Марина Аромштам: Многие члены детской редакции писали эссе не только о произведениях писателей-классиков, но и о книгах современных, ныне живущих авторов. Когда человек отделен от тебя временем или расстоянием, критиковать его произведения очень сладостно. Вообще может показаться, что если ты выступаешь в роли литературного критика, то обязательно должен ругать. Но когда мы задумывали сайт и детскую редакцию, для меня было важно сдвинуть разговор о книгах от критики к пониманию. Причем именно к пониманию собственной читательской реакции. Когда читаешь книгу, что-то может возмутить, что-то – привести в восторг, что-то – показаться слишком очевидным. Возникает целая гамма переживаний. Мне кажется, важно научиться фиксировать эти чувства и пытаться найти им объяснение ‒ а это уже гораздо сложнее. Будете ли вы связывать свою жизнь с книжной журналистикой или нет, в любом случае это серьезная школа понимания. Сегодня мы постараемся построить разговор о литературе как о философии жизни.

Антон Емекеев (детская редакция):

Первый вопрос я обращаю не к конкретному писателю, а ко всем присутствующим сразу. Я читал, что Тургенев сначала собирал детали, затем обрисовывал фабулу, причем очень простым языком, потом создавал образы ‒ буквально лепил из каких-то качеств своих друзей и приятелей, и уже потом соединял все это вместе. Расскажите, пожалуйста, о вашем персональном методе создания книги. Есть ли у вас похожий алгоритм?

Юлия Кузнецова: Приятно думать, что за всем стоит какая-то техника. Это значит, что все могут этому научиться. Нет, научиться действительно могут если не все, то многие. Мой метод очень прост – это метод фокусника, который вытягивает из своего кармана разноцветные платочки. Каждый платочек – впечатление. В сердце от всего остается впечатление – от природы, человека, красивого здания. Одно впечатление тянет за собой другое, и таким образом получается книжка.

Наталья Нусинова: Настоящий метод был, по-моему, только у Агаты Кристи, которая, как известно, ложилась в ванну и ела яблоки. Чем больше яблок она съедала, тем сложнее становилась интрига (смеется). Я никогда не думала над этим вопросом, но что-то в методе Агаты Кристи, безусловно, есть. И мне, наверное, тоже нужна если не ванна и яблоки, то комфортное состояние души и тела. Нужно отрешиться от житейских проблем. Свою первую книгу «Приключения Джерика» я начала писать совершенно неожиданно для себя: на даче, под елочкой, осваивая новый компьютер. Как сказал один из братьев Стругацких, нужно писать или о том, что знаешь лучше всех, или о том, чего не знает никто. В любом случае, должен быть какой-то личный пусковой импульс и ощущение комфорта. Это как параллельный мир, нужно дать себе возможность туда уйти.

Мария Мартиросова: Я не знаю, метод ли это, но для меня основной индикатор качества того, что я пишу – верю я в это или нет. Мои первые литературные опусы слушала сестра. Она была человеком бесцеремонным, и если ей не нравилось, она взмахивала рукой и говорила: «Не верю! Придумала ерунду какую-то!» И мне приходилось ее изощренно обманывать – писать правдоподобно. Теперь пока я сама не поверю в своего героя и его мотивацию, я не пишу.

Андрей Жвалевский: Гуманитарии! Сейчас мы вам расскажем, как надо! (Смеется.)

Евгения Пастернак: Да, по образованию мы физики, поэтому у нас есть метод. Хотя, конечно, в основе каждой книги все равно эмоции. Тема должна цеплять нас обоих, поскольку мы пишем вместе: мы два писателя, но один автор. Когда тема придумана, мы чертим большую таблицу героев и событий. Мы всегда точно знаем начало и конец, а середина зависит от героев. Когда герой придумывается, он начинает жить своей жизнью, середина трещит по швам и все меняется, но конец всегда жестко задан, и мы к нему идем.

