Время, Времечко, Временёшик… Тсс, я тебя не обижу, не убегай. Да и зачем бежать? Разве это приятно – бегать? Ну да, твоя правда, – приятно. Но не от меня, честное слово даю – вот, бери, кушай – Слову приятно, тебе приятно, да и телу тоже приятно, – но не от меня, со мной лучше не бегать, а то смешно получится. Мне вот, например, страшно, когда очень смешно. «Очень смешно» походит на безумие, не находишь? Не то чтоб я имела что то против, но и за тоже нет, вот в чём загвоздка. Ничего я при себе не имею и ничего тебе, к сожалению, не дам, но и не отберу, что уже к счастью, совсем не отберу и бить не буду. Что, не боишься, поди, уже? Ну и славно. Будем дружить, ладно? Будем. Ура, у меня теперь есть такой замечательный, мудрый и глубокий друг. Нет, что ты, это не лесть, это так – восхищение бестолковое. А за толковым, извини, не ко мне, а к соседу. Так уж вышло. Да. Именно так.

Нужен ли историям конец?
Слова в книге утекают буквами, минуты ‒ секундами, но страницу перевернуть страшно. Вдруг не наступит конец. Нет, правда… Вдруг. А людям, всяким там человекам, человечкам, мальчикам, девочкам, славным и не слишком, свойственно ждать конца, то есть – начала. Им хочется, чтоб всё начиналось, а чтоб начаться – необходимо кончиться. Такие дела. Они, люди, живут в своём мире и картинках прошлого или будущего, которое развивается строго линейно, и им, конечно, сложно принять отсутствие точек «А» и «Б». К тому же – они, точки, вероятно, есть. По крайней мере – в сознании, а то, что в бессознательном не может быть линий, людей не очень волнует. И правильно. Они бы сошли с ума, волнуясь о бессознательном. А схождение с ума чревато мокрыми ногами и насморком, как следствие, так что люди молодцы, что держатся за разум и книги.

– Никто ничего про него не знает, но ходит оно только вперед.
– А назад?
– Никогда!
– А ещё оно шутки шутит.
– Да уж, шутки…
– Хе-хе.
– Вы что, поссорились со Временем?
– Мы с ним – нет, оно с нами – да...

Судья зашелестел глухо и остро, не разберёшь чем: бумагой, листьями, голосом…

Признаю ли я себя виновной, извините? В чём? Я никого не убивала, что Вы. Никого, никогда, ничем. Время? Время убиваю, конечно, так уж получается.
Судья загудел громко и больно, не разберёшь чем: губами, трубой, яростью…

Зачем Вы кричите и почему о предательстве? Я отвечала Вам и отвечала честно. Нет, никогда руки не были запачканы чем-то, кроме того, чем им следует быть запачканными. А Время? Время убиваю, так ведь мы друзья.

Как убиваю? Извольте слушать: я встаю по часам точно, на зарядку ‒ минут десять, из них две – на прыжки, приседания, и того и другого – раз двадцать, после этого умывание, чтоб ровнёхонько в три минуты, на одежду и того меньше – две, потому что готово с вечера, в половине выйти из дома, на поцелуй с матерью двадцать секунд, чтобы ровно в … ‒ в метро, а ещё через десять и пять – у школы: там уроки-пары, по полтора часа каждый, две длинных перемены – обед и завтрак, остальные – маленькие: на чтение («…читай, даже если не хочешь, глупая, иначе разучишься думать…»), после уроков ‒ дополнительные, подряд до вечера (девять часов), перерыв ‒ полтора, как пара, разрешаю себе делать что захочу, но не хочу, и приходится делать уроки, что сложно («…плохо, что сложно, деградируешь…»). А дома Время измучено, падает, чуть ли не замертво, и я его убиваю, сажусь и теряю-теряю-теряю почти нарочно, потому что не могу иначе, не умею или просто лень – устала, и это тоже плохо, плохо, плохо…

Знаете, я люблю Время. Я с ним познакомилась с маленьким, не с Временем ещё, а так, Времёнышем. Беззащитным было, конечно. Диким было, свободным, взъерошенным, как деревенский детеныш. А потом? Все портятся, когда растут. Такие дела. Я испортила? Может и я. Но не убивала же. Нет, не убивала. Убиваю, но это сейчас, понимаете?

Судья простонал тихо и жалобно, не разберёшь чем: слезами, ветром, креслом…

Но всё-таки. Нужен ли истории конец?

