– Ольга, ваша книга оказалась единственной в своем роде. Ничего подобного в отечественной детской литературе до сих пор не было. И в учебниках по истории о таком вообще не говорится. Казалось бы, взрослые должны были рассказать об этих событиях нашей истории детям или по крайней мере подросткам. Но по каким-то причинам не рассказали. Не захотели?

– Не захотели. Взрослые часто не хотят рассказывать детям вещи, подобные тем, что описаны в моей книге. У них очень сильный охранительный рефлекс. Зачем детям это знать, если оно уже миновало? И такого больше не будет. Не будет – потому что это кажется слишком ужасным. Невыносимым.

– Может, дело не в желании охранить детей, а в том, что для самих взрослых это слишком травматично?

– Это тоже, конечно. Моя бабушка не сидела в лагерях. Она говорила, что «отделалась легким испугом». То, что она называла «легким испугом» – это полгода в Бутырской тюрьме и три с половиной года ссылки. И она сама старалась об этом не вспоминать. А уж чтобы что-то рассказывать! Никогда. А каково было тем, кто прошел через двадцать пять лет лагерей или вырос в детском доме как ребенок «врагов народа»?

– Наверное, это право свидетелей – не рассказывать. Или не рассказывать с той полнотой, с какой нам бы хотелось. Для этого нужны особые силы. И ощущение миссии. Ощущение, что твое свидетельство важно для тех, кто будет жить после тебя. Подобные свидетельства – это своеобразный подвиг. У Стеллы Нудольской, воспоминания которой легли в основу вашей книги, видимо, было такое ощущение.

– Да, на это нужны душевные силы, и немаленькие. Мне стоило большого труда уговорить Стеллу Натановну писать мемуары, которые потом стали основой повести. Люди поколения Стеллы Нудольской уходят один за другим. Еще немного – и свидетельствовать будет некому. Поэтому каждое слово настоящего свидетеля сегодня на вес золота. Мы должны постараться их свидетельства сохранить.

– Сегодня замалчивание истории нередко оправдывается ссылкой на закон о защите детей от вредной информации: мол, рассказ о тяжелых исторических событиях может травмировать детскую психику.

– Психическая травма и потрясение при встрече с художественным произведением – это совершенно разные вещи. Нередко травма ‒ в том числе и историческая травма, нанесенная обществу, нации, ‒ исцеляется именно потрясением и осознанием прошлого. В исторических представлениях наших детей, да и взрослых тоже, много белых пятен. Когда при встрече с художественным произведением на месте такого пятна возникает фактура реальности с ее страшными подробностями, конечно, возникает потрясение. Но такие переживания очень важны в жизни каждого человека.

– Некоторое время назад я встречалась с питерскими подростками. Это были читающие дети, победители конкурса «Книжный эксперт XXI века». Мы с ними говорили на разные темы, и в какой-то момент я спросила: для петербуржцев предыдущих поколений основой их общности, ощущения их принадлежности к городу было переживание блокады. Для вас это так же? Вы знаете про блокаду? Вы читаете о блокаде? И они сказали: ну, да. Но взрослые так надоедливы. Лезут и лезут к нам с этой блокадой. И хотят, чтобы мы читали про ужасы. Почему мы должны все время читать про ужасы?

– Тут, мне кажется, две проблемы существуют. С одной стороны, взрослые действительно могут быть очень навязчивы. И еще, если они касаются этих тем «по работе» – учителя, библиотекари и т.п., – то часто привносят туда некий официоз и пафос. В любом официозе всегда очень много формального, безличного. А подростки, как правило, не хотят и не могут относиться к формальному глубоко лично и уж точно не любят пафоса.

С другой стороны, они действительно не могут читать исключительно ужасы про реальную жизнь. Тут неизбежно возникает вопрос, какой должна быть подростковая книга. Мне кажется, она обязательно должна предлагать читателю выход.

Однажды я заметила Стелле Натановне: «По вашим воспоминаниям получается, будто вокруг вас не было плохих людей. Так ведь не могло быть?» – «Не могло, конечно. Всякие, наверное, были, ‒ ответила она. ‒ Вон сосед был в Москве, который доносы писал. Но я таких людей почти не помню. Видимо, это свойство детей: запоминать больше хорошее. Пусть так и будет».

