Давайте его читать, талантливый же мужик! – радуется Рома. – Но, понимаете, я боюсь, что другие поэты испортят мою, как бы это правильнее сказать… самобытность!

Спрашиваю, хочет ли он изобрести велосипед. Отвечает, что не хочет. Говорю, что поэты – это не «властители дум», на мнение которых мы должны опираться, а обычные люди, с которыми можно разговаривать на равных, вести диалог – сквозь вечность.

– В стихотворении «Идут часы, и дни, и годы» Блок записал, как пишутся стихи. Я тебе его прочту, а ты скажешь, согласен с Блоком или нет.

Читаю. Молчит. Спрашиваю:

– Это хорошее стихотворение?

– Очень хорошее.

Разбираем каждую строчку. В конце занятия Рома восторженно повторяет: «Звенело, гасло, уходило и отделялось от земли…», «Лишь телеграфные звенели на черном небе провода…».

– Вы знаете, он полностью прав. Я поэзию чувствую точно так же. Вот с ним бы я с удовольствием поговорил.

Отвечаю, что у него всегда будет такая возможность. Спрашиваю, полезен ли был наш разговор. После паузы:

– Я вот что понял: поэзия – это любовь. Потому что поэтом говорит сам Бог (но только хорошим поэтом, не этими вашими финтивлюшчатыми футуристами!). А Бог есть любовь.

До «Писем о русской поэзии» мы так и не дошли.

Татьяна Климова