…Ты за утрату
горазд все это отомщеньем счесть,
моим приспособленьем к циферблату,
борьбой, слияньем с Временем ‒ Бог весть!
Да полно, мне ль!
А если так – то с временем неблизким,
затем что чудится за каждым диском
в стене – туннель...

Время оборвалось (ишь, туннель) и образовало обрыв-водопад, и звёзды рванулись в этот обрыв вдохновенно, бездумно. Летят. А Время? Времени нет – кончилось. Не замерло, не остановилось, а просто исчезло, щёлкнув напоследок – раз-два-три и нет. И забрало с собой историю. Действительно. Какая там история, если нет времени. И история тоже – раз-два-три, щёлкнула и исчезла. Думала – на минуточку, отвлечётся, выйдет, вернётся, а впереди-то был обрыв. Потому что Времени, этому вот избалованному и нежному, тоже хочется пожить. А как ты поживёшь, чудак, если жизнь твоя – не жизнь, а замкнутый круг с острыми углами? Как ты добьёшься чего-то, если у твоего пути нет ни хвоста, ни конца, а? Да, я его убиваю. Да, ты его убиваешь. Да, мы его убиваем. Но лишь затем, чтоб оно, Время, жило и могло начаться снова в какой-нибудь несчастной точке «А», благополучно пролетев водопад Бессознательного, в котором, на минуточку, Временем и не пахнет. Но пахнет чем-нибудь иным, с другой стороны. Это же Бессознательное, которое любит хаос и которое не любят люди. Оно и понятно – если бы люди полюбили Бессознательное, им бы пришлось слезть со своего нагретого насеста – ума, и промочить ноги, потому что в Бессознательном так же скользко, как в этом несчастном тексте.

…Ну что же, рой! Рой глубже и, как вырванное с мясом,
шей сердцу страх пред грустною порой,
пред смертным часом.
Шей бездну мук,
старайся, перебарщивай в усердьи!
Но даже мысль о – как его! – бессмертьи
есть мысль об одиночестве, мой друг…

Судья прогремел сурово, не разберёшь чем: цепями, горлом, душою. Вы не понимаете меня? Ужас… Знаете, я сама себя часто не понимаю, стоит только начать писать – и всё, прощай, дорогое Левое полушарие! Я любила тебя. Вру. Нет, не вру. Никогда не вру. Любила, конечно. Мой ответ на вопрос? Сейчас.

– Нужен ли истории конец?
– На самом деле – было бы неплохо, только люди, понимаете ли, ещё не совсем к нему готовы, к этому концу.
– Почему?
– Потому что, понимаете ли, конец истории влечёт за собой конец времени. История ведь пишется только тогда, когда время течет. Понимаете?
– Не могу сказать точно… Кажется – да.
– А когда исчезнет время – исчезнет Сознательное, Левое полушарие. Ведь только в нём, если я не ошибаюсь, есть время.
– Может быть…
– Вот. Оно исчезнет, люди испугаются, потеряются и перестанут быть людьми. Страшно.
– Страшно.
– Тогда может не надо его, конца-то?
– Не надо.

Наш конец линеен, книжный – бесконечен, то есть – бессмертен. Конец нашей истории будет – это обрыв, – хотя в данный момент не нужен. А в целом? А в целом, конечно, нужен. Как же без него.

Судья вздохнул тяжело, встал и ушёл. Голова у него болела.

Время, Времечко, Временёшик… Тсс, я тебя не обижу, не убегай. Да и зачем бежать? Разве это приятно – бегать? Ну да, твоя правда, – приятно. Но не от меня, честное слово, со мной лучше не бегать, а то смешно получится. Не то чтоб я имела что-то против, но и за ‒ тоже нет, вот в чём загвоздка. Ничего, в общем, я при себе не имею и ничего тебе, к сожалению, не дам, но и не отберу, что уже к счастью, совсем не отберу и бить не буду. Что, не боишься, поди, уже? Ну и славно. Будем дружить, ладно? Будем. Ура, у меня теперь есть такой замечательный, мудрый и глубокий друг…
Прощай, Одиночество.

Софья Ларкина, 13 лет
Конкурсное эссе по теме «Нужен ли историям конец»

______________________________________________

В текст включены цитаты из «Алисы в Стране чудес» Л. Кэрролла (по тексту радиоспектакля 1976 года) и из стихотворения «Разговор с небожителем» И.А. Бродского.