‒ Анна, некоторые книги общественное сознание сразу относит к разряду «сложных». «Музыка моего дятла», с вашей точки зрения, попадает в этот ряд?

‒ Думаю, да. К моему сожалению.

‒ Вы не могли бы объяснить, почему «да» и почему «к сожалению».

‒ Книги покупает взрослый. Он определяет круг чтения маленького ребенка. А взрослый сразу понимает, что «Музыка моего дятла» ‒ книга о незрячей девочке. И у меня есть ощущение, что у него внутри сразу загорается красная лампочка. Я понимаю такого взрослого: возможно, он сам не готов в данный момент к трудным переживаниям. Я знаю достаточно благополучных взрослых, которые говорили мне, что плакали над текстом, – видимо, ставили себя на место родителей героини. И, конечно, они были не готовы говорить об этом со своими детьми. Но, с другой стороны, есть и другие – те, кто хотят читать книгу и обсуждать ее с ребенком. И даже смотреть. Например, только что в петербургском театре «ТриЧетыре» состоялась премьера спектакля по книге. А в новосибирском кукольном театре «Пилигримы» идет спектакль «Невидимый слон», который зрители «смотрят» с закрытыми глазами.

‒ А как сами дети реагируют на «Дятла»? Если, к примеру, между ними и книгой не стоят родители.

‒ Из того, что я вижу на встречах: дети не воспринимают книгу как «сложную». Недавно меня пригласили на встречу с детьми в одну школу. Как правило, сначала я читаю детям кусочек текста и о чем-нибудь спрашиваю, потом снова читаю и спрашиваю, пока они не догадаются, о какой героине идет речь. Я задаю только наводящие вопросы: «Как вы можете описать девочку? Есть что-то непонятное в ее поведении?» И так далее.

‒ Ведь в начале книги не говорится, что девочка слепая.

‒ Конечно. В этом заключалась моя авторская позиция. Книга написана от лица девочки, а девочка не идентифицирует себя как «человека с особенностями в развитии». Она просто живет и рассказывает, из каких впечатлений и переживаний состоит ее жизнь – обычная жизнь. И вот я читаю детям один фрагмент, другой. Дети делятся своими впечатлениями о девочке: она веселая, любит в прятки играть. Любопытная: все ей интересно. Все хочет руками потрогать, всюду залезть. Слона мечтает увидеть… И вот я читаю, дети описывают героиню – но все никак не могут понять, чем же она от них отличается. А мне важно, чтобы они сами сделали это открытие. Дети самые парадоксальные версии высказывают: это супергероиня – поэтому она необычная. Или: а я тоже ботинки не на ту ногу могу надеть… И вот уже прошел целый час (урок длился полтора часа), и я вдруг поняла: мне даже нравится, что они не могут понять, в чём дело. Ведь это только подтверждает мою авторскую мысль: то, что у человека внутри, его мысли и чувства, гораздо важнее его физических особенностей. И когда дети всё-таки догадались, я сказала им об этом.

Мне кажется, эта история – хорошая иллюстрация к тому, как книгу воспринимают дети.

‒ Это замечательная история. Но все-таки, мне кажется, в книге присутствует много реалий из субкультуры слепых. Вы, например, рассказываете про белую трость, которая должна помочь девочке в какой-то момент, в будущем, самостоятельно выйти из квартиры – из обжитого пространства, где практически все доступно рукам. Рассказываете, что владение тростью требует специальной подготовки. Вы ведь, наверное, ставили перед собой и такую просветительскую задачу – рассказать, как обустроена жизнь невидящего человека?

‒ Безусловно. Но если бы передо мной стояла только просветительская цель, я бы написала книжку в жанре нон-фикшн. А мне хотелось рассказать о ребенке изнутри, о том, как он себя ощущает, как воображает. Потому что это одна из важных для меня тем: детская повседневность, детские игры. Первый рассказ из книги, «Невидимый слон», вышел несколько лет назад в издательстве «Настя и Никита». На встречах с читателями дети задавали мне вопросы: «А как эта девочка ходит по улице? А как она читает?» И я поняла, что тема не закрыта – «Невидимый слон» не отвечал на все вопросы. Надо книгу дописывать.

