– Ольга, расскажите, пожалуйста, какие книги вы любили в детстве?

– Я была читающим ребенком и любила много книг. Есть даже такая семейная легенда: в первом классе я неделю лежала с ангиной и за это время прочитала всего Майн Рида – шесть томов. Очень любила «Динку» Осеевой, «Кыш и Двапортфеля» Алешковского, книги Льва Давыдычева. У Астрид Линдгрен больше всего любила «Мы на острове Сальткрока». Лет в двенадцать открыла для себя пьесы. Прочитала всего Гоцци, Гольдони, Бомарше. Это и составляло мое детское чтение.

А потом в моей жизни появился удивительный человек – моя школьная учительница Надежда Яковлевна Мирова. Она была литературоведом, ее муж, критик Лазарь Лазарев, работал в журнале «Вопросы литературы». Я прибилась к их дому. Он был фронтовик, и я надолго влюбилась в русский военный роман (Вячеслав Кондратьев, Василь Быков, Григорий Бакланов, Виктор Некрасов). Это была не парадная «милитаристская» проза, а лейтенантская правда, где много человечности, искренности и просто правды. Для меня это было важно. И естественным продолжением стало чтение книг о том, как война раскрывает в человеке и темные, и светлые источники. Во всех странах после Второй мировой войны была такая специфическая литература: в Германии – Генрих Бёлль, Ганс Фаллада, в Норвегии – Юхан Борген («Трилогия о маленьком лорде», Сигурд Хёль «Заколдованный круг», Аксель Сандемусе «Оборотень»).

– Как в вашей жизни появился норвежский язык? Что повлияло на ваш выбор профессии?

– Мой выбор профессии – это глубокая травма моих родителей (смеется). С первого класса я была юным биологом. Все детство провела, перемещаясь между кружком юннатов и кружком поведения животных. Часами мы наблюдали за песчанками и записывали все, что они делали. В десятом классе я выиграла олимпиаду, которая давала мне право без экзаменов поступить на биологический факультет МГУ. Родители, ученые-химики, вздохнули с облегчением, но вскоре я пришла к ним и сказала: «Знаете, пойду-ка я на филфак». Они сначала напугались, но потом очень меня поддержали.

Что на меня повлияло? Думаю, что чтение и, конечно, учитель. Тогда у меня наступил такой возраст, когда тебя всерьез начинают волновать вопросы бытия. Мне казалось, что биология в меньшей степени отвечает на эти вопросы, чем литература.

Я поступала на отделение романо-германских языков в английскую группу. Вдруг объявили, что можно сдать дополнительный экзамен и поступить в норвежскую. Я уже немного переводила и знала, что хочу заниматься именно этим, но понимала, что цензура сильно осложняет дело. И у меня возникли две мысли (обе впоследствии оказались верными): во-первых, есть много прекрасной непереведенной норвежской литературы, которая при этом доступна. А во-вторых, норвежский язык мало кому знаком, и присмотр за тем, что я читаю и перевожу, будет меньше.

– Я знаю, что впервые вы побывали в Норвегии только после защиты диссертации. Как вы считаете, насколько важно для переводчика бывать в стране, знакомиться с ее жителями, бытом, культурой вживую?

– Очень важно, чтобы человек бывал в стране, с языка которой переводит. Но тут есть и плюсы, и подводные камни. Большой плюс: появляется чувство языка. С другой стороны, ты ведь общаешься в определенной среде и начинаешь принимать язык этой среды за весь наличный язык – это минус. Ты хорошо разбираешься в реалиях – огромный плюс. Но при этом твой взгляд, как мне кажется, становится «общенорвежским» – например, кто из писателей важен, а кто нет. Переводчику лучше самому выстраивать свою «табель о рангах», особенно, что касается современной литературы.

Чем чаще переводчик бывает в стране, тем увереннее он себя чувствует в разговоре и в переводе. С другой стороны, он начинает думать, что все знает, и реже открывает словарь. Это неправильно. Когда я перевожу на русский язык (который неплохо знаю), и то постоянно уточняю значение того или иного слова. Иногда у слова бывает четыре значения, и, не заглядывая в словарь, ты рискуешь их упустить.

– Как вы понимаете, что книгу обязательно нужно перевести?

– Если я читаю и понимаю, что книга мне очень нравится, я начинаю читать ее другими глазами – проверяю, подходит ли она для перевода.

– То есть вы руководствуетесь только личными предпочтениями? А попадаются ли вам такие книги, про которые вы сразу понимаете, что они очень нужны на русском языке?

– Одно время у меня даже была такая работа: определять, нужна ли та или иная книга на русском. И я поняла, что невозможно угадать, какая книга «пойдет», а какая нет. Я люблю слегка меланхоличные книги, в которые нужно погружаться, но понимаю, что в России такая книга не станет массовой. Русские читатели очень ценят чувство юмора.

Я пришла к такому выводу: если книга нравится мне, и я легко могу представить пятерых своих приятелей, которым она тоже понравится, то это уже неплохо. А пытаться поставить себя на место неизвестного читателя мне сложно. Да это и бессмысленно.

