Очень может быть, что в этой волшебной книге было то, чего нет в книге обыкновенной («Дитя Океан», как ее называют редакторы), а в ее мире совсем другие правила относительно океанов и морей, так как называлась она «Дитя и Море». И эссе это написано по «Дитя и Море» в контексте нашего мира (как целого) и моего Ноября (как частного). Это во-первых.

Во-вторых, я стараюсь говорить только о себе, но это не значит, что то, что я говорю, принадлежит только мне. На самом деле, мне просто стыдно обобщать то, что у меня есть, до «люди ‒ такие-то...». Люди совсем не такие и ни в коем случае не должны быть такими, да и я совсем не такая, честное слово. Пожалуйста, читайте это эссе как что-то вроде художественного произведения, написанного не от лица Сони Ларкиной. Конец вступления.

«Дитя и Море» я начала читать в автобусе, старом, с обшарпанными сидениями. Людей в нем было мало, за окном сумерки глубокие-глубокие, тихо. Остановок не называли, люди не говорили. Нас шатало из стороны в сторону, как и полагается в старых автобусах, и словно баюкало. Снаружи, очень далеко, жужжала дорога, а книга говорила странно, по-чужому, с театральными интонациями, немножечко резала воздух, но в целом не выделялась, то есть подходила сумеркам и автобусу. Я тогда подумала, что такая тишина неправильная и густая, так как в настоящем мире не должно быть тишины, если есть дороги, молчание и книги. Такую тишину делают усталые люди и пасмурные вечера, она могла бы быть под водой. Под водой звуки вроде должны быть и даже будто бы есть, но в них не получается верить. То есть, если верить ощущениям, под водой тихо, но сознательно я знаю, что это вовсе не так, и мне не комфортно. Почти страшно, если честно.

Я прошу дать мне те книги, которые я видела раньше. Кажется, что если я листала книжку в магазине, а потом мне вдруг предлагают ее даром – нужно брать, потому что книжка, наверное, выбрала меня. Увидела меня тогда и выбрала, всё время искала и нашла. Хотя это, наверное, чушь. Для меня «Дитя и Море» из-за ее названия и страны, где она была написана (т.е. Франции), стала некоторым важным символом.

Сейчас я учусь в восьмом классе. Седьмой целиком и восьмой до декабря – не «жители» и не лицеисты, их пока еще не посвятили. Посвящение будет в декабре. Посвящение – самый большой праздник, на нем происходит маленькое чудо. По крайней мере, я верю, что происходит. Чудо простое – можно увидеть Мирок. У каждого набора на Посвящение своя тема. Я считаю, что тема, как бы она ни была выбрана, не может быть случайной. Через темы возможно найти важные вещи, образы и мысли для себя и ближайших людей. Через темы я нашла Море, наложенное на ближайший к лицею район.

«Море» – тема прошлого набора. Самая яркая за последние годы, так как своя. Мы ведь, в некотором роде, живем в море. Правда, объяснить это я не смогу, я сама не знаю, что такое Наложения. Для себя считаю, что это куски мирков, просвечивающие через наш. Их можно увидеть, почуять, услышать, почувствовать. «Дитя и Море», кажется, ведёт именно в тот Мирок, который наложился на ближайший район, отобразился в прошлое Посвящение и преследовал меня после весь год. А потом, где-то в сентябре, затих и перестал выходить на связь. Тогда та тишина в автобусе, которая давит и мучает своей неуместностью, вышла из «Дитя и Море» и выпустила тот Мирок. Мирок большой, как море. Автобус – маленький. Поэтому было тяжело. А еще, возможно, потому, что к сентябрю (или октябрю ‒ не помню) Мирок у меня достиг своего предела и вспыхнул, чтобы после исчезнуть.

Нашей темой должна была быть «Франция», а стала «Дорога». Ни то ни другое мы не выбирали. О «Франции» вот уже лет двадцать мечтают учителя, а «Дорога» всплывает и предлагается учениками в последние годы. Мы взяли то, что болталось в воздухе, и решили сделать его осязаемым. Всего лишь. «Дитя и Море» объединяет в себе море, Францию и дорогу. Связывает наш опыт с опытом общим. Это приятно.

Книга была своей и привлекла меня. Но, прочитав ее, я почувствовала себя плохо. «Дитя и Море» было тихой книжкой и осталось тихой книжкой. Причем тихой болезненно и неприятно. Писать о ней тяжело.

Поэтому я придумала выход. Решила, что буду действовать по правилам: положила книгу в сумку и везде носила с собой. Однажды даже достала ее и исчеркала карандашом всю первую главу, чтобы это был правильный и последовательный анализ, «объективное» мнение. Ничего не получилось. Книжка пролежала в сумке три-четыре дня, а потом я ее подарила. Случайно. Очень нужно было что-нибудь подарить, а у меня с собой из законно моих вещей была только эта книга.

