Все началось с птиц. В цикл осенних занятий, которые я провожу для Лёни и группы его ровесников, я включила посещение настоящей голубятни и страусиной фермы, изучение орнитологических коллекций музеев, рассматривание вороны и журавля на памятнике Крылову, двуглавого орла и сов на решетках. Мы собирали коллекции перьев, кормили в парках лебедей, уток, воробьев, чаек, синиц… Для меня эта деятельность имеет принципиальное значение: я стараюсь, чтобы реальный опыт ребенка предшествовал книжному, чтобы слова сказок сразу же наполнялись в его сознании и памяти реальными запахами, звуками, действиями и, конечно, пережитыми эмоциями.

Еще мы с детьми говорили о том, что внутри у каждого человека живет птица-душа. И она может быть разной. Иногда она веселая – как чижик из стихотворения Маршака и Хармса «Жили в квартире сорок четыре сорок четыре веселых чижа…» Иногда грустная – как птица печали на картине Виктора Васнецова «Птица радости и птица печали». Дети сами выбирали себе образ своей души-птицы, рисовали на бумаге и на стекле, вырезали, складывали из бумаги, лепили.

В этом контексте мы и начали читать «Диких лебедей». Сказку Андерсена мы читали в старом издании 1976 года, с иллюстрациями Эрика Булатова и Олега Васильева (совсем недавно оно было переиздано). Отличительная особенность этих иллюстраций в том, что среди них есть не только большие цветные сюжетные картинки – на каждом развороте на полях расположены еще и десятки маленьких силуэтных изображений, связь которых с текстом лишь ассоциативна. Зато разглядывать их можно бесконечно. Именно этим мы с Лёней и занимались после чтения. Лёня легко узнавал ворон, сов, ласточек, чаек и всех остальных пернатых.

Лёню было очень тяжело расшевелить на разговор об этой сказке (кстати, у меня в детстве была аналогичная ситуация с «Дюймовочкой»: любовь к этой сказке не поддавалась рационализации, я не могла объяснить, чем она мне нравится и почему я готова читать ее бесконечно). Обычно он легко и с удовольствием обсуждает героев, события, задает вопросы, останавливает чтение, просит перечитать то, что непонятно. Тут все было иначе. Я читала – Лёня молча слушал, внимательно глядя на страницы. И еще просил, чтобы я вела пальцем по той строчке, которую читаю, чтобы он мог следить глазами. Так я и делала.

И лишь дважды мне удалось поговорить с ним о «Диких лебедях». Как-то я задала вопрос (как будто бы риторический, сама себе): «Интересно, а почему принцы превратились в лебедей? А не в уток, грачей, голубей?» Неожиданно Лёня ответил:

– Потому что голуби всегда возвращаются к своему дому. Помнишь, они ведь могут почтальонами работать? А лебеди могут вернуться – а могут и улететь… Из них никакие почтальоны не получатся.

Так Лёня обратил мое зашоренное внимание на эпитет «дикие». Я никогда не задумывалась, почему Андерсен акцентировал на этом внимание… А потом Лёня добавил:

– Лебеди сильные птицы. Разве могли бы утки или чайки нести сетку с Элизой? И они смелее всех. А еще что тебя интересует, мама?

Обрадованная желанием Лёни говорить, я спросила: почему рубашки надо сделать именно из крапивы? – Потому что она ужасно жжется. Как огонь. Это очень больно. А Элизе должно быть трудно – иначе как победить волшебство?

За последний месяц мы прочитали эту сказку трижды. Два раз посмотрели замечательный советский мультфильм 1962 года Михаила и Веры Цехановских. И хотя я несколько раз спрашивала у Лёни, что ему нравится в этой сказке, ответ был одинаков: «Она очень-очень красивая. И еще мне нравится Элиза».

Анна Рапопорт