С детскими книгами просто беда, потому что приходится думать про всякие возрастные маркировки, что можно, а что нельзя. Иногда предлагаешь издательству прекрасную книгу, но в ней есть что-то «по списку» (Имеется в виду Федеральный закон № 439 «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию». – Прим. ред.). А «по списку» у нас почти вся человеческая жизнь. Но надо сказать, не все издатели этого боятся, находят способы выпустить книгу – например, ставят более «взрослую» маркировку.

Если у книги есть безусловные художественные достоинства, но моего сердца она не тронула, я пишу на нее хорошую рецензию, но говорю, что не буду брать в перевод.

В идеальной ситуации нужно переводить то, что тебе «по руке». Книга не должна вызывать раздражения в смысле языка, ведь тебе придется прожить с ней какое-то время.

– В 2005 году издательство «Самокат» выпустило «Вафельное сердце» Марии Парр с грифом «Любимая книжка переводчика». Она по прежнему остается у вас любимой?

– Да, я ее очень люблю. Надо сказать, что «Тоню Глиммердал» я люблю не меньше и иногда думаю, какой из этих книг я бы отдала предпочтение. «Вафельное сердце» кажется мне одновременно глубокой и легкой. В ней есть все, что я люблю в детских книгах. Когда я болею, лежу с температурой, то перечитываю «Эмиля из Лённеберги». Мне кажется, у этих книг есть что то общее.

– Со времен Астрид Линдгрен скандинавская детская литература для России – своего рода знак качества. Как вы думаете, почему она так хорошо у нас приживается?

– Я много об этом размышляла, но, если честно, для меня это остается загадкой. Скандинавская детская литература как традиция построена на уважении к ребенку. Это осознанный выбор писателей, которые в 1930 х годах решили, что говорить с ребенком можно обо всем и что не должно быть безусловных авторитетов. Но в сегодняшней России это как раз не самая популярная идея – все обсуждать, давать ребенку большую свободу и самостоятельность.

Видимо, Россия такая огромная страна, что в ней достаточно и таких родителей, которые ищут чего-то другого. И это «другое» скандинавы исполняют очень хорошо. Мало ведь просто иметь идею, ее нужно передать. И еще в скандинавской детской литературе гораздо больше юмора, чем в их же литературе взрослой. Думаю, это тоже играет роль.

– В книгах классика норвежской детской литературы Анне-Катрине Вестли описаны понимающие, надежные родители. Никто не повышает на детей голос, не наказывает. Это отражение норвежской жизни или в некотором смысле учебник для родителей?

– Я думаю, что в свое время это был учебник, а сегодня – уже отражение действительности. Когда я перевожу Вестли, больше всего мучаюсь с манерой обращения к детям. У норвежцев она совершенно другая, гораздо более спокойная. Передо мной стоит непростая задача: показать реалии, менталитет (который выражается, в том числе, в форме общения родителей и детей), но так, чтобы русский читатель не спотыкался о каждую фразу и не задавался вопросом, почему родители не могут прямо спросить ребенка: «Ты сделал уроки?», а ходят вокруг да около. Культура уважительного обращения к ребенку стала закладываться в Норвегии после Второй мировой войны, когда на детском радио читали произведения Эгнера, Прёйсена, Вестли.

– Получается, что детские книги могут оказывать большое влияние на поведение взрослых?

– Да, конечно. Если почти в каждой книге родители разговаривают с детьми спокойно и вежливо обо всем на свете, это постепенно приживается и становится нормой.

Взрослая грубость или нажим часто бывают от растерянности: родители не знают, как себя вести в неожиданной или неприятной ситуации. И в этом смысле книги Вестли могут стать поддержкой: не надо тревожиться, сейчас мы придумаем, как с этим справиться. Например, в одном из рассказов про Уле-Александра («Уле Александр Тилибом бом бом» – Прим. ред.) мама сказала мальчику: позови троих детей на свой день рождения, а он не утерпел и позвал 40 человек. Ну что делать? Дедушка находит выход рассаживает всех на полу, играет с ними в индейцев, а потом индейское племя отправляется гулять в парк. Это самые обычные истории о том, как взрослые находят выход из разных житейских ситуаций.

– В одном из интервью вы в числе главных качеств переводчика назвали готовность всегда играть вторую роль. Давайте поговорим об этой роли. Всегда ли это так? К примеру, я совершенно не оценила «Ромео и Джульетту» в оригинале, мне это произведение дорого только в переводе Пастернака.

– Конечно, перевести книгу один в один невозможно. Знаете, как писатель проверяет, хорошо ли переведен текст? Во время выступления он читает вслух отрывок, слушает, как этот же отрывок читают в переводе, и внимательно наблюдает: будет ли публика смеяться в нужных местах? Мне кажется, что этого практически невозможно добиться, если переводить слово в слово. Но тут нужно уметь балансировать: очень легко увлечься и совсем отойти от текста. Кстати, у меня лично самый первый черновик часто бывает дальше от текста. Читаешь его и думаешь: вот зачем автор здесь это «уже» или «еще» вставил? Проверяешь оригинал – точно, ничего такого нет.