‒ Главная проблема вашей героини, мне кажется, в том, что ей предстоит сжиться с представлением о своей особенности.

‒ Да, это точно. И в этом для меня состояла отдельная проблема. Текст написан от первого лица. И я думала, о чем я могу писать, а о чем не могу. Я же не переживала того, что переживает моя героиня. Есть ли у меня право рассказывать о ней «изнутри»? А писать ради того, чтобы только писать, я не могу. Не могу не думать об уважении к читателю – о том, что надо беречь его время и внимание.

‒ Я вас очень хорошо понимаю. И дело, на мой взгляд, не только в нравственном праве говорить от лица кого-то. Дело в том, насколько реалистично и честно можно описать, в данном случае, слепоту. Вот Юлия Кузнецова по поводу своей книги «Невидимый жучок» писала, что книга выросла из ее семейного опыта. Больничная жизнь там описана такой, какой Юлия ее знала. «Изумрудная рыбка» Николая Назарова – автобиографическая вещь. Совершенно потрясший меня графический роман Сиси Белл «СуперУхо» – о глухой девочке – тоже основан на событиях личной истории. И ты как читатель понимаешь: описанное невозможно придумать. Оно поражает, кроме всего прочего, еще и точностью деталей. А из деталей и складывается наша жизнь.

‒ Совершенно с вами согласна. Всегда чувствуется, описывается пережитый опыт или заемный. Ты можешь попытаться влезть в чью-то шкуру, но она останется чужой, если ты не понимаешь, что как работает. И я, конечно, никогда бы не взялась за эту тему, если бы она в каком-то виде не присутствовала в моей жизни. В свое время я училась в университете новосибирского Академгородка на факультете журналистики. В год моего поступления там как раз запустили программу «Доступное высшее образование для людей с ограниченными возможностями». И получилось так, что у нас сложилась компания друзей, среди которых есть незрячие и слабовидящие люди. Вообще я всё время испытываю чувство неловкости, когда так говорю, ‒ как будто я делю друзей на категории: «эти видят», а «эти не видят». Нет, это просто мои друзья. Мы дружим вот уже 20 лет. И в студенческие годы, например, мы нашей компанией издавали газету «Бумеранг» для незрячих и слабовидящих детей: писали тексты, печатали их крупным шрифтом и шрифтом Брайля и отправляли в сибирские школы-интернаты. В университете был специальный центр с компьютерами, за которыми могли работать незрячие студенты, поэтому мы могли это делать. Наверное, все это были предпосылки к моей книге. И когда после университета я стала работать в области детской литературы, ко мне вдруг «пришел» «Невидимый слон». Если бы в моей жизни не было опыта общения с незрячими людьми, я бы никогда на эту книгу не решилась. Но и мой опыт имеет границы, поэтому я, например, не взялась бы описывать школьную жизнь моей героини: там слишком много нюансов, которые мне неизвестны. Я не пыталась объяснить «Музыкой моего дятла» всю жизнь незрячего ребенка. Я описала только то, что хорошо чувствовала и смогла понять – жизнь маленькой девочки, которая очень любит играть.

‒ Но вы очень подробно описали, как героиня учится читать – осваивает этот самый шрифт Брайля. Как поначалу ей это не нравится, всё в ней протестует против превращения звуков в точки. И преодолеть препятствие ей помогает зрячий друг – мальчик Паша, ее сверстник, который тоже берется за освоение грамоты на языке Брайля. Удивительная история. Очень проникновенная.

‒ В моей книге это самый, что называется, журналистский рассказ. Мне пришлось собирать для него материал. Я ходила в питерскую библиотеку для незрячих и слабовидящих, смотрела книги, пыталась представить и понять, что было бы интересно моей героине, во что она могла бы играть – какие «занятия» я как писатель могла бы ей предложить. Но сама я познакомилась со шрифтом Брайля ещё в студенческие годы и как зрячий человек. Поэтому мой герой Пашка, который учится читать шрифт Брайля глазами, мне понятен. Я понимаю, как это может быть. А вот о том, что при этом могла чувствовать незрячая девочка, мне пришлось спрашивать у друзей. Моя героиня, например, говорит, что не хочет учить буквы, потому что «о них только ладошку чесать!». Это ощущение, которым со мной поделились.

