– Мне всегда обидно за художника-иллюстратора: он создает образ книги, а в этой самой книге о нем – ни слова. Часто даже имени-отчества нет, только инициалы и фамилия. Вот мне и хотелось попросить вас рассказать о своей жизни – для тех, кто любит ваши книги с детства.

– Дима, я как-то очень боюсь своего пустословия. Но, если ты просишь, попробую что-то рассказать.
Родился я в 1928 году на Урале. Мы жили в поселке Медный Рудник. Мама была врачом. И мне довольно быстро поставили диагноз порок сердца. Тогда считалось, что таким детям надо меньше двигаться. Мне прописали полный покой, запрещали бегать, плавать, никакой физкультуры. Поэтому я рос этаким увальнем и пентюхом. Бегал, конечно, но украдкой. Когда началась война, маму назначили руководить санэпидстанцией в Свердловске. Эвакуированных там было море. Маме приходилось бороться с сыпняком, тифом и другой заразой, а за мной стало некому следить. Я стал вольный казак. А в 1944 году меня вызвали в военкомат и сказали: «Иди, учись на инструктора лыжного спорта». Пошел, выучился и стал лыжником-инструктором. Так война вылечила меня от порока сердца. 

– Во времена вашего детства книг было мало, и вы, наверное, помните свою первую книжку?

– Самая первая книжка, которая произвела на меня чарующее и загадочное впечатление, – это «Болото» Виталия Бианки. Она вышла в 1931 году. Там были очень странные рисунки Юрия Васнецова. Через много-много лет мы с ним подружились, и я звал его Юрочкой. Но в четыре года для меня главным было то, что я узнал в этом васнецовском болоте свое болото. Точно такое же было недалеко от нашего дома. 

– А еще какие книги вы помните с детства?

– «Песнь о Гайавате» в переводе Бунина, «Маугли» с рисунками Ватагина, «Лесную газету» Бианки с иллюстрациями Конашевича, «Ремонт» с рисунками Шмаринова и, конечно, «Алёнушкины сказки».
Вообще, Мамин-Сибиряк – главный писатель моего детства. Вот сейчас я собираюсь в Екатеринбург, чтобы побывать в музее Мамина-Сибиряка. Это мне нужно для работы над его сказками. Всю жизнь я мечтаю их проиллюстрировать, но издательства мне не заказывали такой работы, и вот я сам себе решил сделать такой заказ. Пора. 

– А когда вы решили, что будете художником книги?

– Я ничего не решал, мне просто интересно было делать рисунки к любимым книгам. Мне выписывали детские журналы «Чиж и Ёж», «Мурзилку», «Пионер», «Затейник» и свердловский журнал «Дружные ребята». И я сразу смотрел на подписи под рисунками: а кто это рисовал? В семь лет я уже знал Тырсу, Конашевича, Чарушина, Ювиналия Коровина и отличал их друг от друга. А потом мама купила мне книжку Евгения Ивановича Чарушина «Джунгли – птичий рай». Мой дядя Сергей увидел эту книжку и закричал: «Женька Чарушин! Да мы же с ним в Вятке в одной студии занимались…» Они оказались однокурсниками. Так Чарушин вошел в нашу семью – в моей башке, конечно.

– А вы как-то чувствовали, что у вас Божий дар, призвание?

– Нет, так высоко я не залетал. То, что все время есть хотелось – это помню. Вообще, многое до нас очень поздно доходит. И тогда мы вспоминаем: и это было не просто так, и это… И ты понимаешь: случайностей не бывает. Бывают только чудеса.
Вот, раз мы про войну вспомнили... Помню, поехал я вместе с двумя санитарками с маминой работы за город, менять вещи на картошку. Мне было лет тринадцать. Ходили-бродили, в какой-то деревне заночевали. Я, ни сапог, ни плаща не снимая, рухнул на пол и уснул. А утром поезд обратно. Тащу мешок – два с половиной ведра.
Посадка в вагон была отчаянная. Один поручень толпа просто сорвала. Мне удалось протиснуться к единственному оставшемуся поручню. Левой рукой я за него схватился, умостил на подножку одну ногу в сапоге и поставил на сапог мешок, держу его правой рукой. Стал уталкиваться, упихиваться поглубже в тамбур, но ничего не получается, хотя я был худой и довольно сильный парень. Так и остался полувисеть на подножке. И вот чувствую: правая рука затекает, слабею, но картошку-то выпустить нельзя, ее дома ждут. А поезд в это время заходит на железнодорожный мост. Я завис над бездной, сквозь шпалы вижу речку внизу, рука совсем слабеет, думаю: ну все, прощай, мама!
И тут вдруг из тамбура меня кто-то хватает за шиворот и втаскивает в вагон вместе с картошкой. Ну как после этого я могу быть мизантропом? Как я могу не любить людей, ведь где-то среди них ходит по Земле мой неведомый спаситель. 

– Как художник, вы начали работать в газете. Это было еще до института?

– Нет, я уже Строгановку закончил. Вообще-то в Москву я поехал, чтобы поступать в Полиграф, на художественный факультет, но не попал туда, там не было общежития. Обидно было. А сейчас понимаю, что судьба распорядилась мной по-хозяйски. Поступил в художественно-промышленный институт имени графа Строганова и не жалею. 

