Вопросы, на которые, возможно, придется отвечать издателям, продавцам книжных магазинов и (я надеюсь) работникам библиотек, легко перечислить, потому что они вполне «стандартные». Точно такие же вопросы возникали и когда появился «Груффало» (почему на обложке страшилище), и по поводу самых разных известнейших книжек-картинок (почему в книге мало текста). А вопрос о «добре» вообще традиционно встает у нас в связи с любой переводной литературой.

Поскольку мне эта книга очень нравится – нравится и обложка с чудовищем, и картинки внутри, и сопровождающий их текст, и к тому же все это, на мой взгляд, имеет довольно глубокий смысл, – я хочу объяснить, как я это понимаю.

Начну с того, что в книге «очень мало текста».

В последнее десятилетие у нас было издано огромное количество переводных книг, и мы столкнулись с самыми разными явлениями книжной культуры, многие из которых оказались для нас совершенно новыми. Одним из таких новшеств стали книги-картинки. Нельзя сказать, что дети (и взрослые) советского времени вообще не знали книжек-картинок. Были, к примеру, книги-картонки, или «раскладушки»: на каждой странице большая картинка, под ней – маленькой стихотворение или два-три предложения сказки. Но эти книги, как бы помягче сказать, не вызывали должного уважения. У меня как у «типичного» ребенка 60-х были такие книжки. И я прекрасно помню, как уже в возрасте четырех лет я строила из них заборы. То есть эти картонные «раскладушки» были прочно связаны с детьми горшечного возраста. Конечно, был журнал «Веселые картинки». Но он тоже существовал в строго отведенной ему возрастной нише – дошкольной. Был еще Сутеев (многократно читаный-перечитаный), и были еще обожаемые «Приключения Пифа», выходившие в 60-х без указания имен автора и художника. Но и они были адресованы детям в возрасте от четырех до примерно восьми лет.

Естественно, в нашем далеком советском детстве существовали иллюстрированные книги «с большими буквами и прекрасными картинками». Но между иллюстрированной книгой и книгой-картинкой есть большая разница. В книге-картинке ведущим «языком» является язык иллюстрации. Или же текст и рисунок не могут существовать отдельно друг от друга, текст «впаян» в картинку и является ее неотделимой частью. Иначе говоря, данный текст нельзя представить себе внутри другого иллюстративного ряда (как в книгах Сутеева и в «Приключениях Пифа»).

Так вот, эти самые книги-картинки представляют в западном книгоиздании мощное самостоятельное направление, по разнообразию и сложности тем выходящее далеко за пределы дошкольного возраста. К примеру, большое развитие там получила книга-картинка для подростков. Я могу предположить, что развитию жанра книжек-картинок во многом способствовала культура комиксов, где основным языком общения с читателем был язык рисунка. Но книга-картинка – не комикс. Это нечто отдельное.

Слов в книге-картинке действительно меньше, чем в привычной для нас текстовой книге. Сам жанр книги-картинки требует лаконичного текста. Но лаконичность всего лишь означает, что автор будет очень тщательно и требовательно отбирать слова. При этом важную часть смысла должны нести картинки, без которых авторское высказывание будет не просто неполным, а даже искаженным. Иными словами, книга-картинка предполагает чтение одновременно на двух языках – словесном и графическом.

Для нас это непривычно. Мы по каким-то причинам не можем относиться с равным уважением к словам и рисункам. Я, например, с ужасом выяснила, что не могу «читать» комиксы – смотрю и не вижу. Оказалось, я совершенно не умею последовательно перемещаться взгляд от картинки к картинке. Это для меня непривычный способ восприятия информации. То есть я типичный представитель предшествующих поколений советской логоцентричной культуры. А логоцентричность – это, конечно, «уважение к печатному слову». Однако это уважение может иметь самые разные последствия. С одной стороны, традиционно «поэт в России больше, чем поэт». С другой стороны, еще каких-нибудь 60 лет назад наше общество испытывало на себе и ужасающую силу такого слова, когда критическая статья, напечатанная в главной советской газете «Правда», могла в буквальном смысле убить.