И я решила: пусть так будет, и тоже не стала вводить в повесть плохих людей.

– Какой «выход» можно предложить подростку, описывая реальность ГУЛАГа?

– Я встречалась с разными подростками, прочитавшими «Сахарного ребенка». Иногда они говорят: да ну, не может быть! Столько всего сразу в одной жизни не бывает! И людей таких, как Стелла и Стеллина мама, не бывает!

Бывает. Здесь всё – правда. Столько драматических и необычных событий в одной короткой жизни ребенка выдумать очень трудно. Жизнь часто оказывается сложнее и разнообразнее того, что может придумать даже самый яркий писатель. Это важно показывать. Но – да, они должны видеть, простите за штамп, свет в конце туннеля.

В одной школе дети показали мне коротенькую инсценировку одного из фрагментов книги. Учительница сказала, что они сами выбрали этот фрагмент. Знаете, что они выбрали? Мама с девочкой «прибывают» в лагерь, где им предстоит жить. Это голое место в низине, окруженной горами. Из построек, кроме забора с колючей проволокой, там только подобие крыши, навес. И мама решает, что нужно выкопать яму и в ней ночевать – чтобы укрыться от холодного ветра. Это тяжелая работа для женщины-инвалида – копать яму. И тут вдруг ей на помощь приходит конвоир, молодой парень: приносит лопату, копает, еще какие-то ободряющие слова говорит. Потом, рассказывает героиня книги, мы больше не видели этого конвоира.

Я спросила детей, почему они выбрали именно этот отрывок. И они ответили, что с этого конвоира началась цепочка хороших людей, которые помогали героям книги выживать.

Для них оказалось очень важным, что и тогда, в то ужасное время и в ужасных ситуациях были хорошие люди. Те, кто был способен чем-то помочь другим. Наверное, это и есть «свет в конце тоннеля» – люди, которые приходят тебе на помощь.

– Ольга, ваша книга, как я уже сказала в начале разговора, – единственная в своем роде. Но для вас самой она все-таки вписывается в какой-то ряд? Ведь для книги, особенно для исторической книги, очень важен контекст. Важно, чтобы затеянный в ней разговор «продолжали» и «поддерживали» другие книги.

– Да, такие книги есть. Это «Облачный полк» Эдуарда Веркина ‒ книга, посвященная Великой Отечественной войне, партизанской войне; это «Сталинский нос» Евгения Ельчина (он тоже посвящен теме сталинских репрессий, хотя автор совсем иначе решает задачу, чем я) и сборник рассказов «1989», выпущенный издательством «КомпасГид» и посвященный падению Берлинской стены, хотя рассказы в сборнике – совсем не только о ней. Очень спорная, но тоже касающаяся современной истории книга Петера Сиса «Стена» – о детстве в Восточной Германии.

– Ряд, прямо скажем, не очень длинный. Однако, возможно, это только начало. Все эти книги появились недавно и с точки зрения темы действительно стали «революционными». Можно сказать, что это новая историческая детская литература.

– Причем литература именно о «новейшей истории». Одна из моих читательниц, совсем еще маленькая, пятиклассница, сказала: фэнтези легче написать. Там писатель все от начала до конца придумывает. Как захотел, так и придумал. А написать книгу о том, что было на самом деле, гораздо сложнее. Особенно, если это про то, чего вы сами не видели. Конечно, если бы не мемуары Стеллы Нудольской, книга «Сахарный ребенок» никогда бы не появилась. Девочка права: тут нельзя соврать. Даже все дописанные мною части основаны на изучении исторических материалов, других мемуаров, документов. Но в повести нет ни одной истории, которая бы не происходила с реальной героиней – Стеллой.

– Сложно написать честную книгу. Чтобы ее потом пережил читатель. И чтобы история не казалась ему чем-то бутафорским и не имеющим к нему отношения. Спасибо!

Беседу вела Марина Аромштам
Фото Семена Куликова