– Наталья Ивановна, вы помните, когда начали читать?

– Все было строго по правилам, в школу я пошла неграмотной. Зато бабушка моя, окончившая Институт благородных девиц, вместо сказок рассказывала про римских императоров, читала «Воздушный корабль» Лермонтова, чтобы я засыпала. Помню, маленькой я ужасно жалела императора, ничего пока не зная о Наполеоне. Так что я, несмотря на собственное неумение читать, находилась в атмосфере книжной. Много говорили о книгах, их обсуждали родители, бабушка. Книги были всегда.

– Чем занимались ваши родители?

– У меня очень интересная семья, я, если можно так выразиться, – «дитя Октября». Моя мама из дворянского сословия, что я узнала только при Хрущеве. В семье это скрывали, потому что она была лишена прав вместе с бабушкой, муж которой был обрусевшим польским дворянином. А папа – из крепкой крестьянской семьи, в которой было десять детей. Подмосковье, глухая деревня Надмошье Дмитровского района. И с детства – комсомол, всякая общественная деятельность. Потом он стал офицером. Академию ему так и не дали закончить из-за этой женитьбы. При другой системе, если бы не Октябрьский переворот, родители просто не пересеклись бы. А встретились они случайно в какой-то молодежной компании. Он был большевик, коммунист, не функционер, а офицер, свято веровал в советские идеалы. Мама иногда говорила: «Ваня, конечно, я тебя понимаю. Ты прочел “Краткий курс истории ВКП(б)” раньше, чем Достоевского». Но отец был очень развивающийся человек, много перенял от мамы.

И книги любили все. Купить книгу – это же было событие! Сейчас эти прилавки, заваленные пестрыми обложками, почти пугают. На них мало того, что можно назвать «достойной литературой». А в то время книг было мало. Поэтому я и пошла в школу неграмотной. Быстро наверстала и потом читала все, как положено.

Благодаря маме все детские книжки, какие нужно, читались поэтапно: «Курочка Ряба», «Дядя Степа» и прочее. Классе в шестом я прочитала «Тома Сойера» Марка Твена, знала его почти наизусть. Обожала, как они бродят с Бэкки по пещере, представляла их. Но глубокая любовь к книге – это «Война и мир». Мама подсунула мне Толстого очень своевременно, опережая учебный план, чтобы школа не изуродовала восприятие текста. Я начала читать и говорю: «Мне что-то не нравится. Подумаешь, кто такой этот Пьер? Хулиган. Привязали квартального к медведю». И я помню ее грозный тон: «Я сейчас отберу у тебя эту книгу, если ты ничего не понимаешь! Запрещу!» А я протестовала всегда против запретов, к тому же гнев мамин меня поразил. Я решила попробовать еще раз и так увлеклась, что читала даже в новогоднюю ночь. Родители просыпаются, а я рыдаю так, как можно рыдать только в юности, когда еще мало горя было. «Что случилось?» – «Умер князь Андрей!» Я не верила, что он умрет, была совершенно им очарована.

В молодые годы ярчайшее воспоминание о чтении – это, конечно, творчество Стругацких. Мир Стругацких для меня стал моим миром. Кто-то сейчас раздраженно говорит, что они фантазировали про коммунизм. Но это же вековая мечта человечества! Неистребимая. Потом к ним пришло разочарование, поздние вещи такие горькие… Мне кажется, когда я читала Стругацких, во мне уже пробуждался историк.

– А из дошкольного чтения вас ничего не поразило?

– Да, глубокого впечатления детские книги не производили. Душу задевали уже подростковые, юношеские, я в 8–9-м классе полюбила книги вообще как явление. Когда мне папа подарил «Графа Монте-Кристо», два тома сразу, я улеглась на балконе – было лето – и двое суток меня с трудом уговаривали принимать пищу. Не могла оторваться, и до сих пор очень люблю эту вещь. А вот дочери я прочла «Графа Монте-Кристо» целиком, когда она была классе в 6–7-м. Это было совместное наслаждение.

О, вспомнила про совсем детское! «Цветик-семицветик» – зачитанный до дыр. Я верила в чудеса, мечтала, как бы тоже найти такой цветочек, представляла, что могла бы загадать. А еще я очень любила сказку «Финист – Ясный сокол». Это был не сборник, а отдельная тоненькая книжка. Как и все детские того времени – убогая, в мягком переплете, с одной цветной картинкой, на обложке. Еще помню, что любила «Тимура и его команду», очень нравилась эта затея – как они помогали. Не «Школа», где война, а «Тимур и его команда» была очень симпатична и привлекательна. Но вообще я детские книги плохо помню, они меня почти не трогали.

– Откуда берется любовь к серьезной литературе, если не вдохновляют детские книги? Окружающая жизнь влияет, воспитание? Сложные тексты ложатся на какие-то серьезные внутренние переживания?

