– Сергей, кому принадлежала идея переиздать книгу Бел Кауфман?

– Это была идея директора издательства Татьяны Кормер. Я сначала отнесся к этому немного скептически. Но ошибся. Первый тираж книги был распродан за полтора месяца. И мы сразу выпустили новый.

– Эту книгу многие знают. Правда, у вас она вышла в новой редакции. Почему возникла такая необходимость? Вас чем-то не устраивал прежний перевод?

– Нет, что вы. Я считаю, что перевод Елены Ивановой и Сары Шайкевич, с которым в свое время познакомились советские читатели, очень хороший. Новая редакция – не то же самое, что новый перевод. В новом переводе вышел, например, Сэлинджер, и это вызвало неоднозначную реакцию.

– Это как раз понятно. Люди склонны беречь память о своих детско-юношеских читательских переживаниях.

– Но в данном случае это именно новая редакция. Когда я стал готовить книгу к печати, то решил сверить ее с английским оригиналом и обнаружил некоторые расхождения. Часть из них была связана с упоминаемыми в книге американскими реалиями. Например, учителя после уроков предлагают друг другу подкрепиться каким-то напитком, который в переводе назван «двойной порцией порошкового молока». На самом деле, речь идет о виски, хотя и не самом распространенном. Или одна девочка просит у другой «клинекс». Переводчики перевели это как «хочешь резинку?» ‒ видимо, жевательную. В книге речь же, понятно, идет о бумажном носовом платке. Или, например, в английском тексте упоминаются карточки Делани, которые вызывают у главной героини Сильвии Баррет сильные отрицательные эмоции. На каждого ученика заводилась такая карточка, куда вносились его данные и отмечалась посещаемость уроков. Карточки хранились в специальном журнале с кармашками – одно из бюрократических требований, которые вынуждены были выполнять учителя американских школ в 50-х годах. В советском переводе никаких карточек нет, вероятно, потому что в то время понять, что это такое, было совершенно невозможно. Или еще одна деталь: ученики в книге шутят по поводу своей учительницы, что надо позвать ее кататься на двухместном велосипеде. Почему это должно быть смешно? Оказывается, это отсылка к популярной песне «Велосипед для двоих» («A Bicycle Built for Two»). Там главный герой делает своей девушке предложение, но на свадьбу предлагает отправиться не в карете, а на велосипеде-тандеме. Если этого не знать, то совершенно не понятно, в чем, собственно, заключается шутка и что за ней стоит. Конечно, переводчики в то время об этой песне не знали.

Я вообще восхищаюсь их трудом и не очень представляю, как же они работали. Это я могу вбить в контекстный поисковик в интернете какое-то выражение и понять его значение, сопоставляя куски разных текстов. Или могу позвонить знакомым в Америку и спросить их, что значит то или это слово или как выглядит та или иная вещь. А тогда переводчик работал в полнейшей информационной изоляции наедине с двумя-тремя словарями.

– Видимо, им приходилось мириться с некоторым количеством «слепых зон» в тексте. Без знания реалий, конечно, очень трудно.

– Да, и как раз такие «зоны» я и старался «проявить». В книге переписываются две учительницы – Сильвия Баррет и Беатриса Шехтер. И есть в этой переписке совершенно непонятное место, где Беатриса Шехтер пишет: «Дорогая Сил! Взаимопонимания не бывает. Каждый человек – остров. Лучше угостите его емкостью кофе». Кажется, будто Беатриса немного не в себе. Что это значит: «Каждый человек – остров»? И почему его по этой причине надо угощать «емкостью кофе»? Чтобы это «прочитать», надо знать, что фраза «Каждый человек – остров» – это перевернутая цитата из произведения поэта XVII века Джона Донна и звучит она так: «Нет человека, который был бы сам по себе – как остров». То есть человек не может жить в одиночестве. А Беатриса утверждает, что люди (в школе) одиноки, каждый сам по себе. И что единственный способ как-то с ними взаимодействовать – это научить их чему-то конкретному и несложному. «Лучше угостите его емкостью с кофе» – это тоже перифраза выражения «May I have a large container of coffee?», которое в английском языке служит мнемонической подсказкой для запоминания первых восьми цифр числа пи по количеству букв в словах – 3,1415926…

– Вроде известной в русском языке формулы для запоминания цветов радуги: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан»?

– Да. Но некоторые места, в которых всё, вроде бы, было понятно, оказались переведены неожиданным для меня образом. Например, в русском переводе при появлении учительницы ученики «перебрасываются чернильными шариками». А в английском тексте они громко хлопают крышками чернильниц. Или есть эпизод, где один из учеников качается на стуле. В русском переводе он почему-то хлопает крышкой парты. Хотя парты в оригинале не фигурируют. Ученики там сидят за столами.

– Может, это обратный ход? Переводчик вводит в текст те реалии, которые, как ему кажется, сделают текст более узнаваемым для советского читателя? В нашей школе слово «парты» существовало довольно долго и после того, как их заменили столы.

– Я так и не понял, почему это сделали. И спросить, к сожалению, уже некого.

– А советская цензура оставила следы в тексте?

– В книге есть такой персонаж, мисс Фриденберг, которая составляет на учеников псевдофрейдистские характеристики. И в оригинале в ее характеристиках среди прочего фигурируют «потенциальная склонность к гомосексуализму и мастурбационным практикам». Это, конечно, из советской редакции убрали. Один из учеников читает роман Генри Миллера «Тропик Рака». Эта книга в Советском Союзе была запрещена. Поэтому в тексте написано: «Читаю о “раке”». С маленькой буквы и почему-то в кавычках.

– По-моему, это смешно… Сейчас смешно, по крайней мере. Но это как раз несложно исправить. А что пришлось исправить, но это было не просто?

– Главная проблема заключалась в том языке, которым говорили ученики мисс Баррет. В советском варианте их речь выглядит вполне прилично. Даже как-то мягко. А в оригинале они время от времени употребляют довольно сильные выражения. Встречается даже слово «fuck». Причем по отношению к учительнице. Оно и сейчас маркировано. А в 1965 году, когда книга только вышла, воспринималось как очень сильно маркированное. И даже американские издатели, обнаруживая в тексте это слово, просили ее заменить fuck на fuk. На что Кауфман сказала, что это неграмотные ребята из бедных семей, но как пишется это слово, они знают хорошо..

– Считала, что употребление этого «сильного» слова точно характеризует ее персонажей? Что они не могут без него обходиться?

– Да. И книга вышла с теми словами, которые казались нужными и важными Бел Кауфман. Но я как-то сомневался, можно ли, например, использовать в книге фразу «учительницу в ж…», которая по смыслу была бы близка к тому, что по-английски пишут ученики в записках к мисс Баррет. А потом я посмотрел снятый по книге фильм. В Америке книга вышла в 1965 году, и почти сразу же после ее выхода был снят фильм. Это, должен признаться, достаточно жесткое кино. Ученики в классе мисс Баррет довольно взрослые, просто мужики какие-то страшные, абсолютно бандитского вида. И они, конечно, не очень стесняются в выражениях. Но это, по-видимому, вполне соответствовало реальности, потому что консультантом фильма была сама Бел Кауфман. И я решил, что сильные выражения нужны. Что они действительно показывают что-то важное в отношениях между учениками и учителями. И я «позволил» персонажам говорить более свободно и более развязно, что ли. Хотя, конечно, у меня возникло чувство, что я делаю что-то рискованное.

Ну, и еще одна существенная деталь: в оригинале письменная речь учеников выглядит гораздо более безграмотной, чем в советском переводе. Бел Кауфман описывала школу, в которой учатся, мягко говоря, не самые благополучные дети. И они допускают много ошибок. Поэтому я постарался эту их особенность в новой редакции передать – и в ученических письмах, и в надписях на доске… Это, конечно, сильно осложнило работу корректора.

– Какую-то огромную работу по реконструкции текста вы проделали… Ощущение, что вы вернули персонажам их «естественную речь». А ведь книга-то вся состоит из диалогов, записок и сочинений. Повествования от лица автора в ней нет. То есть речь персонажей – это и есть главное и единственное средство создания образов. У вас не возникло ощущения, что после проделанной работы в печать пошла какая-то другая книжка – не та, с которой вы были знакомы в юности?

– Я все-таки считаю, что это «та самая книга». Но это как бы расширенная версия. Вот как в кино бывает продюсерская версия фильма и режиссерская версия.

– И эта «режиссерская» версия, как теперь понятно, имела большой успех у российских читателей. То есть в ней поднимаются какие-то проблемы, которые оказались для нас актуальными. В частности, видимо, они сильно резонируют с проблемами нашей школы. А в Америке «Вверх по лестнице, ведущей вниз» сегодня так же популярна? Бел Кауфман не случайно писала, что ее книжка совершила «переворот в школьном образовании». То есть книга оказалась не просто интересным романом. Она оказалась социально заряженной. И что-то эта книга тогда сделала с обществом. Но с тех пор американская школа и американское образование сильно изменились, мне кажется.

– Трудно сказать, насколько эта книга актуальна для современных американцев. Она относится к числу «классических». Если о ней упоминают, то с большим уважением. В книжке, мне кажется, есть нечто, не имеющее отношения к социальным проблемам и школе. Мне кажется, ее «нервный стержень» – это описание отношений Сильвии Баррет с ее учеником Джо Фероне, история любви. Именно эта сюжетная линия порождает напряженную вибрацию, которая передается всему повествованию в целом. И то, как описан ключевой момент книги – встреча мисс Баррет и Фероне в классе, – произвело на меня очень сильное впечатление. Мои юношеские впечатления от чтения этой книги оказались почти стертыми, и я читал книгу так, как будто это было в первый раз. Именно в этом, мне кажется, главное достоинство «Лестницы…».

Беседу вела Марина Аромштам