– Наталья, как вы считаете, влияет ли кино, снятое по детским книгам, на детское чтение, или восприятие книги и кино ‒ это независимые процессы?

– Конечно, это разные процессы. Но думаю, что детям, которые любят книгу, интересно увидеть, как она будет выглядеть на экране. И успех, скажем, «Гарри Поттера» об этом говорит. В то же время дети, полюбившие «Гарри Поттера» в кино, потом обращаются к книгам Джоан Роулинг. Это такие сообщающиеся сосуды.

Если говорить о моем детстве, то классическими примерами в этом смысле были бы «Винни-Пух» и «Республика ШКИД». Знаете, это очень странно: когда смотришь фильм по книжке, которую знаешь, то всегда представляешь себе персонажей по-другому и удивляешься: «Нет, они не такие, как я думала». Но после просмотра фильма уже не можешь представить их иначе. Если образ подобран точно, то он остается навсегда. Вот Викниксор для меня, например, всегда будет Юрский.

– Обычно режиссеры довольно свободно обращаются с исходным текстом, и в результате получается совсем другая история, с другими идеями, с другими акцентами. Хорошо ли, если образ персонажа кино заменит образ книжного героя?

– Если фильм хороший, то я считаю, что это хорошо. Ну пусть будут две разных истории. Писателю, конечно, хочется, чтобы режиссер взял книгу и просто перенес ее на экран, сделал прямую киноадаптацию, такой «дословный перевод». Но тогда не получится кино. Потому что кино имеет свои законы. Каждое искусство имеет свои законы. Попробуйте написать книжку по фильму. И вы увидите, что получится другая история. Или получится пересказ фильма. А пересказ фильма ‒ это еще не литература.

– Как, на ваш взгляд, изменилось современное российское кино для детей по сравнению с советским?

– Дело в том, что у нас, к сожалению, долгое время не было детского кино. Детское кино было в Советском Союзе. При всех недостатках той системы у нее были и достоинства. Например, отдельно субсидировалось производство детских фильмов ‒ на это закладывалась строка в бюджете Госкино, существовали детские киностудии: студия имени Горького, объединение детских и юношеских фильмов на «Мосфильме». В детском кино работали очень хорошие режиссеры. Какое-то время детское кино, как и детская литература, было оазисом, куда, казалось, можно уйти от гнета цензуры. И талантливые люди уходили в детское кино, в детскую литературу еще и потому, что это была попытка эскапизма. Евгений Шварц, Чуковский, Маршак появились у нас еще и по этой причине. И благодаря этому в стране появилось достаточное количество хороших детских фильмов. Но все же спрятаться от цензуры было довольно трудно. Могу привести в пример историю, связанную с работой моего отца (киносценариста Ильи Нусинова – прим. ред.). Папа и его постоянный соавтор Семен Лунгин, устав от бесконечных проблем с цензурой, решили написать для младших школьников сценарий невинной, обаятельной комедии. Фильм «Внимание, черепаха!» был завершен в 1970 году. И в Госкино кто-то пустил идею, что, мол, «не намек ли это, товарищи, на недавние события в Чехословакии? Во-первых, маленькая, во-вторых, на букву “ч”, в-третьих, танком ее давят». И картину какое-то время не выпускали на экран. Несмотря на прекрасную постановку Роллана Быкова, на то, что фильм получился живой и добрый. Я уже не говорю о сложностях с выходом другой картины по сценарию отца и Семена Лунгина ‒ «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Но с этим фильмом риск было понятен, потому что в нем очевидна параллель между пионерским и другим лагерем. А фильм «Внимание, черепаха!» и задуман-то был так, чтобы к нему не цеплялись. Так что детское кино, хотя и давало возможность для постановки даже не собственно детских произведений, не всегда оказывалось прибежищем и спасением от цензуры.

Во время «перестройки» был период, когда понятия цензуры практически не существовало. Но появился другой барьер – деньги, коммерция. В начале 90-х само существование российского кино оказалось практически под угрозой ‒ не было денег на производство, студии сворачивались. А уж про детские фильмы вообще никто не думал. И наша школа детского кино была практически развалена.

– Мы можем говорить об отечественной школе детского кино?

– Безусловно, да. Причем она берет начало в 1920-х годах. Первый советский детский фильм был поставлен в 1924 году режиссером Михаилом Дорониным, назывался он «Как Петюнька ездил к Ильичу». Это история о том, как мальчик ездил на похороны вождя пролетариата. Он пересекал всю огромную страну для того, чтобы посмотреть на мертвого Ленина. Жуть, да?