– Таких переживаний не было. Было мнение мамы, что это страшно важно. Было мнение бабушки, что это божественно прекрасно. Начинала не без труда, а потом гениальность этих писателей… они меня засасывали. Я не могла оторваться, глава за главой, трудно было остановиться. Ночью начинала читать, причем великих гениев, Толстого, Достоевского, вперемешку с Дюма. А вообще было как у Высоцкого: «нужные книги ты в детстве читал».

Мне книги правильно подсовывали, руководили моим чтением. Я это только потом поняла, а тогда просто читала все, что давали. Был Голсуорси, которого обожала мама. Началось какое-то переселение в мир литературы, очень богатый, обширный, необъятный. Стругацкие – целая эпопея, читаю все подряд, живу с ними. Достоевский – запоем несколько вещей. Голсуорси – я живу в Англии. Это чудодейственное свойство книг.

– Что вы читали своим детям? Ставили ли пластинки?

– Своим детям я читала очень много. Дочь у меня теперь доктор филологических наук, сама много пишет. Она начинала еще в первом классе, повесть писала, огромными буквами. Поэтому она очень любила, чтобы ей на ночь почитали. У нее были любимые сказки, которые я плохо помню, а она до сих пор хорошо их знает. Но это были советские произведения. Софья Прокофьева, «Сказка о ветре в безветренный день», очень впечатлила. Идеей этих книг была борьба за справедливость, а в сказочной форме эти мысли очень милы. Понятно, был и «Дядя Степа» всякий, Маршака поглощали с удовольствием, пересказывали «Чижей», «Ежей»…

И, конечно, как только появились винилы со сказками, – всё, стало легче жить с ребенком. Включаешь – на час ее нет.

И книги, и пластинки мы обсуждали – это обязательно. Мне кажется, очень важно, чтобы совместное чтение обсуждалось. Сейчас так не делают, все безмерно заняты. Общество потребления – вещь страшная, победительная. В Америке на пятничной распродаже люди чуть не затоптали друг друга. А мы движемся в том же направлении: как всегда, все лучшее из советского времени выбросили, худшее, что могли, сохранили, и берем худшее с Запада. В общем, все это довольно страшновато. И поэтому тоже без чтения, без классики жить нельзя.

– Какой, на ваш взгляд, должна быть детская книжка для маленьких?

– С очень красивыми картинками. Я счастлива, что теперь таких книг много. И стихи обязательно должны быть грамотные. Сейчас, видимо, иногда стишки для малышей пишет кто ни попадя, обороты речи встречаются ужасные, вот этого не должно быть. Можно даже создавать детское, беря отрывки из произведений «взрослых» писателей. Те же наивные рассказы Толстого.

– Страшное в детских книжках должно быть?

– Нет, я этого терпеть не могу. Жизнь сама покажет страшное, с лихвой. Зачем маленькому ребенку ужастики? По-моему, сейчас дети, вырастающие на ужастиках, психически не в норме. Все эти сказочные архетипы, попытки способствовать ранней адаптации… К страшному через сказки нельзя подготовиться. Дайте хоть в детстве безмятежно и светло верить в прекрасное, в чудеса. Ребенок лишается даже этой радости, а от ужасов жизни это не защитит. Пусть он помечтает, пусть верит в неизбежность хорошего конца. Почему таким спросом пользуется и у взрослых, и у детей определенная часть голливудской продукции – гарантированный «happy end»? Дай трагический конец – и такой популярности не будет. Трагического достаточно в жизни и в классической литературе. Про трагическое надо писать пером гения – Шекспира, Достоевского. А если допустить в сказочку чего-нибудь пакостного, то получается не трагедия, а гадость.

– На ваше увлечение историей книжки как-то повлияли?

– Конечно. Когда переселяешься в мир какого-то автора, развивается воображение, думаешь, анализируешь. Начитавшись Стругацких, я стала размышлять: а могло ли победить восстание, допустим, Разина или Пугачева? Появилось наивное школьное моделирование. Бабушкины рассказы о римских императорах были незабвенны, Куна я читала с наслаждением. К последнему изданию Куна я написала его биографию в виде предисловия, очень этим горжусь.

– Какие исторические книжки вы бы посоветовали читать детям?

– Была целая серия книг под редакцией Ады Анатольевны Сванидзе, называлась «Книга для чтения по истории Средних веков». Это беллетризированный рассказ об истории, прекрасно читается и теми, кто еще не пошел в школу. Кажется, ее сейчас не переиздают, но, может, когда и переиздадут. А традицию создания таких книг для чтения по истории заложил Павел Гаврилович Виноградов, великолепный русский медиевист, потом эмигрировавший из России. По-моему, это было блестящей идеей.

Беседу вела Александра Гуськова