Начало истории – типичное для нашей семьи (да и не только для нашей, судя по книжке). Младшая сестренка Олька (которой примерно год) откусила колесо от новенькой гоночной машины старшего брата Вадима (ему, судя по всему, лет 5‒6). Вадик в сердцах убегает из дома в сад, где его через забор видит сосед дядя Матвей. Сосед этот – нелюдимый и загадочный, герою давно кажется, что он все замечает и вообще, может, даже волшебник или что-то типа того. Впрочем, сейчас Вадику не до соседа, потому что его одолевает обида на сестру (и память услужливо подбрасывает все новые и новые воспоминания, как Олька портила ему жизнь). Поэтому от самого простого вопроса Вадим «взрывается» и все выкладывает соседу, подытоживая свой рассказ роковой фразой о том, что лучше бы вместо сестры у него была собака.

Как и положено в сказках, опрометчиво высказанное желание норовит исполниться: сосед дает герою волшебный блокнот с серебряным карандашом, с помощью которого можно превращать одно существо в другое («исходного» персонажа рисуешь с одной стороны листа, а того, в кого хочешь его превратить, ‒ на обратной). Правда, чистых листов в блокноте осталось всего 6, «но тебе хватит», загадочно обещает дядя Матвей.

Дальше перед нашими глазами проходит череда мастерски описанных писательницей превращений: сестренку Вадик, не колеблясь, превращает в собаку Олли, потом собаку – в кошку Оксу, затем в птицу Ойру, рыбку, динозаврика…

Книжка эта – для дошкольного и младшего школьного возраста. И когда мы читали ее с Ваней, я старалась интонационно выделять незаметные, но очень важные фразы героя. Вадим наслаждается новыми питомцами и, кажется, вообще не испытывает сожаления по поводу сестры (избавился наконец! Никто его вещи ломать не будет!). И все же, восхищаясь новой зверушкой, он каждый раз вдруг сравнивает это животное с сестренкой:

«…Наконец, ей надоело. Тогда я прицепил к шортам веревочку, как хвост, и побежал. Она сразу бросилась меня ловить. Прямо как Олька. Та тоже любила за мной гоняться.

…Когда мы наигрались, рыбка уплыла на дно доедать хлебные кроки, а я улегся на кровать. Я вдруг почувствовал, что ужасно устал от превращений.

Я лежал и вспоминал Олли, какая она была веселая, и Оксу – какая она прыгучая, и даже Ольку. По утрам Олька подбегала на четвереньках к моей кровати и звала:

‒ Атя, Атя! Вай, вай!

На ее малышовом языке это означало: “Вадя, вставай!” Я прятался под одеялом и рычал на нее или лаял. Она не пугалась, нет. Она вообще храбрая девчонка, наша Олька. Она же моя сестра. Она просто удивлялась и смотрела круглыми коричневыми глазами. А когда я выскакивал из-под одеяла, она хохотала на весь дом. Я мог ее рассмешить лучше любого клоуна».

Когда Ваня заметил, что Вадик все время вспоминает сестру (а я «играла» с интонацией, стараясь, чтобы он сам обратил внимание на эту важную вещь), то предположил: «Вадик, наверно, не понимает, что Ольки-то уже нет… Для него она по-прежнему где-то есть, а все эти превращения понарошку».

И буквально через пару страниц мы нашли подтверждение этой Ваниной гипотезы: Вадик вдруг понимает, что «даже не задумывался, нравится ли Ольке превращаться в собаку, кошку, птичку или рыбку». Герой решает, что наигрался, хватит, пора возвращать сестру… И обнаруживает, что серебряный карандаш пропал.

И вот тут Вадима накрывает ужас. Он понимает, что сестренки на самом деле нет и уже, может быть, никогда не будет.

Надо сказать, что Ваня (ребенок эмоционально очень чуткий) полностью нырнул в ситуацию, поэтому и его «накрыло». Самым душераздирающим (и очень здорово описанным) в книжке стал эпизод, когда Вадим рисует как бы прощальный портрет Ольки:

«Я рисовал, стирал, снова рисовал и стирал, и даже протер бумагу до дырки в одном месте. Я нарисовал рядом с Олькой все ее любимые игрушки: сине-красный мяч, коня-качалку, разноцветные кубики. Нарисовал у нее в руках сломанную машинку без колеса. Нарисовал себя рядом с ней, с сердитым лицом. Я раскрасил весь рисунок, чтобы было больше похоже на правду.

Никогда в жизни я так не старался. И рисунок получился! А всё остальное – нет. Не пришел туман, и Олькозавра не превратилась в Ольку. Наверно, главное волшебство все-таки было в карандаше.

Я стер глупый бантик на голове у Ольки. Мы ей никогда бантиков не завязывали, у нее пока волосы короткие. Синим карандашом я пририсовал Ольке свою любимую кепку. Она вечно ее надевала. Кепка была ей большая и падала на глаза, но она все равно надевала. А я злился и отбирал. Вы бы, наверно, тоже злились, если бы вашу кепку брали без спроса. Да еще сразу после обеда, липкими руками.

Но сегодня я эту кепку ей нарисовал. Пусть хоть на рисунке носит. Я закрасил козырек… Вот тут-то и пришел туман».

Ваня слушал этот эпизод, замерев, и на его лице чередовались желание заплакать и надежда, что сейчас все-таки волшебство произойдет.

И волшебство действительно происходит – в лучших традициях таких «реалистично-сказочных» историй, все события сначала оказываются сном (а вот сейчас Вадик проснулся, и сестра как ни в чем не бывало лопает что-то на грядке, и ничего непоправимо плохого не случилось), но потом Вадим видит свой рисунок в блокноте, который дал ему дядя Матвей, и понимает, что, похоже, превращения все-таки происходили на самом деле… Такое балансирование между «было» и «не было» ‒ наше с Ваней в книжках самое любимое, и мы минут пять посмаковали доказательства в пользу каждой версии.

Дождавшись, пока Ваня наиграется в литературоведа-детектива, я задала ему два самых важных для меня вопроса. Зачем Вадим превращал одно животное в другое? И почему превращательное волшебство сначала не хотело работать без серебряного карандаша, а потом все-таки сработало и «вернуло назад» Ольку?

Надо сказать, что ответ на первый вопрос «прочитывается» в книжке достаточно легко – хотя и требует от маленького читателя некоей аналитики. Во всяком случае, Ваня раздумывал некоторое время, перебирая разные варианты. Наконец, объяснил: Вадим мечтал о разных домашних питомцах – вот и «перепробовал» всех по очереди. Ну он же не мог их всех одновременно сотворить!

Версия вполне рабочая, тем более что конец у сказки звучит именно в этом позитивном ключе: мол, вырасту ‒ и всех их заведу, и собаку, и кошку, и рыбку… Научусь за ними ухаживать – и Ольку мою научу.

Но это говорит герой, который уже прошел свое сказочное испытание и изменился. А с самого начала эта ли мысль была причиной всех превращений?

Чтобы разобраться, перечитываем еще раз пару моментов:

«Мы оба не наелись. Олли гавкнула. Наверно, предлагала съесть Вадин обед.

‒ Тише ты! А Вадя что есть будет?

Тогда она залаяла громко, на всю квартиру!

‒ Тише!

Я вдруг подумал, что поторопился. Конечно, Олли – лучшая собака в мире, и я ничуточки не жалел, что она у меня появилась. Но лучше бы я подождал до вечера, пока мама мясо из магазина принесет, а потом уже Ольку в собаку превращал. И лучше бы сперва узнал, как собак дрессировать. А то Олли ни “ко мне!”, ни “фу” не понимает».

И Вадим находит выход – превратить собаку, которая много ест и не слушается, в кошку.

«Сенька летел низко, припадая на одно крыло. Окса все-таки его ранила. Он метался по квартире, а Окса гонялась за ним, прямо как за мной с веревочкой. Только это было совсем не смешно.

Мы пробежали по комнатам, и Сенька влетел в ванную. Окса кинулась следом, а я… Я запнулся и врезался в дверь. От удара она захлопнулась. Я запер Оксу с Сенькой! <…> Я бросился назад и заколотил в дверь ванной:

‒ Нельзя, Окса! Слышишь?! Фу! Не тронь Сеньку!

Эх, ну почему я не запер попугая в клетке, прежде чем превратить Олли в кошку?!»

Чтобы исправить ситуацию и спасти Сеньку, Вадик превращает кошку в попугая. Но лучше не становится – попугаи дерутся. Итог предсказуем: «…Я уже понял, что Ойру нужно срочно превратить в кого-то другого».

Вот так, вырванные из контекста, эти мотивировки превращений звучат достаточно выразительно. «Да этот Вадим просто вечно всем недоволен! – возмущается Ваня. – И собака ему не такая, и кошка не такая… Они такие, какие есть, а ему все не так! И он даже не пытается что-то наладить, а сразу избавляется от неудобного питомца!»

Так и хочется победоносно завершить эти размышления лобовым дидактическим выводом: «Вот и сестренка Вадиму «не такая», хотя она такая, какая есть, и он тоже не пытается наладить с ней отношения, а избавляется от нее, хотя это тупиковый путь», ‒ но я сдерживаюсь. Может быть, Ваня сделает этот логический шаг сам, пусть и не сейчас. Но если свести сказку к назиданию, весь эффект пропадет (по крайней мере, мне так кажется). Понимание должно прорасти само, внутри.

Поэтому я просто соглашаюсь с Ваней и повторяю свой второй вопрос, про волшебство. Из-за чего оно все-таки подействовало?

И тут оказывается, что у Вани нет ответа, нет даже версий. Он озадачен. Карандаш-то так и не вернулся… И Вадим проверил же – не работал блокнот без карандаша… Так почему…

На этом недоумении мы закрываем книжку и возвращаемся в нашу повседневность.

Проходит дня три. Вечер. Ваня сделал уроки, отбыл свою «повинность» по игре с двухлетним Спиридоном, убрал со стола грязную посуду и, довольно уставший, сел пить какао. Тут и появилась Лиза с жалобным: «Ва-аня, ну сделай мне бутерброд с расплавленным сыром. Ну пожа-алуйста!..»
Меньше всего на свете Ване хотелось вставать и снова что-то делать. Он устал. Он хотел отдохнуть. Он вообще не обязан… Но Лиза стояла и тихо ныла. Я мыла посуду. Больше никого на кухне не было.

И тогда Ваня медленно, очень нехотя встал и пошел в сторону холодильника…

И вдруг замер. Повернулся ко мне. «Я понял!!! – закричал он. – Волшебство подействовало, потому что Вадик первый раз в жизни что-то сделал для сестры! Он ей отдал свою кепку, пусть и на рисунке! Он Ольку гонял всю жизнь, злился на нее – а тут он о ней позаботился!»

И, очень гордый своим открытием, Ваня уже без всякого недовольства сделал Лизе бутерброд с расплавленным сыром. Ну и себе заодно.

Евдокия Варакина