Дарья Вильке: У меня нет никакого метода, и я, пожалуй, завидую писателям, которые могут выстраивать схемы. Я тоже так пробовала, но у меня ничего не получается. Лучше всего мне пишется, когда история мчится, как скорый поезд. Соглашусь, что комфортное состояние души очень важно. Когда в жизни все нервно и непонятно, писать невозможно. Нужно внутренне успокоиться, «заземлиться».

Анна Ремез: Процитирую Марину Бородицкую: «Лучше всего пишется для детей, когда дети у бабушки» (смеется). Когда я начинаю писать, я никогда не знаю заранее всех героев и чем закончится книжка.

Богдан Иванов (детская редакция):

Я учусь в художественной школе, и мы осваиваем технику через подражание работам мастеров. Бывает ли такое «ученичество» у писателей в начале творческого пути?

Дарья Вильке: Мне, наоборот, хотелось, чтобы у меня был свой стиль и язык, чтобы не ощущалось никаких влияний. Я очень строго рассматривала свои тексты – не прокралось ли туда что-то от Булгакова и других писателей, которые мне нравятся.

Андрей Жвалевский: Я начинал с пародии на книги Джоан Роулинг (серия «Порри Гаттер». – Прим. ред). Пародия – интересный стилистический прием, тоже вариант подражания. Мне кажется, подражание полезно, чтобы разобраться в технике, но потом от него сразу же надо отказываться.

Варвара Петрова (детская редакция):

Скажите, вам интереснее писать от имени рассказчика или от имени действующего лица?

Наталья Нусинова: Бывает по-разному. Герои сами подсказывают, как лучше.

Юлия Кузнецова: Я люблю писать от первого лица. Персонаж приходит, поселяется у тебя в голове и начинает говорить. И ты подбираешь все слова, которые у тебя есть, чтобы выразить его суть. Особенно интересно писать от лица персонажей, которые на меня не похожи. Я давала написанный текст друзьям, и если они говорили: «Тут хорошо, а вот здесь ты “пролезла”», я убирала этот фрагмент, потому что говорить должна не я, а персонаж.

Дарья Вильке: Я тоже пишу скорее от лица персонажа, а не автора.

Анна Ремез: Хочу задать детской редакции встречный вопрос. Интересно, как читатель чувствует себя, когда читает книгу, написанную от лица персонажа противоположного пола? Или девочкам интереснее читать про девочек, а мальчикам ‒ про мальчиков?

Евгений Жербин (детская редакция): Если книга хорошо и правдоподобно написана, то не имеет значения, про кого читать – про мальчиков или про девочек. Можно даже от лица животных.

Варвара Петрова (детская редакция): Всё равно, честно говоря, потому что когда я беру в руки книгу, я настраиваюсь, что могу быть там кем угодно – и мальчиком, и девочкой, и животным.

Григорий Волков (детская редакция): Мне тоже всё равно, мальчик или девочка, только главное, чтобы мальчик был описан как мальчик, а девочка – как девочка. Потому что бывают мальчики с девочковыми характерами и наоборот.

Марина Аромштам: И ты считаешь это ошибкой писателя?

Григорий Волков: Да.

Мария Дорофеева (детская редакция): Мне интереснее читать про мальчиков, потому что как ведут себя девочки, я и так знаю, я общаюсь с ними, я сама девочка. Но какие-то необычные девочки тоже привлекают особым характером, особыми чертами, может быть внешностью.

Ксения Барышева (детская редакция): Для меня главное, чтобы у персонажа был психологически интересный характер.

Алиса Жукова (детская редакция): Лично я всегда больше люблю читать о мальчиках, потому что я сама, пожалуй, больше похожа на мальчика – я тоже люблю подраться, почитать про кровь, кишки и все такое… И очень люблю разные путешествия, а их всегда больше любят мальчики. Девочки обычно страдают: «Ой, я ноготь сломала, боже мой!..» Нет, вот я больше люблю читать о мальчиках, потому что они мне по душе.