– Советское детское кино было больше связано с литературой или для него специально писались сценарии?

– И так, и так. Мне кажется, что из детской классики очень многие произведения экранизировались. Но и оригинальных сценариев тоже было очень много. Знаете, существует еще понятие «кинематографичности прозы». Проза Аркадия Гайдара, например, очень кинематографична. Впрочем, не вся. Скажем, рассказ «Голубая чашка», который мне очень нравится, как раз наименее кинематографичен. Потому что он весь построен на слове, на атмосфере, на оттенках настроения.

Лет семьдесят существовало в нашей стране детское кино. Потом эта традиция была прервана. Детское кино ‒ как кино о проблемах детей и подростков, обращенное к детской же аудитории, ‒ практически умерло. Сейчас ставят фильмы, ориентированные и на детей, и на взрослых.

Можно сказать, что в Америке, в Голливуде, структуры детского кино перенесены на взрослое. «Звездные войны», например. Это по сути сказка со спецэффектами, ориентированная на абсолютно детский менталитет. В том числе и взрослого человека. В этом проявляется, в общем, некоторая инфантильность аудитории. В каждом из нас, конечно, сидит ребенок. Поэтому нам интересно такое кино смотреть. Но бывает возвращение к детскому как к лучшему началу в человеке, а бывает, наоборот, деградация. Про наши сериалы тоже можно сказать, что это инфантилизм. Но инфантилизм ‒ в смысле примитивизм, упрощение. Это вообще опасно смотреть. Потому что потом начинаешь мыслить этими клише, они въедаются в сознание.

– Есть ли сейчас в нашем детском кино режиссеры, умеющие делать экранизации? И можно ли говорить о возрождении отечественной школы детского кино?

– Может быть, режиссеры такие и есть, но мы их пока не видели. Назовите мне хоть какие-то детские фильмы последних лет. Кино именно для детей у нас практически нет уже 20-30 лет. Если и найдутся единичные примеры, то это, скорее, фильмы для подростков. Вот появился, например, фильм «Класс коррекции», снятый режиссером Иваном Твердовским по мотивам книги Екатерины Мурашовой. Но от книги в фильме почти ничего не осталось. Мурашова даже сняла свое имя из титров. Осталось только название и сама проблема коррекционного класса, а сюжет совершенно изменен. Вот вам пример кардинальной переработки первоисточника, наверное, обидной для автора, хотя она и привела к появлению хорошего фильма, получившего массу призов на фестивалях.

Бывают и удачные, и неудачные примеры экранизаций. Но понимаете, это же каждый раз тайна. И одни режиссеры могут делать экранизации, а другие не могут. Есть такие, которые вообще отметают понятие «экранизации». Например, Отар Иоселиани. Когда ему предложили поставить «Анну Каренину», он сказал: «Ой, я бы поставил “Анну Каренину”. Вот честное слово, поставил бы “Анну Каренину”! Но знаете, вот только... если бы не этот старик с бородой».

– Чтобы появились хорошие фильмы, снятые по детским книгам, достаточно хороших книг или обязательно должны быть еще и хорошие сценаристы?

– Вы знаете, один мой знакомый, очень хороший писатель и профессиональный сценарист, сказал как-то: «Сценарии и проза пишутся разными полушариями». Для книги и для сценария нужны два совершенно разных менталитета. Сценарий не столько пишется, сколько собирается, как кубик Рубика: там все детали должны быть очень крепко пригнаны. То есть внутри сценария необходим железный каркас, но зритель не должен видеть эту конструкцию, ему должно казаться, что фильм «парит в воздухе». Это как Руанский собор ‒ на вид кружево, а по сути ‒ крепость. И, собственно говоря, когда учат профессии сценариста, то учат строить этот каркас. Это основа ремесла, которая должна остаться где-то на уровне подсознания, чтобы дальше появлялось что-то теплое, человеческое, особенно если это детский фильм. Без каркаса развалится вся конструкция, но один каркас ‒ это не кино, это в лучшем случае сериалы.

Работа писателя – совсем другое. У писателя тоже, конечно, есть в голове внутренняя структура книги, планы и все такое. Но он может позволить себе отступление, может позволить себе фразу «Иван подумал», «Марье показалось» или дать описание места, в которое попали Иван да Марья. А в сценарии вы ни на что подобное не имеете права. В кино даже нельзя сказать: «Я же тебе говорил, что Маша тогда вышла замуж». Мы должны видеть эту Машу и то, как она выходит замуж. У сценаристов один из запрещенных приемов ‒ давать поворотные для сюжета моменты в разговоре героев. В работе сценариста есть свои правила, совершенно отличные от правил литературы.

