– Один, Казимир, «Лафкадио» – книга из вашего детства?

Один. Нет, в детстве мы с этой книгой не были знакомы. Но ее автор, Шел Силверстайн, был нам хорошо известен – как и всем детям в Америке. Самой известной его книгой считается «Щедрое дерево». Это история, похожая на притчу.

Казимир. «Щедрое дерево» – это просто шедевр. Мне эту книгу читал папа. Я совсем маленьким был. Лет пять мне было, не больше. На первый взгляд, история очень простая. На свете есть маленький мальчик. И есть Дерево. Мальчик все время приходит к нему, и Дерево делится с ним тем, что имеет – яблоками, листьями. Позволяет ему лазить по своим ветвям. Дерево любит мальчика. Но мальчик растет. И его желания меняются. Ему нужно все больше и больше. И он забирает у Дерева не только яблоки, но и ветви, и ствол. А Дерево, не задумываясь, все ему отдает. Так что в конце концов от Дерева остается один пенек. И вот мальчик становится стариком – усталым и одиноким. Он опять приходит к Дереву, и Дерево говорит: у меня больше нет ничего, но ты можешь сесть на пенек и отдохнуть немного. Я эту картинку до сих пор помню, как будто вчера увидел: на последней странице старик сидит на пне – одинокий-одинокий. И в этом такая грусть! Просто невозможная грусть. Когда папа закончил читать, я заплакал. Я не понимал, отчего плачу. Я в свои пять лет не мог ничего обсуждать. Но грусть, о которой поведал автор, я очень остро почувствовал. Грусть старости, одиночества. Она меня просто пронзила. Мне кажется, нужно иметь особый талант – говорить так просто о таких сложных вещах. А ведь Силверстайн еще и художник. Он сам рисует картинки к своим книгам. И в той книге, «Щедрое дерево», мальчик сначала такой невинный, такой красивый. А потом его красота исчезает. И к старости он становится уродливым: каким-то худым, странным, с большим нелепым носом. И еще очень грустным.

Один. У Силверстайна особый стиль рисования. Он сразу узнается.

Казимир. Да, в какой-то момент уже здесь, в России, я увидел книгу «Лафкадио» на русском языке, и сразу узнал Силверстайна по картинкам. Раньше я об этой книге не знал, но ее автором был Силверстайн, поэтому я ее купил. Прочитал – и вдруг понял: это про нас с Одином. Мы в то время еще учились. Нам нужно было подготовиться к показу по сценической речи, и мы решили прочитать кусочек из этой книги.
О чем рассказал Шел Силверстайн в истории про Лафкадио? О том, как лев покидает родные места, чтобы отправиться в город. Он делает это, потому что хочет реализовать свой талант. И у льва все получается. Но потом оказывается, что из его жизни исчезло что-то важное. Чего-то важного ему в новой жизни не хватает.
У нас тоже были похожие чувства, когда мы учились. Возвращаешься в общежитие после занятий в студии и думаешь: да, все интересно. Но чего-то не хватает. Будто ты каким-то странным образом отдаляешься от самого себя.
Человек, который уехал из дома, чтобы чему-то научиться, попробовать что-то новое, изначально лежащее за пределами его жизни, всегда отдаляется от самого себя исходного. Но чтобы испытать похожие чувства, необязательно уезжать куда-то далеко, за границу. Я думаю, все люди в той или иной степени это переживают. Многим знакомо это чувство – будто ты потерял сам себя.

– И вспомнить себя невозможно?

Один. Вспомнить возможно. Вписаться обратно невозможно. Ты будто бы обречен на жизнь между двумя мирами. А ведь когда ты уходил от прежней жизни, ты искренне верил, что именно этого и хочешь – оторваться.

Казимир. Даже если ты вдруг попадаешь домой, то обнаруживаешь, что по-старому, «как тогда», жить уже невозможно. Сразу после окончания учебы мы с Одином поехали в Америку. Мы хотели понять, есть ли у нас как у актеров перспективы на родине. Мы путешествовали целый месяц, познакомились с разными людьми из мира кино и театра, и вдруг поняли, что за годы жизни в России стали другими. Мы уже не чувствуем себя в Америке так, как раньше.

Один. Видите, как Шел Силверстайн нарисовал на обложке льва? Этот лев обхватил себя лапами. Ему неудобно, что он голый. Он стесняется. Но ведь это ненормально. Это не соответствует природе льва. Лев не может стесняться того, что он без одежды – если он лев. Это значит, что в его голову проникли какие-то иные, совершенно не львиные представления, и он забыл, кто он есть. Что-то в этом льве сломалось.

– Так вы играете трагедию?

Один. Нет. Это не трагедия. Это очень по-человечески. Самое интересное в Лафкадио, что он нашел в себе смелость отказаться не только от львиной жизни, но и от человеческой. История завершается словами: « Он шел и шел и слышал издалека выстрелы охотников, стрелявших в львов, и урчание львов, лопавших охотников. Он не знал, куда идет, и все-таки шел, ведь нужно же куда-то идти, правда?
Он не знал, что произойдет дальше, но знал, что обязательно что-то произойдет, потому что всегда что-нибудь происходит, разве не так?.. Он шел и шел один по долине».

– Значит, главной ценностью оказывается свой собственный путь? Путь в одиночестве?

Казимир. Свой путь не обязательно будет одиноким путем. Но важно понять, что тебе не нужно.
Только после этого ты станешь искать что-то третье, что-то свое.

– То есть главная ценность этой вещи для вас – ее открытый конец?

Казимир. Да, открытый конец.

– Света, это была ваша идея – поставить спектакль по книге «Лафкадио»?

Света. Нет, это придумали ребята. И первую часть спектакля они практически полностью придумали сами. А потом показали мне.

– А как вы превратили книгу в спектакль? Написали пьесу?

Казимир. Нет, мы не писали пьесу.

Один. Мы просто взяли текст. Поэтому и спектакль у нас такой простой получился.

Света. Поначалу мы пробовали разные способы игры. Фантазировали, пытались разыгрывать какие-то сцены от лица персонажей. Но потом остановились на том, что нужно внимательно «вслушиваться» в текст, следовать тому, что текст предлагает, и просто рассказывать историю. Сейчас этот прием – чтение прозаического текста – довольно широко используется в театре.

Один. Для меня такой литературный театр и есть собственно русский театр. Мне это гораздо интереснее, чем пьесы, построенные на диалогах. Когда я приехал в Россию, я увидел, что здесь театральные команды пробуют работать именно с текстами. Что касается ролевого театра, то, мне кажется, это уже вчерашний день.

Казимир. Литературный театр открывает много новых возможностей. С одной стороны, это бережное отношение к тексту. С другой стороны, актер всегда воспринимает текст несколько со стороны. И он всегда чувствует разницу между языком, которым говорит автор, и языком живым, современным. А язык очень быстро теряет современность. Вот Шел Силверстайн писал тридцать лет назад. А его язык уже воспринимается как «вчерашний». Эту языковую разницу актер на сцене имеет возможность смягчить. Главное – это мысль, которая стоит за словами. Главное – вытащить на поверхность авторскую мысль.

– Скажите, вы ведь не считаете «Лафкадио» детской книжкой? И свой спектакль детским не считаете?

Казимир. Есть такой театр, в котором все мысли и идеи сортируют: это дети могут понять, а это – не могут понять. В результате многие детские спектакли немножко похожи на спектакли для тупых. Если так смотреть, то наш спектакль не детский, а просто очень человеческий. И дети, и взрослые разными бывают. Нам кажется, то, что у нас получилось, интересно и взрослым, и детям.

Беседу вела Марина Аромштам