И все равно переводчик играет вторую роль. Есть пять сотен переводов «Ромео и Джульетты», но без оригинала их бы просто не было. Во главе угла всегда стоит уважение к тексту, который переводишь. Замечу еще, что перевод устаревает гораздо быстрее, чем оригинал, и нуждается в обновлении. Толкового объяснения этому явлению нет, но это факт.

– Недавно вы вместе с Мариной Бородицкой перевели «Вертихвоста» Турбьерна Эгнера. Это как раз тот случай, когда перевод нуждался в обновлении? Ведь книга широко известна как «Приключения в лесу Ёлки-на-Горке» в переводе Людмилы Брауде.

– Перевести эту книгу меня попросило издательство. Я не большой любитель переводить заново, хотя это и смешно звучит из моих уст, ведь я делаю новые переводы Ибсена. Я спросила у издательства, почему они хотят заказать новый перевод. У них были веские причины: в существующем переводе было десять глав, хотя на самом деле их одиннадцать. И выяснилось, что песенки в переводе не попадали в ноты, которые написал Эгнер, а для такого рода книги это имеет большое значение. И я подумала: надо попробовать. Мне кажется, что книга получилась смешнее, чем в старом переводе, – это для меня тоже было важно.

– Песенки в «Вертихвосте» перевела Марина Бородицкая. Расскажите, пожалуйста, как проходила ваша совместная работа, ведь Марина Бородицкая не переводит с норвежского.

– Работали мы с Мариной так, как это обычно бывает в таких случаях: я сделала очень подробный подстрочник, где показала спектр значений каждого слова, наличие внутренней рифмы и так далее. Марина играет на пианино и сумела «попасть в ноты». «Вертихвост» – это популярная школьная постановка, чуть не каждый норвежец когда-нибудь играл младшую мышь или белку. Поэтому есть множество записей спектаклей, и у Марины была возможность услышать, как звучат песенки по-норвежски. А для меня всегда большое счастье поработать над книгой не в одиночестве, а вместе с кем-то, тем более с Мариной Бородицкой.

– Читатели не всегда «замечают» переводчика. Но не в случае «Простодурсена» Руне Белсвика. Ваш перевод этой книги высоко оценили, и мне кажется, здесь переводчик сродни соавтору. Подозреваю, что не всякая книга позволяет раскрыться таланту переводчика.

– Эта книжка уже стала в Норвегии классикой, при этом ее мало переводят на другие языки именно потому, что сделать это не так легко. Часто бывает, что переводчику нравится книга, он начинает ходить по издательствам и уговаривать их. Наконец издатели соглашаются. Переводчик открывает эту же самую книгу для перевода и рвет на себе волосы. Так было у меня с «Простодурсеном» (смеется).

Я написала Руне Белсвику, что я мучаюсь (в том числе с именем главного героя), и что мне надо его послушать – как он читает, какие у него интонации. Мы встретились в аэропорту Осло, и он сказал мне, что эта книжка для детей и родителей, которые ценят словесную игру. И дал карт-бланш.

«Простодурсен» – книжка, которую пришлось придумывать целиком. Не одно-два слова, а всю. Для таких случаев у нас сложилось две переводческие традиции. К примеру, есть «Винни-Пух» Заходера, то есть книжка, которую «придумал» Заходер, а есть близкие к тексту переводы. То же и с «Алисой в Стране чудес». Мне кажется, Нина Михайловна Демурова совершила своего рода переводческий подвиг, сумев удержаться так близко к оригиналу. А перевод Заходера более вольный, но и более детский, по-моему. Но выбирать «степень вольности» приходится каждому переводчику.

В «Простодурсене» мне хотелось разгуляться, и раз уж мне дали карт-бланш, я решила этим воспользоваться (смеется). Сегодня я была в школе, мы ставили спектакль по «Простодурсену». Так вот: дети сразу понимают, что это игра, и активно в нее включаются. Даже спросили, могут ли они кое-что добавить. Это мне кажется хорошим знаком.

– В одном из интервью вы сказали, что в норвежских семьях «отработан жанр разговора о книгах». Что это за жанр и как его освоить?

– Мне кажется, этот жанр старинный, он прекрасно описан в книге «Сахарный ребенок» Ольги Громовой: там мама изустно передает дочери огромный культурный багаж. А жанр разговора о прочитанном прост, и во многих семьях вокруг меня активно развивается. Но норвежцы – люди толерантные, поэтому когда они говорят с ребенком о чем-то, например, о книгах, то не давят авторитетом. И мне кажется, у них нет идеи «правильных» и «неправильных» книг, о комиксах они так же готовы поговорить, как и о Шекспире. А потом они, точно как мы, понимают, что совместное чтение или разговор о книге – это время любви, совместности, и строиться такие беседы могут только на умении слушать и не умалять значения сказанного ребенком. Кстати, когда дети подрастают, то с неменьшим интересом слушают о том, что вы читаете.

Беседу вела Дарья Доцук
Фото Сергея Анисимова

_____________________________

Интервью с автором «Простодурсена» Руне Белсвиком

Книги, переведенные Ольгой Дробот