– Не мешает ли вам знание этих правил писать книги?

– Вы знаете, нет. Мне потому и нравится писать книги, что я себя чувствую гораздо свободнее. Сценарий обречен на массу переделок, на него влияют воля режиссера, воля продюсера, требования студии, масса других факторов. Сценарист не свободен ни в чем. За исключением разовых авторских фильмов, которых мало. Я выбрала для себя прозу, потому что тут я чувствую себя свободным человеком. Говорят, что мои книги кинематографичны. Наверное это оттого, что в своей жизни я посмотрела такое количество фильмов, что теперь вижу весь мир как большое кино. Такой взгляд на мир для меня органичен.

– Как получилось, что вы, киновед, историк кино, вдруг начали писать детские книги?

– Вообще-то говоря, по чистой случайности. Стала сочинять, совершенно не думая о том, что пишу книгу и что она когда-то будет издана. Набрасывала истории из своего детства, про нашу собаку, про жизнь, которая тогда была. А потом получилась книжка. Даже удивительно. И ведь надо же ‒ на сегодняшний день «Джерик» уже дважды издан в России и переведен на несколько языков, по нему даже диссертацию защитили, причем в Кембридже, а в январе 2015 года будет семинар в Гамбурге. Хотя это просто детская книжка. Но, наверное, дело в том, что это еще и рассказ о другой эпохе, как бы свидетельство очевидца, но записанное в жанре автобиографической повести. Мы с издателями волновались, как ее будут воспринимать современные дети. И уж тем более иностранные. Но ведь к счастью, существуют разные уровни чтения, позволяющие каждому человеку понимать текст по-своему: можно просто читать историю о том, как Джерика украли или как он поймал курицу, а можно увидеть за историей ее фон, ситуацию, которая была тогда в стране.

– Наталья, все ваши книги связаны между собой тем, что в центре каждой истории находится семья и все события развиваются вокруг семьи.

– Конечно, ведь семья необходима каждому человеку. Но для меня семья – это широкое понятие. Во-первых, та семья, в которой человек вырос. Это источник силы на всю жизнь. И в то же время я против культа формального родства. Бывают родственники, с которыми нет никакой близости, никакого контакта. Просто факт биологического родства. Ну и какое это имеет значение? Для меня самой гораздо важнее друзья, единомышленники, люди, которые становятся родными, хотя кровных родственных связей с ними нет. И то же самое у героев моих книжек. Понимаете, человек, с которым у вас возник какой-то особый контакт – это «ваш» человек, человек, которого принимаешь, берешь в свой мир. И наша жизнь – это и есть поиск людей, которые создают наш мир и которые становятся нашей семьей. Поэтому для меня семья – не только биологическое понятие. Это в первую очередь понятие какого-то духовного родства и человеческой близости. Близких людей можно найти, потому что мир очень большой и открытый. Если только мы не ставим перед собой внутренние барьеры национального и социального характера. Это, на мой взгляд, самое разрушительное и самоубийственное, что может быть в сознании человека. Отыскать среди множества людей своего, родного по духу человека, это настоящее чудо. Об этом мне и хочется рассказать в моих книжках, об этом, в первую очередь, «Курячий бог».

А последняя моя книжка, «Про жирафа Федю», только что вышедшая в издательстве «КомпасГид», это сказка, которая начинается под Новый год ‒ время, богатое всякими чудесами. Наша жизнь полна чудес, нужно лишь научиться их не отвергать. И книжка эта ‒ о чуде, входящем в нашу жизнь: о любви, о дружбе. И еще она о том, что иногда нам приходится принимать очень сложные для нас решения во имя того, чтобы нашим близким было лучше.

Мне кажется, что детство не кончается. Мы только притворяемся, что стали взрослыми, а на самом деле во всех нас живет вечный ребенок, который требует и любви, и заботы, и забавы. И он способен передавать любовь дальше, потому что любовь – это такая эстафета. Но чтобы ее передавать, ее нужно изначально получить и продолжать в себе вырабатывать.

Семья и вообще близкие люди – это защита навсегда. Ведь ребенка не продержишь в вате. В какой-то момент он начинает сталкиваться с реальностью, которая не такая, как внутри его дома. И защитой от этого станет именно тот залог любви, который дается в детстве. Эта любовь остается на всю жизнь.

Беседу вела Алёна Васнецова
Фото из личного архива Натальи Нусиновой

________________________________________________________________

Книги Натальи Нусиновой:

                      
«Приключения Джерика»           «Курячий бог»                  «Про жирафа Федю»