История возникновения и структурирования мира в изложении Марины Аромштам – не то чтобы философская притча, но все же и не совсем развлекательная сказка. Вернее, она могла бы быть такой сказкой; для этого нужно было бы лишь чуть-чуть сместить акценты, обратить внимание маленького читателя на разные любопытные детали и интригующие сюжетные ходы, которых в тексте великое множество. Разумеется, легче всего можно было бы это сделать с помощью иллюстраций – и вовсе не обязательно сразу представлять себе все упрощающую и огрубляющую ярко-пеструю «мультяшную» стилистику. Думаю, что ни один из лучших современных детских художников не отказался бы от возможности изобразить Тринадцатиногого Змея, или ссору Слона с Муравьем, или глобальную драку всех со всеми под сенью Мирового Древа. Здесь уместны были бы и карандашные тонкости, и акварельные нежности, и даже какие-нибудь веселые разноцветные игровые затеи, каких много появилось в последнее время.

Однако издательство «КомпасГид» сделало весьма неожиданный и довольно рискованный шаг, пригласив к работе над этой книгой известного белорусского графика Валерия Слаука.

Валерий Слаук – художник вообще-то не детский. Ну то есть просто совсем не детский. Случалось ему, правда, иллюстрировать и сказки; но все же к главным его творческим удачам в этом жанре относятся, безусловно, иллюстрации не к литературным, «авторским» сказкам, а к настоящему, необработанному фольклору, для детей вовсе не предназначенному. Всякие там кикиморы, лешие и даже мало кому известные зазойки и вужалки в его трактовках оказываются существами опасными, мрачными и неприятными, а главное – всерьез, до жути реальными. Настоящими.

Вот и к сказке Марины Аромштам он подошел как к изложению вполне реальных, хоть и давних событий. В его иллюстрациях нет буквально ни одной (кроме разве что пресловутой тринадцатой ноги) детали, которая не могла бы быть нарисована с натуры, точно, жестко, подробно – хоть в учебник зоологии их вставляй. Это придает иллюстрациям – а вместе с ними и тексту – интонацию холодноватой отстраненности, но одновременно и достоверности, возможно, даже и не предусмотренной автором сказки.

Похоже, что художник даже сознательно подчеркивает, усугубляет эту интонацию. Никаких визуальных эффектов, ярких цветовых пятен, роскошных пейзажей: все действие происходит на почти еще голой, только что возникшей земле – зато каждая травинка на ней, точно прорисованная строгим, лишь иногда чуть подцвеченным штрихом, имеет свою собственную, самостоятельную ценность. Никаких демонстративных жестов: фигуры людей и животных подчеркнуто статичны, их движения скупы, едва обозначены. Даже в упомянутой уже сцене драки всех со всеми художник избегает изображения напрашивающейся здесь «кучи малы» с торчащими из нее лапами и хвостами. Фигурки зверей, птиц и насекомых, почти неподвижные, оцепеневшие от взаимной враждебности, заполняют здесь все пространство листа – и тем самым не позволяют сконцентрироваться на какой-то одной сценке, заставляют долго, внимательно рассматривать каждую подробность, обдумывать, делать выводы. И никаких подсказок: этот нарочито сухой изобразительный язык превращает сказку чуть ли не в повесть, в рассказ о чем-то, что было «на самом деле» и что маленькому читателю придется, согласно законам жанра, анализировать и оценивать самостоятельно.

Конечно, для детишек, воспитанных на облегченных, всё раскладывающих по полочкам сказках «с моралью», это будет тяжелый, непривычный труд. Но возможность иметь свое собственное, никем не навязанное и не отредактированное мнение о том, как устроено Вообще Всё, стоит таких усилий.

Елена Герчук