Недавно на уроке мы читали текст о тишине, которая была живой, злой и очень хотела всё съесть. С такой тишиной герою нужно было бороться. А потом, на той же неделе, мы с мамой пошли в церковь. К походам в церковь я не привыкла, мне нужно было тщательно слушать, чтобы слышать и понимать молитвы, которые не знаю наизусть (почти все, на самом деле), и в какой-то момент я услышала, как Иисуса назвали Тишиной. Возможно, мне показалось, но в покое не оставляет. Я не понимаю, много ли на свете тишин, или просто у одной большой так много лиц, что даже с Богом можно сравнить.

В другой день на том же уроке мы слушали стихи и писали по стихам.

«Море свободное и большое, в нем соединяется то, что нигде больше не может соединиться. Море вбирает в себя миры, существующие в море, то есть друг в друге, потому что море не существует само по себе, море – творение, живущее тем, что составляет море. Миры молятся, чтобы их услышал тот, кто создал море, поэтому море шумит. Шум моря – молитвы и истории тех, кто живет в мирах, составляющих море. Еще море похоже на время. В море всё-всё меняется, и часть моря живет очень мало, часть моря почти не живет, а море целиком остаётся морем. Море играет в бессмертие. Если море шумит, то всё в нем шумит. И если шум моря – молитва, в каждой капле моря будет молитва. Тогда каждый звук и просьба очень важные, обращаются к Богу, который их создал. И друг к другу тоже обращаются, потому что море ‒ одно. Более того, создают друг друга и себя через друг друга. Море ‒ может быть, время, но время общее. Море на самом деле не меняется, пусть и кажется движущимся. Просто в море каждая частичка бессмертная, т.к. умеет любить».

Учитель спросила, в чем я это услышала: в словах или звучании? Наверное, в звучании. (Это кусочек из кусочков, который я хочу присоединить сюда. Он о стихах, и о «Дитя и Море», и о море вообще.)

Я ‒ обычный человек, а мир (или природа, не помню точно) «любит таких (обычных) людей» (Ф.М. Достоевский написал), потому что у обычных людей простые желания, которые миру (природе?) несложно исполнить. Мир любит людей и старается сделать их счастливыми. Но, поскольку мир любит всех людей, простые и маленькие желания, вроде дома на такой-то улице или встречи со старым другом, которые не сделают несчастными многих, миру исполнить проще. Я так думаю. Мне кажется, что мир любит меня, потому что у меня жизнь правильная, как хороший рассказ. В хорошем рассказе все мотивы работают, и одно вытекает из другого. В моей жизни тоже все мотивы работают, а на вопросы, брошенные в пространство, находится ответ. В общем – нет случайностей. И это приятно, я ведь не болтаюсь в вакууме, значит – гармонична с жизнью других людей, то есть моя жизнь будет сливаться с другими и влиять на их жизнь, даже если мы просто видели друг друга на улице. Это элементарная мысль, но от нее тепло, так как я чувствую себя частью мира, который всех любит. Только мир ‒ не Бог. Объяснить я этого пока не могу, но сказать всё равно стоит.

В «Дитя и Море» такая вот целостность и связь хорошо видны, там совсем разные люди, не знающие друг друга, счеловечиваются через Яна и его братьев (но для них ‒ в первую очередь через Яна). «Счеловечиться» – значит узнать друг друга и через друг друга стать людьми (очеловечиться объединившись). То есть, в сюжете важно не столько то, что вот эти ребята сбежали из дома и путешествуют, встречая по пути разных людей, сколько то, что все эти люди объединяются через ребят и говорят одинаково.

(В первом варианте этого текста здесь был абзац о том, как странно, что книга называется «Дитя и Море» вместо «Дитя Океан» и зачем это нужно переводчикам, но теперь я знаю, что переводчики тут не причем.)

О тишине я не просто говорила. Я думаю, что «океан» (или «море») также есть тишина. Та тишина, в которой мы живем. Тишина как отсутствие слов. Это, конечно, не значит, что мы не говорим. Мы говорим, и говорим много. Даже сейчас я говорю, то есть использую слова. Слова, в том числе те, которые я использую, очень важные, потому что с помощью них можно создавать миры (на литературе нам даже говорили, что разум равен слову и что, давая человеку разум, Бог в первую очередь научил нас говорить), но всё-таки не настоящие. Найти настоящие слова – одно из больших моих желаний, а самый понятный и при этом абсурдный вариант – замолчать. Это тоже очевидная и всем известная мысль. Можно либо говорить, либо слушать. Я, человек, могу перестать говорить и только слушать. Тогда я, наверное, немножко перестану быть собой и больше стану другими, но не исчезну, так как на самом деле умею говорить и чувствовать, чего не смогла бы без слов. Если я замолчу, не разучившись говорить, то смогу перейти на другие слова, другое понимание. Смогу услышать тишину, как слышит ее Ян.

Замолчать, правда, сложно. Невероятно сложно. Молчать – с непривычки ‒ настоящая пытка. И Ян мог бы выучить язык глухонемых и говорить, как все говорят, а он не стал и вместо языка сразу выучился слушать тишину (может, впрочем, там и было что-нибудь в промежутке). Получается, что только Ян в книге умеет говорить по-настоящему. Голос Яна противопоставляется тишине всех остальных – морю, или отсутствие голоса – общему голосу (а я уверена, что голос у персонажей книги один на всех и владельцы его очень боятся исчезнуть). Люди, которых встречают Ян и братья, повторюсь, разные люди, они стараются быть разными. Им потому Ян и чудо, и герой, и чудище, что с головой окунулся в то, чего они боятся.

