– «Сталинский нос» – это первая книга для детей, в которой затронута тема репрессий. Как вы считаете, почему подобная книга не появилась раньше?

– Я думаю, дело в том, что еще нет достаточной дистанции между современностью и теми событиями. Нет устоявшегося отношения к ним современных читателей. Ведь детям книгу покупают взрослые. А для самих взрослых это настолько не решенный и, главное, крайне болезненный вопрос, что они отчасти сознательно, а отчасти и подсознательно избегают этого разговора с детьми. А ведь такая книга, несомненно, побуждает к разговору. Разговору, которого родители боятся, к которому они не готовы. Когда мы приходим в школу, чтобы поговорить с детьми об этой книге, выясняется, что многие ребята действительно ничего не знают о репрессиях, о сталинизме. Что Гитлер – преступник знают, а что Сталин – нет.

Конечно, в нашей стране есть люди, для которых обсуждение репрессий болезненно. Причем речь здесь идет не только о семьях тех, кого сажали, но и о семьях тех, кто сажал. И, между прочим, «смешанные» семьи тоже есть. Это сложная психологическая проблема, с которой у нас еще никто не работал.

‒ Почему, на ваш взгляд, нужно рассказывать об этом детям, а не подождать, например, подросткового возраста?

– У этой темы есть два пласта: фактический и эмоциональный. Мне кажется, что на эмоциональном уровне к четырнадцати годам личность уже в основном сформирована, и здесь трудно на что-то повлиять и что-то изменить. По части исторического образования, каких-то фактов – мы еще сможем что-то добавить, сможем рассказать это детям, когда они подрастут. Но есть определенные и очень важные представления об отношениях с другими людьми, с миром, которые закладываются гораздо раньше. И эта книга работает именно с эмоциональным уровнем восприятия, это не учебник истории. В «Сталинском носе» повествование ведется от лица девятилетнего героя, и книга передает его ощущения. Детям понятны его чувства, и в этом смысле книга нацелена очень точно. В ней есть фантасмагорические моменты, есть преувеличения, искажения, но все это работает как художественные приемы. На эмоциональном уровне эта книжка может стать своего рода прививкой от бездумного примыкания к большинству, от отождествления с «мы». Она позволяет понять, что в каждой серьезной жизненной ситуации ты должен сам принимать решение, за которое несешь ответственность. Никакое «мы» здесь не поможет, и спрятаться за него нельзя. Это то, что, мне кажется, очень важно понимать всегда, во все времена. И в том числе это важно понимать и нынешним детям.

‒ А не стирают ли фантасмагорические элементы в книге границу между реальными событиями и детской сказкой? Не мешают ли они серьезному восприятию?

– Вот как раз об этом мы спорили, когда у нас была презентация для взрослых. Некоторые литературные критики считают, что этот прием книгу испортил, снизил пафос и накал, сделал для ребенка всю историю ненастоящей. Я считаю, что поскольку мы разговариваем именно с детьми, любой сказочный элемент, наоборот, помогает справиться с психологическим давлением. Но тут нет общего решения – все дети разные. Для меня важно, что эта книга в первую очередь – повод для разговора, и поэтому родители, которые знают своего ребенка, уже сами должны решить, какие факты требуют уточнения.

– Получается, родители должны читать эту книжку вместе с ребенком, помогая ее понять?

– Повторюсь, все дети разные, и иногда в девять, десять, одиннадцать лет они не читают сами, им нужно читать вслух не потому, что это такая тема или такая книга, а потому что иначе они просто не станут читать, а будут играть в компьютерные игры. Но в ситуации, когда чтение уже стало для ребенка неким самостоятельным процессом, эту книгу не обязательно читать вместе, просто о ней надо говорить. Вообще-то о любой книге с ребенком надо говорить. И вообще с ребенком надо говорить (смеется).

Все споры вокруг этой книги показали нам, что она так или иначе страшно всех задевает. У каждого есть своя история, связанная с репрессиями, со Сталиным, с тридцатыми, с пятидесятыми. И эхо этих личных историй проявляется во время чтения «Сталинского носа», как раз оно и направляет разговоры. Поэтому каждый такой разговор уникален: в одной семье он пойдет в ту сторону, в другой семье – в эту. Я хочу, чтобы в обществе эта тема стала предметом серьезного разговора. К сожалению, сейчас многие считают, что Сталина давно похоронили и пора о нем забыть. Но я убеждена в том, что если перестать говорить о сталинизме, все может повториться. Я считаю, что это важный вопрос – похоронен ли этот человек у кремлевской стены как герой, или мы называем вещи своими именами, и преступление должно быть названо преступлением. И дети должны понимать, что преступления очень часто совершаются чужими руками, не обязательно самому в кого-то стрелять. 

– Сейчас в детской литературе все чаще возникают темы, которых раньше старались избегать. Это не обязательно репрессии, это может быть насилие в семье или гомосексуализм. Как вы к этому относитесь?

– В этом вопросе я не специалист, но у меня есть мое родительское мнение. Я считаю, что никаких запретных тем в разговоре с детьми нет вообще, потому что дети – не часть нас, не наша собственность. Они живут своей жизнью, и в этой своей жизни, к сожалению или к счастью, могут столкнуться с чем угодно. И если существуют запретные темы, запретные вопросы, если ребенок не может обсудить с взрослым то, что его волнует, значит, у нас есть серьезные проблемы в отношениях с детьми. Я бы не хотела, чтобы между мной и моими детьми стояла такая стена. Я бы хотела, чтобы мои дети могли спросить меня о чем угодно, и чтобы объяснение каких-то сложных, мучительных вещей, а тем паче интимных, они получили от меня. Для меня это важно.

– Как вам кажется, эту возможность разговора с ребенком на сложные темы можно назвать тенденцией?

– Дело в том, что изменилось отношение к детям. Вообще оно меняется с ходом истории человечества. Например, в Средние века никакого особого отношения к детям не было вообще, дети были чем-то вроде взрослых маленького размера, которые к тому же мало что умеют делать и поэтому только обременяют окружающих. Позднее в Западной Европе сформировалось понимание детства как особого «ангельского» периода в жизни человека и стали создаваться специальные литературные произведения, адресованные детям. Эта детская литература была чрезвычайно условна и слащава. Представление о том, что существуют детские и недетские темы, идет именно оттуда. Но разве наша жизнь устроена так, что, например, насилие в семье – это недетская тема? Разве дети не страдают от насилия в семье или не видят насилия по отношению к кому-то из своих родителей? Конечно, видят. Конечно, слышат – и через стену, и за дверью… И самое ужасное, что они не могут об этом сказать, не знают, с кем об этом говорить. Потому что нет языка для этого разговора, во всяком случае в нашей стране. Поэтому я за то, что нужно снимать эти запреты и говорить с детьми обо всем, что происходит с ними и с нами.

Беседу вела Татьяна Каражас