Наши дети и внуки растут в совершенно другой среде, в которой огромную роль играют языки визуальной культуры. Отсутствие фанатизма по отношению к слову делает их намного более свободными в восприятии графического языка. Поэтому они будут любить и ценить книжки-картинки. И, возможно, книжки-картинки сильно расширят круг детей-читателей.

Иными словами, в книжке «Там, где живут чудовища», в которой текста меньше, чем мы привыкли видеть, детям есть что читать. Только чтение это «другое».

Теперь собственно про чудовищ, про то, «чему нас учит эта сказка» и где здесь необходимое, с точки зрения взрослых, добро.

История, рассказанная Морисом Сендаком, это бытовой эпизод из жизни маленького ребенка. Судя по картинкам, это «существо» пяти-семи лет. То есть ребенок в возрасте «сюжетно-ролевой игры», когда детям нравится наряжаться в костюмы и кем-нибудь себя представлять. Макс (так зовут героя истории) в один прекрасный вечер надевает костюм волка, ну и начинает вести себя соответственно «форме одежды» – а именно, безобразничать. Почему безобразничать? Видимо потому, что волк – это дикое животное, которое совершенно не обязано подчиняться правилам человеческого общежития. И если ты нарядился волком, то ты (и это естественно для ребенка пяти-семи лет) абсолютно входишь в образ, в буквальном смысле «живешь в чужой шкуре» и как бы получаешь полное право (внутренне оправданное право) вести себя, как волк.

Но эта мотивировка игрового бесчинства оказывается совершенно неубедительной для взрослых, в частности – для мамы Макса. Мама его одергивает и называет «чудовищем» (диким существом). Макс, однако, уже слишком разыгрался, и замечание мамы не успокаивает его, а провоцирует на новое «волчье» безобразие: «Я тебя съем!» – отвечает он маме. И, как следствие, оказывается наказанным: его отправляют спать без ужина. Что ж, бывает. Видимо, у мамы больше не остается средств его утихомирить.

Обидно Максу? Обидно. Ребенку всегда обидно, когда его наказывают. И хотя в тексте про обиду ни слова, она «написана» на лице Макса-волка (он ведь так и не снял свой злосчастный костюмчик).

Ситуация типичная. Взрослый сердится, наказывает ребенка. Ребенок обижается (от него совершенно не приходится ждать «объективности» и даже раскаяния). А обида – такая вещь, выносить которую невозможно. И нужно придумать способ с этой обидой справиться, вообще что-то такое сделать, чтобы выйти из ситуации «быть наказанным». Если это невозможно в реальности, нужно сделать это в воображении (костюмчик, напомню, еще не снят).

Естественно, в тексте про это тоже ни слова. В тексте говорится, что в комнате Макса вдруг вырастает лес. А картинка показывает, как нравится Максу это его «решение», эта его придумка – «вырастить» в комнате лес. И как он доводит ее до «совершенства», в результате чего стены комнаты растворяются, исчезают, зато появляется бескрайний океан, и Макс на удачно появившейся лодке плывет куда-то в неизвестные края. Убежать из дома, от приставучих взрослых и их бесконечных требований – вечная мечта обиженного ребенка.

А дальше начинается самое интересное. Макс приплывает «туда, где живут чудовища». То есть туда, где полно таких, как он сам. Таких же как он – по смыслу. Ведь что сказала мама? Она сказала Максу: ты чудовище! Дикое существо.

Но на картинках изображены такие страшные монстры, такие клыкасто-зубастые, когтистые и рогатые существа, каждое раз в десять больше Макса, что все мы должны понять: Макс – это совсем не самое ужасное из чудовищ. Он в своем волчьем костюмчике просто пай-мальчик рядом с этими кошмарными существами. А они все к тому же хотят на него напасть. Но хотя Макс ростом меньше чудовищ, и хотя у него нет таких ужасных когтей и клыков, он способен их укротить. Ему достаточно сказать: а ну, тихо! – и посмотреть не мигая в их желтые глаза.

