«Метла и металлический шарик» – история-зачин, хотя и может читаться самостоятельно. А «Метла и огонь» – это продолжение, в которой повествование достигает невозможного драматического накала и приводит к развязке все события в целом.

Главные герои повестей – трое детей и некая мисс Прайс, живущая по соседству с детьми, когда те гостят у своей тети. Младшему, Полу, шесть лет, а от уточнения возраста двух других автор мудро уклоняется: «Кэри была твоя ровесница, а Чарльз – чуть помладше». То есть герои – «такие же, как и ты, читатель». Это прямое приглашение к отождествлению.

В детях Мэри Нортон много симпатичного и нет ничего, что могло бы от них отвратить: они деятельные, отзывчивые, полные любопытства к жизни и по-детски бесстрашные. Бесстрашные не в смысле «я ничего не боюсь», а еще не склонные ограничивать свои поступки и свои фантазии различного рода предвидениями и обладающие тем объемом свободы, который необходим, чтобы все время оказываться в эпицентре каких-нибудь происшествий. Правда, свобода, которой пользуются дети, – следствие их «отделенности» от взрослого мира. Будто они существуют сами по себе.

Первая история начинается так: «Жили-были трое детей… И вот отправили их как-то на лето в Бедфордшир к тете…». Жили-были трое детей. Как будто они живут сами по себе. Их «отправили». Кто отправил и почему – остается за рамками повествования. Мы узнаем, что у детей есть мама. Маленький Пол «обеспечивает» сестре и брату их первое приключение своим страстным желанием увидеть маму. Но этого не происходит. И читателю тоже не приходится с ней встретиться. А о папе вообще нет речи. У детей есть тетя, к которой в первой повести их отправляют на лето. Но тетя – скорее источник напряжений. Дети побаиваются и своей тети, «неулыбчивой пожилой дамы с водянистыми губами», и ее экономки. Взрослые еще встречаются в виде полицейских. Но их главная характеристика – «усталость». Иными словами, дети Мэри Нортон живут в мире усталых и «отсутствующих» взрослых.

И это, конечно, симптом. Некий знак того, что окружающий мир нельзя считать безопасным. Даже кровать, на которой спит самый младший, приобретает странные свойства.

Что такое кровать для ребенка? Какими бы ни были условия его существования, кровать для него – последнее убежище, условная «ниша покоя»: на кровати ребенок спит. То есть отрешается от «земных волнений». На кровати, как правило, есть одеяло, под которое можно забраться с головой, если страшно. Конечно, лежа на кровати, ребенок может видеть сны – то есть совершать своеобразные путешествия в «иной мир». Но при этом он все-таки спит.

А в историях Мэри Нортон кровать оказывается волшебным средством перемещения. Не конь, не дракон, не ковер-самолет, не волшебный корабль, даже не привычная уже метла, а – кровать. Такая «узнаваемая» кровать с металлическими спинками и, возможно, с сетчатым матрасом.

Дети управляют кроватью (точнее, пытаются управлять ее перемещениями) с помощью заговоренного металлического шарика – одного из тех, что должны украшать спинку кровати. Шарики накручены на штыри. Это свойство шарика – крутиться на штыре – и используется для волшебства. В одну сторону повернешь – перенесешься в пространстве, в другую – переместишься во времени.

И кровать то и дело появляется в самых неожиданных местах – то здесь, то там, прямо «посередине мира», с сидящими на ней детьми. И каждый раз благодаря перемещениям кровати дети оказываются в эпицентре каких-нибудь приключений.

Приключения составляют динамический стержень книг. И они страшные. В первой книге дети и мисс Прайс попадают на остров людоедов. Людоеды берут их в плен и собираются съесть. Во второй книге дети и мисс Прайс попадают в средневековый Лондон, который по духу мало чем отличается от острова людоедов: здесь на площади собираются по оговору сжечь местного колдуна. И народ стекается, чтобы насладиться зрелищем… Страшное – обязательный элемент приключенческой книги; смертельная опасность, угрожающая героям, – важнейший сюжетный ход повествования для детей младшего школьного возраста и чуть старше. Возраста, когда дети «очень хотят бояться» (то есть примерно шесть-одиннадцать лет). Страшное в детской книге – важный механизм мобилизации внимания и обострения чувств, то, на чем зиждется читательский интерес. Потому что это страшное – в художественной обработке, и ребенок в глубине себя знает, что между ним и происходящим существует дистанция, что события происходят в волшебном мире. То есть ему самому описываемые опасности не угрожают. Так что встреча со страшным оказывается своего рода «эмоциональной гимнастикой», «тренингом переживаний».