У меня самой есть брайлевский прибор с грифелем. И когда я иду на встречи с детьми, посвященные «Музыке моего дятла», я всегда беру их с собой – некоторые дети очень увлекаются «шифром». Еще я обязательно беру с собой мешочек с предметами, которые надо определять на ощупь, – чтобы дети могли представить себя на месте героини. При этом я прошу их описывать, что чувствуют пальцы, какая фактура у предмета (шершавый/гладкий, мягкий/твердый и т.п.), форма, вес (легкий/тяжелый). Это еще и хорошее задание с точки зрения развития речи – особенно для билингвов. (А я часто встречаюсь именно с детьми-билингвами.) Или мы рисуем слонов с закрытыми глазами. Мне хочется, чтобы они представили себя на месте героини.

‒ А как легче читать «Музыку моего дятла» – ребенку наедине или в аудитории?

‒ Я никогда не читала книгу только одному ребенку. Но если говорить о чтении в аудитории, то для меня идеально, чтобы во встрече участвовало не больше 15 детей. Тогда каждый может потрогать прибор Брайля, запустить руку в мешочек. То есть каждого присутствующего можно включить в диалог. В данном случае это важно, мне кажется. Если детей больше или встреча длится меньше часа, то я даже не начинаю большой разговор о «Дятле…». А если я предполагаю обсуждать «Дятла…», то не касаюсь других своих книг.

‒ То есть эта книга стоит для вас особняком?

‒ Если честно, то «особенная» – это та книга, над которой в данный момент работаешь. С текстом, который пишешь, устанавливаются самые близкие отношения. А «Музыка моего дятла» – все-таки уже написанная книга. Она уже «отпущена» и живет своей жизнью. Но и из написанного есть книги, не менее для меня значимые. «Гутя», например. Или «Кедровый слоник». Но для меня, конечно, очень важно, что я написала «Музыку моего дятла». И если эта книга стоит особняком, то потому, что она научила меня обращаться к собственному опыту. К опыту, который возможно рассмотреть с помощью художественных линз. И мне открылось новое понимание писательского труда. Писательское ремесло связано с постоянным поиском таких линз. И теперь, чтобы написать книгу, я непременно должна ее именно «увидеть» – увидеть картинку, всё в целом. «Музыка моего дятла» была первой моей книгой, которую я вот так увидела. Поэтому после «Невидимого слона» мне важно было высказаться полностью, до конца выполнить поставленную задачу.

‒ И вас отпустило?

‒ Да, отпустило. Я поняла, что работа закончена. И «Музыка моего дятла» стала своего рода моим писательским рубежом.

‒ Анна, я хочу задать один болезненный вопрос. Вы не обращали внимания на то, что в последнее время у нас все чаще стали появляться книги о детях с особенностями в развитии, о болеющих детях? Нет ли у вас чувства, что эта тема довольно легко становится конъюнктурной? «Дятел»-то этого начисто лишен. Я говорю о тенденции.

‒ Я понимаю, что вы имеете в виду. Мне самой в какой-то момент было страшно, что меня сочтут конъюнктурным автором: сначала у меня «Дятел…» вышел, потом – «Гутя», в которой из-за болезни умирает ребёнок… А сейчас готовится к изданию третий текст, в котором есть героиня с онкологическим заболеванием. Я работала над ним 2,5 года – всё никак не могла дописать, потому что до этого уже были и «Дятел», и «Гутя»… И я себе говорила: существует уже достаточно книг на такую тему, зачем еще мне писать? И это же невыносимо – писать текст, в котором болеет ребенок. Но я не могла его не дописать, потому что в моей жизни было волонтерство в питерском фонде «AdVita», который помогает людям с онкологическими заболеваниями, и этот кусок моей жизни нужно было как-то осмыслить. Кроме того, такое странное чувство у меня было: в тексте заболел ребенок, а я что – не могу дописать и брошу его?.. Если у меня как у автора есть возможность что-то для этого ребенка сделать, то надо делать.

Беседу вела Марина Аромштам

Книги, упомянутые в статье:

Музыка моего дятла »

Анна Анисимова

Гутя »

Анна Анисимова

Кедровый слоник »

Анна Анисимова

Все книги Анны Анисимовой: