Бликующая реальность

«Нет реальности, кроме той, которую мы носим в себе».
                                                                 Герман Гессе

Вы часто видите сны? Я – не очень, но они всегда длинные, запутанные и живые. Во сне мне никогда не приходит в голову, что все происходящее мной самой и выдумано, никогда я не замечаю, что все мои действия во сне – необдуманные, непоследовательные, спонтанные ‒ все же подчинены определенной логике, словно кто-то направляет меня, словно я играю роль самой себя в какой-то диковинной пьесе. Сон так умело маскируется под реальность: во сне можно проснуться, иногда во сне можно почувствовать боль… Правда, такие вещи редко случаются. Это называется «ловушка сновидения». А вот Петр Пустота, герой романа Виктора Пелевина, угодил не в простую ловушку, а в настоящий капкан.

Разрываясь между жизнью комиссара при красном командире Василии Чапаеве ‒ непростом, говорящем загадками человеке, больше напоминающем мифический персонаж, ‒ и жизнью пациента 17-й психиатрической больницы, где сам он – интересный случай для диссертации главврача, Петр существует где-то на окраине времени, не имея возможности взять верх над мучающими его кошмарами. Кошмарами, потому что каждый раз, когда он очнется в одной реальности, та, другая представляется ему дурным сном.

И будто бродя в темноте на ощупь, герой мучительно пытается доискаться, достучаться, додуматься до смысла всего происходящего с ним. Сон жестоко обманывает его не столько иллюзорностью, ирреальностью счастья, испытанного в нем, как это обычно бывает, сколько тем, что полученный во сне опыт в другой реальности ничего не стоит. Сон – одноразовый продукт подсознания, из серии «поносил и выбросил», и чем больше всего проживаешь во сне, тем менее приспособленным становишься там, где просыпаешься. А в случае с Петром – это своеобразный «сбой системы», когда сон развивается, продолжается, становится альтернативной реальностью. Его трагедия не только в невозможности удержать, зацепиться за ускользающий сон, навсегда остаться по одну сторону баррикад, но и в неспособности даже выявить его, избавиться от ложного «я», живущего ложной жизнью, представляющейся ему сном.

Эти две странные судьбы ‒ сны, одолевающие одного человека: одна, происходящая в тысяча девятьсот девятнадцатом году, ‒ с трагикомичностью жизней людей, отштампованных по единому образцу, с развязностью агитационных речей, с холодным блеском то и дело вынимаемых маузеров и бессмысленным фарсом, а другая, берущая для нас отсчет где-то в начале нулевых, ‒ с навязчивостью чужих маний, постепенно становящихся собственными, со всеобщим поиском смысла или отказом от него во имя выздоровления, с «расстрелом» из четырех инъекций. Как же от всего это хочется убежать, спрятаться… проснуться. Но просыпаться-то на самом деле некуда. Потому что все теории о «сути всего» в огромном чулане мироздания просто уже некуда вешать. И слова, которыми мамы обычно успокаивают своих детей: «Не бойся, это был всего лишь сон», теряют свое значение, и мама уже не мама, а усатый Чапаев, и говорит он тебе, мол, что спи, что не спи, все одно ‒ сон, потому что кроме сна ничего не бывает.

Вообще Чапаев, один из основных персонажей романа, для меня до сих пор остается загадкой. Сам создающий и подчеркивающий свою гротескность, непохожий, по словам самого Петра, на красного командира, чуть что переходящий на софистику, какой-то немного былинно-сказочный, напоминающий кудесника из «Песни о вещем Олеге» (взять хотя бы то, как Чапаев показывал Петру в лезвии своей шашки, словно на киноэкране, Ленина, гоняющегося за котенком), ироничный, заведший Петра в коридоры не имеющих конца размышлений, ‒ он почему-то представляется мне тем самым персонажем, который переиначивает сюжет произведения, путает карты, существует вне воли автора, живет в своей вселенной по своим законам. И когда внимательнее присматриваешься к началу произведения, начинает казаться, что именно он всю эту кашу и заварил… Хотя, кто знает, а может Чапаев ‒ просто картонка, декорация, не несущая в себе ничего?

И все же история ‒ не о Чапаеве и не о жалости к сумасшедшему человеку, как может показаться на первый взгляд. По мне, так она о том, что ловушку для себя каждый ставит сам, и она ‒ не в существовании в двух придуманных реальностях, она ‒ в поиске смысла там, где его не надо, незачем искать, в вере в глупую шутку, созданную собственным подсознанием. «Мир, где мы живем, – просто коллективная визуализация, делать которую нас обучают с рождения. Но какие бы формы ни были нам предписаны прошлым, на самом деле каждый все равно видит в жизни только отражение собственного духа», – как говорил Петру друг Чапаева Черный Барон. И все сводится к точному выстрелу в огромную, круглую и бликующую люстру реальности, чтобы убедиться, что она лопнет, как пустая и блестящая елочная игрушка.

«Принимая разные формы, появляясь, исчезая и меняя лица,
И пиля решетку уже лет, наверное, около семиста,
Из семнадцатой образцовой психиатрической больницы
Убегает сумасшедший по фамилии Пустота…»

_______________________________

Ксения Каплина, 14 лет, г. Зеленоград