– Какой это был год?

– Сорок пятый. Поступил – и первый раз испытал ностальгию. Я так скучал по Уралу, что приходил на Казанский вокзал встречать скорый поезд из Свердловска. Встречать мне было некого. Навстречу шли незнакомые люди с багажом, а я слушал их уральский говор – так меломаны слушают музыку в консерватории… Так что, когда я закончил Строгановку, то решил вернуться на Урал, распределился в город Касли. 

– А по какой специальности закончили?

– В дипломе написано: «художник декоративно-прикладного искусства по специальности художественная обработка металла». Поэтому и в Касли, на завод попал. А там оказалась страшная неразбериха, с трудом оттуда уволился. Я вернулся в Свердловск, и меня взяли художником в газету «На смену!». Постучался в Средне-Уральское книжное издательство. Оно стало моей колыбелью как художника-иллюстратора. Сначала мне доверили делать плакаты по технике безопасности для шахтеров. А все лето, не разгибаясь, я рисовал картинки к сборнику стихов Степана Щипачева. Притащил гору рисунков. Не приняли, но дали оформлять книжку поэта Елены Хоринской. И она вышла! Это была моя первая книжка. Потом оформлял сборник Льва Сорокина. Кажется, он назывался «В большую жизнь». А в 1954 году я опять поехал завоевывать Москву.

– Столичные издательства?

– Да, меня уже тянуло в книгу, я чувствовал, что это такое. Робко, как приготовишка, я перешагнул порог «Детгиза». Он был тогда в Малом Черкасском переулке. 

– Я тоже ходил туда однажды с рукописью. Там были такие сумеречные, тесные коридоры, заставленные шкафами. Помню какой-то пыльный продавленный диванчик...

– Так этот диванчик продавил ваш покорный слуга и другие молодые в ту пору художники. Мы сидели на нем в ожидании хоть какого-то заказа. Иногда Борис Александрович Дехтярев, главный художник «Детгиза», осчастливливал нас двумя-тремя картинками в альманах.
Окна дошкольной редакции выходили прямо на Лубянку. Стоило выглянуть на улицу, чтобы увидеть здание КГБ и понять, что сидеть без работы на этом диване – не самое плохое из того, что может случиться в жизни. Там я сочинил такой стишок:

Бывают хуже времена:
Смотри налево из окна.

Но вскоре я понял, что буду сидеть на этом диванчике до старости, и пошел в издательство «Молодая гвардия». Там мне сказали: «У тебя, парень, приличные рисунки натурные, мы запишем твой телефон и позвоним, когда будет работа». Но, конечно, не звонили. Однажды я прихожу туда и говорю: «Поздравьте, у меня сегодня юбилей». Они уши торчком: ну, давай выпьем, а юбилей-то какой? «Сегодня ровно год, как я к вам хожу». И мне сразу дали работу. «Расцветай, родная степь!» – так называлась книжка казахского писателя Сабита Нуканова про целину, и мне дали обложку сделать.
А потом в пионерской редакции мне вручили рукопись книги «Петр Есько и его отряд». Я всю ночь ее читал. Чудовищно бездарная книга. Что делать? И вот, несу я этого Есько обратно, а народу в коридоре издательства как всегда много. Привет-привет, как дела? Да вот, иду отказываться от рукописи. И все знакомые молодые художники смотрят на меня, как на самоубийцу. А я шел, как оловянный солдатик. И отказался. Но взамен Есько мне дали Джанни Родари – «Джельсомино в стране лжецов».
 

– Работа над «Джельсомино», кажется, совершенно переменила вашу жизнь.

– Точно! Мне вообще ужасно повезло с «Молодой гвардией». Ты не представляешь, как важно вовремя попасть в художественную атмосферу! А такая атмосфера была в «Молодой гвардии» благодаря Виктору Михайловичу Плешко, художественному редактору.
Витя Плешко был фронтовик, морской пехотинец, разведчик, боксер. Мощный был человек, бесстрашный. Его высшей похвалой для работы художника было сказать густым басом: «О-о-о, наха-а-ально!»
У него было невероятное чутье на все талантливое. Он-то и открыл во мне детского художника.
Однажды Плешко перевернул мой очередной эскиз обложки, чтобы на обратной стороне завизировать его, и увидел там мою карандашную почеркушку: мальчишка бежит за котом.
«Слушай, – говорит, – да ты же детский художник!» С этого началась моя биография. И представьте, какие отважные были люди: он тут же дал мне для иллюстрирования рукопись Бориса Заходера. А для Бори Заходера это была его самая первая книжка. Он, оказывается, сам просил: только не давайте знаменитому, дайте оформить мою книгу молодому. Потом все виннипуховы пыхтелки-сопелки он мне читал – звонит ночью и читает.
Мы с ним дружили.

Еще о Льве Токмакове на сайте «Папмамбук»: Виктор Меламед «В детстве Митурич нанес мне удар прямо в нос»

Книги с иллюстрациями Льва Токмакова