Но даже «знания дистанции» недостаточно, чтобы справиться со страшным: для детей такого возраста нужен еще и хороший конец. Хороший конец – это мост между книгой и реальностью, то, что взращивает в ребенке представления о справедливости. Если в мире существует справедливость, то тогда у ребенка есть понятные жизненные перспективы. Он ведь хочет быть хорошим.

И ребенок-читатель нуждается в своеобразной гарантии того, что повествование будет развиваться согласно вектору справедливости: у героев, особенно, если это дети, должен быть какой-то защитник, тот, кто в самой сложной ситуации придет на помощь.

В историях Мэри Нортон это мисс Прайс. Мисс Прайс становится для детей тем самым необходимым взрослым, без которого в принципе невозможно нормальное взросление. То, что она колдунья, скрыто от глаз взрослых и мало влияет на ее отношения с ними (в отличие от колдунов Средневековья). Правда, мисс Прайс в силу разных особенностей характера и своего образа жизни – абсолютный маргинал в мире взрослых. Если сказать легче, такой странный человек. Она живет неподалеку от дома, где гостят дети, разъезжает всюду на велосипеде, навещает больных и дает уроки музыки. А еще мисс Прайс потихоньку от всех осваивает «верховую езду» на метле. То есть колдовское искусство. Мисс Прайс – колдунья.

Возможно, более щадящим для современного российского уха было бы слово «волшебница». Но мисс Прайс – именно колдунья. И этот смысловой оттенок важен для сюжета: дети в какой-то момент оказываются в Средневековье, которое просто немыслимо без колдунов.

И надо же, чтобы «такое» пришло ей в голову! Дети при встрече прямо так ее и спрашивают: «Как это пришло вам в голову, мисс Прайс?» И мисс Прайс объясняет, что у нее «с самого детства была некоторая склонность к колдовству». Однако обстоятельства не способствовали развитию этой склонности: ей «пришлось ухаживать за больной мамой, да еще уроки музыки – вот и не хватало времени заняться этим всерьез». Такая типичная отговорка для человека, который считает себя «творческим», но реализоваться ему вечно что-то мешает. Мисс Прайс в начале событий и предстоит таким «недоделанным творческим человеком», колдуньей, которая «начала слишком поздно».

Встреча с детьми и для мисс Прайс становится поворотной точкой существования. Дети «разоблачают» ее, опознают в ней колдунью. Колдовские умения мисс Прайс, даже в зачаточном состоянии, вдруг оказываются востребованными: у детей нет и тени сомнения в реальности волшебства и в том, что благодаря мисс Прайс их жизнь будет интересной. И что колдовство может быть использовано для удовлетворения их страстной потребности познавать окружающее. Собственно, только за этим колдовство им и нужно: они хотят перемещаться во времени и в пространстве, побывать там, куда они точно не смогут попасть с помощью других взрослых (по той простой причине, что взрослым совсем не до них). Естественно, приключения оборачиваются встречей с опасным. Но ведь это цена познания! Как будто детьми движет необходимость находить выход из безвыходных ситуаций – и при этом оставаться самими собой. И как будто в их задачу входит разоблачение мира, его «ненастоящего» спокойствия. А они, безусловно, хотят «порядка» – но только правильного. И в результате своих приключений этот порядок утверждают.