Марина Аромштам: Может быть, Алиса хотела сказать, что ей нравятся герои с авантюрным характером, а мужские персонажи с авантюрным характером встречаются чаще.

Юлия Кузнецова: Между прочим, на семинарах писателей часто случается, что если автор-женщина написала от лица мальчика, то к этому тексту всегда относятся с пристрастием: смогла ли она правильно передать то, как мальчики думают?

Андрей Жвалевский: Мы для себя этот вопрос решили много лет назад. Когда мы писали нашу первую книгу, то поняли, что ни я, ни Евгения не можем писать за противоположный пол.

Евгения Пастернак: Я зареклась писать от лица мальчиков, потому что я никогда не смогу до конца понять, что происходит у них в голове. Поэтому если у нас в книге встречается диалог мальчика и папы или двух мальчиков, я даже не буду за него браться, у меня есть специалист (указывает на Андрея Жвалевского).

Андрей Жвалевский: И обратная ситуация: в книге, которую мы сейчас пишем, шестнадцатилетняя девушка сочиняет стихи. Я пытался поучаствовать в этом процессе, но меня сразу отодвинули в сторону и правильно сделали. Потому что Евгения может написать «шестнадцатилетние» девичьи стихи, а я – нет.

Юлия Кузнецова: Я предпочитаю писать от лица девочек, книги от лица мальчиков даются мне с трудом. После одного случая каждый эпизод с участием мальчиков я показываю мужу. Мы ждали в гости его брата, и я попросила: «Позвони, пожалуйста, Боре и спроси, далеко ли он от нашего дома и сколько времени ему потребуется на дорогу». Муж звонит: «Толстый, ну че?» И в этой короткой фразе он выразил все, что так долго говорила я. Это не значит, что мальчики думают как одноклеточные, но тогда я поняла, что в мужской речи есть своя логика построения и многие мальчики просто не сочтут нужным высказывать то, о чем долго и пространно могут рассуждать девочки.

Дарья Вильке: Мне проще писать от лица мальчика или про мальчика. Возможно, мальчики у меня своеобразные (смеется). Но переживания девочек мне как-то не близки.

Евгения Щелконогова (детская редакция):

Некоторые книги заканчиваются смертью персонажей. Скажите, насколько трудно писать о смерти? И какой конец предпочитаете вы – счастливый или трагический?

Евгения Пастернак: У нас есть один такой опыт, только смертью персонажа книга не заканчивается, а начинается. В повести «Охота на василиска» речь идет про наркотики, и там в самом начале умирает десятиклассница. Мы были категорически не согласны друг с другом: Андрей настаивал на том, что это будет детектив и девочка умрет, а я говорила, что не смогу «убить» ребенка. Весь ужас этой ситуации ты должен пропустить через себя, поставить себя на место мамы, у которой умер ребенок. Я понимала, что этого не вынесу. В итоге начало написал Андрей. Вообще мы предпочитаем хороший финал, но когда книжка заканчивается – это ужасно. Персонаж полгода жил у тебя в голове, и вот приходится расставаться. Когда мы закончили нашу первую совместную книгу, я ревела. Как теперь жить? Поэтому мы сразу начинаем писать новую.

Мария Мартиросова: К сожалению, в моей книге погибали персонажи. Я не знаю, как к этому относиться: с одной стороны, я тоже люблю хорошие финалы и стараюсь их воплощать, но иногда не-гибель персонажа может стать отступлением от правды.

Анна Ремез: На моей совести есть один убитый персонаж – маленький ёжик. (Все смеются.) Погибший нелепой смертью, но спасший при этом практически все человечество. Когда я писала, мне было жаль, что он так и не понял, что погиб как герой.

Наталья Нусинова: Мне пока что не доводилось пережить этот трагический опыт в литературе. Мне кажется, что убить своего персонажа – настолько огромная ответственность перед читателем и самим собой, что это можно сделать, только если это совершенно необходимо. Иначе придется его возрождать. Как Шерлока Холмса.