Тишина из книги сама по себе неглубокая, но люди так редко сталкиваются с глубиной, что сваливаются даже в кроличью норку. Если в тишине замолчать, перестать барахтаться и пугаться, можно провалиться под неё, как под воду, в другой мир. А провалившись, затягивать за собой других. Чтобы было интересно, нужно сравнить по-другому. Нужно сказать, что молчащие рвут потолки-тишѝны, делая дыры. Уровень за тишиной чем глубже, тем сильнее, и в эти в дыры будет затягивать, или то, что находится с другой стороны дыры, за тишиной, вылезет оттуда и, по закону диффузии, будет смешиваться и накладываться на наш уровень. Выходит то же Наложение, началом которого стал Ян. Ян – дыра, через которую в мир Яна приходит сказка и которая ведет в сказку, затягивающую в себя мир Яна. Движение и смешение мира похоже на движение и смешение воды (соленой, т.к. ей легче двигаться), похоже на океан или море. Я представляю себе море в шкафу. Ян в этом мире маленький-маленький, а для героев ‒ большой. В книге Льюиса «Чудо» есть про что-то такое, про реальности, которые переходят одна в другую, а начинаются в Боге, что условно, потому что на самом деле начала и конца нет, как нет их и у океана-моря. Но Наложения я, честное слово, нашла до того, как прочитала «Чудо» и «Дитя и Море», а связь эту ‒ так и вовсе только что, в процессе.

Ян когда заговорил, то чужими словами. Я проверила. У Яна все слова чужие, кроме крика про кисоньку, которую родители не должны убивать (Ян говорит, что ушел, так как разозлился на родителей, собирающихся убить «кисоньку» и ее котят). Этого я почти не поняла. Может быть, Ян увел братьев, чтобы спасти их и всех остальных от превращения в сказку. Брат однажды сравнил Яна с Христом. А себя и других братьев – с Марией и Иосифом. Я тогда подумала, что, может быть, они там сами себе придумали Яна, чтобы научиться любить друг друга, перестать быть персонажами существующих историй.

(Моя мама как-то сказала, что все хорошие книги похожи на Библию.)

Когда книга закончилась, я подумала: «Почему Ян не умер? (А книга начинается со слов: «Я одна из последних, видевших Яна живым».) Он же не умер. Он же дошел до Океана, как и хотел». А Ян, видимо, и шел к смерти. Наверное, Океан – еще и смерть, а Ян ‒ жизнь, если похож на Бога. Тогда название книжки можно истолковать так: «Жизнь и Смерть» или «Жизнь Смерть» ‒ и это будет понятно, потому что Смерть – холодная великанша, а Жизнь – мальчик-с-пальчик, который, тем не менее, перехитрил и победил ее («смертию смерть поправ»). Я, правда, не могу найти в этой книге воскрешения и вознесения. С одной стороны, братья Яна и Ян «умерли и воскресли» (т.к. человек-людоед запер их в темноте, а они вышли), попутно перейдя из мучившего их семью сказочного мира (сказка про Мальчика-с-пальчика всё-таки достаточно злая) в свой мир, но «вознесся» (дошел до Океана?) только Ян. Ян умер в том смысле, что перешел через тишину в мир высший, куда стремился и хотел отвести братьев. И, конечно, ждет там теперь остальных.

Но книга добрая, в ней добрые-добрые люди из светлого человеческого мира, а семья главных героев не из человеческого мира, поэтому чужая добрым людям. Чтобы войти в мир, детям нужно уйти из семьи и увидеть людей, нужно прожить жизнь, умереть и воскреснуть в человеческом мире – стать людьми. Для братьев Яна эта история – их обряд инициации, а Яну нужно было провести этот обряд и уйти. В общем, странный он, этот Ян.

Анализа у меня не получилось. Я многое вижу, но путаюсь в этом многом. Возможно, из-за того, что под рукой нет текста (а писать по тексту, который видел только один раз, неправильно), возможно – потому что я непутевый читатель, а может – книга немного туманная. Тишина ведь ассоциируется с туманом, да? У меня ассоциируется ‒ я, пока писала это эссе, чуть-чуть разгребла туман в собственной голове и стала лучше слышать.

P.S.
Закончила читать «Дитя и Море» в метро. Кажется, на красной ветке. В метро тишина совсем другая. Не такая как в автобусах. В метро всё гремит и говорит, а из-за этого почему-то тихо. А еще из метро совсем не видно мира, в котором обычно живу, вместо него – серые туннели, залы, провода и много странных запахов. А на красной ветке больше всего запахов и туннели с колоннами, красная ветка – самая старая...

Софья Ларкина

_________________________

Еще о книге Жана-Клода Мурлева «Дитя Океан» рассказала Александра Кукулина в статье «Кому позволено войти в сказку?», Ксения Барышева в статье «Чьи-то тревожные записи в потрепанном блокноте» и Мария Дорофеева в статье «Почти как Мэри Поппинс...»