Колдовство – такое дело… Злой колдуньей, к примеру, быть труднее, чем доброй. Нужно знать и уметь намного больше, объясняет им мисс Прайс. И дети с этим даже не спорят. Они просто принимают это к сведению: их интересует все, что касается волшебства и возможностей мисс Прайс. Но события сказки то и дело противоречат словесным декларациям и привычному взгляду на вещи. Может, злой колдуньей быть и труднее. Но мы-то, читатели, оказываемся свидетелями, как тяжело быть доброй колдуньей: ведь периодически приходится спасать детей, которых, того и гляди, съедят или еще что-то с ними сделают. И еще есть несчастный средневековый колдун, которого собираются сжечь на костре неизвестно за что, просто так. А он в принципе славный и никому дурного не делал. В этом все могли убедиться – и дети-герои, и дети-читатели, и сама мисс Прайс: Кэри, Чарльз и Пол умудрились перетащить его с собой в «новое время». И ведь у них была цель: познакомить его с мисс Прайс! В полном соответствии со своими представлениями о том, как все должно быть устроено в мире. А «правильно», как они считают, это чтобы встречались люди, у которых «могут быть общие интересы». Естественное, бедный средневековый колдун влюбился… А мисс Прайс? Ох-ох… Она в буквальном смысле решает пожертвовать жизнью ради любви – отправиться в Средневековье вместе с тем, кого полюбила. И остаться там навсегда. Единственное, что должно было в средневековой жизни компенсировать мисс Прайс бытовые преимущества середины ХХ века, – оборудование для ванной, за которое были заплачены довольно серьезные деньги. (Бедная влюбленная мисс Прайс совсем не думала о проблемах с водоснабжением… И это вполне укладывается в рамки английского юмора, сокрушающего все «святое».)

Как ни странно, исчезновение мисс Прайс (и странствующей кровати) из мира детей оказывается знаком восстанавливающегося порядка: колдунья «уходит» туда, где она кажется более «органичной». С исторической точки зрения, колдуны обитают в Средневековье. (Ну, и чуть позже, в эпоху лондонского пожара.) А спать, конечно, лучше на чем-то предсказуемом.

Значит ли это, что из мира, где живут трое детей, «таких же, как читатель», исчезает все волшебство?

Отнюдь. После «отбытия» мисс Прайс и мистера Джонса в семнадцатый век, дети отправляются в то место, где, по описаниям мистера Джонса, в давно минувших временах находился его домик. Сейчас там, естественно, одни развалины…

« – Я вижу их, – сказала Кэри… Чарльз понимал, что сестра притворяется, но ему все равно стало не по себе. ‒ Я прекрасно их вижу… Мистер Джонс поцеловал мисс Прайс в щеку. Он говорит: “Моя единственная любовь…”.

Вдруг… Кэри… переменилась в лице и пулей выскочила из зарослей ежевики…

– Что стряслось? – крикнул Чарльз.

– Неужели ты не слышишь, что говорит мисс Прайс?..

– И что же она говорит?

– Она говорит: “Кэри, сойди сейчас же с салатной грядки!”»

Про салатную грядку – это слова, завершающие историю про метлу и огонь. И завершающие историю в целом. Тоже чисто английский юмор, незаметно перетекающий в чисто английскую мистику: волшебство не может исчезнуть, пока существует дети. Пока они в нем нуждаются. А они нуждаются: и их «склонность к колдовству» практически неотличима от силы воображения.

Не могу не сказать, что издатели - редкий случай! – определили возрастную адресацию книг Мэри Нортон точно так же, как это сделала бы я: книга адресована детям 7-11 лет. Это возраст, когда воображение уже в достаточной мере развито и становится основой для других познавательных и творческих процессов. И когда можно без опасений предлагать детям сюжеты, содержащие страшное.

Еще нужно сказать об иллюстрациях и оформлении в целом. Обложка – как дверь в волшебную комнату, с объемной вырубкой и окошками, ‒ в буквальном смысле затягивающая внутрь. Картинки Вадима Челака – динамичные и выразительные. Специфически английского в них практически нет (и такой задачи, видимо, не было), зато много «общесказочного»: «Жили-были трое детей…». И, конечно, очень важны «говорящие» лица персонажей, по которым легко «читается» характер и реакции персонажей на происходящее.

Обычно я стараюсь избегать «окончательных» определений, но в данном случае не могу удержаться: замечательная книжка! Точнее, две книжки в переводе Ольги Мяэотс: «Метла и металлический шарик» и «Метла и огонь».

Марина Аромштам