Справиться с немотой мне помогают книги. В какой-то реплике персонажа или в описании пейзажа я вдруг считываю свои мысли и чувства, которые мне не удавалось сформулировать. Такие совпадения вдохновляют меня продолжать попытки говорить о том, о чём сложно говорить. Из последнего кризиса меня вывел сборник рассказов Людвика Ашкенази «Собачья жизнь», где я нашла целую палитру разных оттенков чувств, от мрачно-синей тоски до светло-голубой надежды.

Почти всё действие происходит в оккупированной немцами Чехословакии. Война присутствует в каждом рассказе, хотя ни в одном из них не описываются бои. Исторический контекст может быть введён парой предложений: «А по свету как раз катилась война без барабанщиков и трубачей. Города разваливались, как карточные домики, старая Европа разлагалась, как перерытое кладбище, и из синих кристалликов Циклона-Б тихо и почти ласково вползал в камеры газ, безболезненно умерщвлявший всего за несколько минут». Я читала милый рассказ «Простофиля» ‒ о пони, который любил марши, ‒ и вдруг споткнулась об этот фрагмент. Позже окажется, что этот удар был лишь подготовительным и настоящее столкновение с реальностью будет в конце, когда пони съедят оголодавшие немецкие солдаты. Помню, мне тогда хотелось кричать: «Он то здесь причём, почему именно он?!» Не знаю, возможно, война касается каждого, просто кого-то она съедает целиком, а кого-то оставляет жить так, полуобглоданным.

Мне кажется, рассказы Людвика Ашкенази строятся на полутонах. В кульминации грустной истории, где другой автор поддал бы горечи и безысходности, он неожиданно выбирает светлый финал или хотя бы даёт надежду на счастливый конец. И наоборот, у истории, приближающейся к счастливой развязке, вдруг появляется грустная нотка. Например, история о собаке, которая ждала своего хозяина 12 лет (рассказ «Зизи, или Собачья жизнь»). О преданной Зизи написали в газете, сняли фоторепортаж. Тот журналист наверняка попытался вызвать у своих читателей сочувствие и восхищение. Но рассказчик этой истории не журналист, а Михейда, частый посетитель заведения «Золотой лев», который подкармливал Зизи. Цель рассказа Михейды ‒ уговорить пана директора взять одного из ее щенков. Она перестала ходить на остановку после того репортажа, спуталась с каким-то кобелем, и если Михейда не пристроит щенят, ему придётся их утопить. Почему Людвик Ашкенази выбрал именно такого рассказчика и такого слушателя? Не знаю, возможно он хотел рассказать не красивую вдохновляющую историю, а собачью жизнь ‒ жизнь, полную противоречий и вопросов без ответов.

После чтения каждой истории о жизни, исковерканной войной, мне нужна была пауза, меня переполняли вопросы. Когда они заканчивались, так и не найдя адресата, оставалась светлая печаль, нежно-синяя, как обложка книги. Наверное, самый сильный эффект на меня произвёл рассказ «Двадцатый век». Мирное время. Грузовик подвозит странного пассажира до Праги. У него нет имени, никто не спросил, как его зовут. Чудак здоровается с животными, пристаёт к окружающим с непонятными расспросами: «Будем ли мы носить галстуки?.. В чём ты спал всю войну?» Две небольшие детали: «отстреленный угол (чемодана), через который виднелась полосатая пижама не то ещё что-то» и «острижен ёжиком, ‒ как видно, не по своей воле» ‒ рассказывают о прошлом главного героя, но, кажется, никто кроме внимательного читателя не замечает этого. Вслух никто не произнёс «жертва холокоста». Поэтому во время чтения у меня сложилось ощущение, что только я знаю тайну странного пассажира и только я его понимаю. Нет, конечно, я его не понимаю, и никогда не смогу понять, но его слова не вызывают у меня недоумение или улыбку. Я не знаю, как называется то, что я чувствовала, но мне хотелось смеяться и плакать. «Я счастлив, что жизнь меня радует. Мне и в голову не приходило, что жизнь ещё может меня радовать. Вот уж не думал! Не верил. Да и не стремился к этому. Вот потому она меня и радует.»

Чудак выходит из грузовика. Идёт, шаги его становятся всё шире. Он бежит. Ему не хватает воздуха, останавливается. Деть чемодан чудаку некуда, поэтому он выбрасывает его. Идти чудаку некуда, поэтому он бежит с пустыми руками, бежит на встречу второй половине двадцатого века. Что его там ждёт? Не знаю, мне так страшно за него и за двадцать первый век.

Полина Андреева