Юлия Кузнецова: В двух моих книгах – «Помощница ангела» и «Выдуманный жучок» – есть смерть. В одном случае – смерть ребенка от болезни, в другом – смерть взрослого человека. Мне кажется, что заканчивать детскую книгу или книгу для подростков смертью – не слишком честно. Если есть смысл и право писать о смерти на страницах детской книги, то должно быть и право переосмыслить эту ситуацию с оставшимися героями. Герои должны понять, что теперь с этим делать, как это принять. Книга должна заканчиваться не смертью, а надеждой. Читатель должен остаться не с ощущением потери, а с чувством внутренней силы, которую дает переосмысленный опыт.

Александра Дворецкая (детская редакция):

Многие из вас представляли свои произведения на конкурс «Книгуру», где в финале их оценивают читатели-подростки. Как вы считаете, насколько справедлива такая оценка – оценка неспециалистов? И что эта оценка значит для вас?

Евгения Пастернак: Вообще, справедливых оценок не бывает. Любое жюри субъективно. Даже если в жюри много людей, финальная оценка – это склад субъективных мнений и в высокой степени случайность. То, что есть конкурс, где оценки выставляют подростки – это здорово. Несправедливо было бы, наверное, если бы это был единственный литературный конкурс. Но есть другие, где решение принимают специалисты. А этот – уникальный. Мы были в финале «Книгуру» два раза. Были очень интересные комментарии. Однажды мы встречались с теми, кто комментировал. Забавно, что в интернете все смелые, но когда приходится говорить то же самое автору в лицо, опускают глаза (смеется). Но в целом это был важный и полезный опыт.

Андрей Жвалевский: Меня больше напрягают конкурсы, где лучшую детскую книгу десятилетия выбирают люди, которые никогда не занимались детской литературой и страшно от нее далеки. А когда подростки выбирают лучшую подростковую книгу, это совершенно понятно и психологически обоснованно.

Мария Мартиросова: Я согласна, что любой конкурс субъективен. Вы спрашиваете, что для нас значит оценка читателей. Для меня это критерий, интересную ли книгу я написала. Хотя, конечно, в понятие «интересная книга» читатель обычно вкладывает очень много всего – тронула ли она, был ли сюжет достаточно динамичным и так далее.

Юлия Кузнецова: Мне было очень интересно общаться с читателями-подростками, которые комментировали на «Книгуру». С некоторыми мы спорили, некоторые находили в тексте важные несоответствия, которые я потом исправляла. Мне кажется, была организована очень любопытная площадка для обсуждения. Мне там было комфортно и интересно.

Анна Ремез: Мне конкурс «Книгуру» помог тем, что я скопировала несколько отзывов на свою повесть и отправила издателю. После этого книга вышла.

Антон Емекеев (детская редакция):

Вопрос Андрею Жвалевскому и Евгении Пастернак по книге «Смерть мертвым душам». Книга мне понравилась, но кое-что смутило: не кажется ли вам некорректным вкладывать категоричные оценки классических произведений в уста великих писателей? Понятно, что это сатира. Но вот цитата: «Я бы сейчас тоже все сжег, – сказал Достоевский. – Я писал, потому что жить нужно было». Или вот Гоголь: «Я сжег второй том, потому что это была халтура». Неподготовленный читатель ведь может и поверить, и это может очернить в его глазах великую персону.

Евгения Пастернак: Достоевский действительно писал только ради денег.

Андрей Жвалевский: Гоголь сжег второй том «Мертвых душ», потому что, по его мнению, получилось плохо. Это исторический факт, а не наши домыслы, мы основывались на литературоведческих источниках. Но тут есть другой важный момент: если персонаж что-то говорит, это не значит, что так говорит автор. Автор может быть противоположного мнения. Имейте это в виду, когда читаете диалоги.

____________________

Материал подготовили Дарья Доцук, Семен Куликов и Александр Фурман

Видеозапись беседы «Читатель-Писатель»