Маленький человек в волчьем костюмчике вообще-то знает цену всем этим «ужасающим ухваткам», он знает их «изнутри костюмчика», который по-прежнему придает ему силу (воображение – это великое магическое средство). И что же чудовища? Они тут же укрощаются. Они признают в Максе короля. (Еще бы! Уж раз его назвали чудовищем, то он будет не просто чудовищем, а самым главным. Это не так обидно.) Ну и дальше Макс дает чудовищам сигнал коллективно беситься. По его команде они начинают дико скакать, прыгать по деревьям, таращить глаза, рычать, кричать – в общем, делают все то, что Макс до этого делал в одиночестве и за что его отправили спать без ужина. И хотя король чудовищ, вроде, доволен происходящим, он по какой-то причине не может забыть, что его наказали. Поэтому, когда ему все это бешенство надоедает, когда он от него устает, Макс отправляет чудовищ (они тоже устали) спать, причем спать без ужина. Непонятно, в чем чудовища провинились, но тут не до справедливости. С Максом так поступили, и он так поступит с теми, над кем имеет власть, – ради переживания полноты этой власти. А что? Взрослые могут наказывать, а дети что ли не могут? Макс отправил чудовищ спать без ужина, потому что он тоже как взрослый… Как мама… И тут… Тут на бедного ребеночка накатывает ужасное чувство одиночества. Не раскаянье, нет. А желание, чтобы его приласкали. Чтобы рядом оказался тот, кто любил бы его больше всех на свете.

Ты можешь «выращивать» лес и растворять стены комнаты, но ты еще все-таки очень мал, чтобы бесконечно выносить и самого себя, и чудовищ, которых в таком количестве наплодило твое воображение. Вроде бы ты и могуч, и получил этому подтверждение, но как только до тебя донесся запах вкусной еды (видимо, мама передумала и решила смягчить наказание) – все! Надо «ехать домой». Надо возвращаться к реальности. Воображаемый мир тоже утомляет. И в конце концов, тут все уже произошло. Все, чего ты желал. Ты уже побыл королем страшных существ, уже насладился воображаемым могуществом. И Макс садится в лодку и отправляется в обратный путь (все-таки игра не может идти в нарушение правил). Чудовища бросаются к берегу, умоляют Макса остаться, они так любят его, что хотели бы съесть (это так естественно для чудовищ), но Макс непреклонен. Точнее, он очень хочет домой. И, может быть, он уже даже немножко жалеет, что сделал что-то не так. По крайней мере, обратно он плывет, прикрыв глаза, – «заглядывая» внутрь себя. И видно, видно, что он устал быть чудовищем! Так здорово оказаться в собственной комнате – так здорово, что костюмчик, дикарская шкурка, потихонечку начинает «сползать». И чудовище-волк очевидно хочет вернуться в человеческий облик – ведь в комнате такой запах! Ужин еще не остыл.

Вот так примерно.

Мне кажется, здесь есть что читать. Мне кажется, короткий текст Сендака очень емкий по содержанию. Емкий и психологически тонкий и точный.
Сендак в свое время давал интервью и объяснял особенности своего творчества. Для понимания «Там, где живут чудовища», на мой взгляд, важно вот это: ««Мне не нравятся сентиментальные образы детей, этаких миленьких деток… Я хотел показать детей такими, какие они есть на самом деле, – но с любовью… Ведь дети никому не желают зла. Они просто еще не знают, что значит «правильно». Или принимают за правильное то, что является ложным. В детском мире царит чудовищная неразбериха!»

Такой взгляд на ребенка важен и самому ребенку. Потому что ребенку важно, чтобы его понимали. Чувство, что тебя «видят насквозь», бывает спасительным, потому что в этом случае отпадает необходимость врать. А любое вранье разрушительно.

Но это не значит, что ребенок при чтении-разглядывании книги Сендака способен рационально объяснить свои эмоции по поводу происходящих в ней событий и тем более выразить словами то «узнавание», которое с ним случилось. Во время чтения очень многое происходит с нами на подсознательном уровне. Но это не менее ценно.

Марина Аромштам

Автор благодарит Марию Бостон за помощь в написании статьи.