Тем не менее, меня эти книги ошеломили своей… антиисторичностью.

Вовсе не потому, что неандертальцы иначе сооружали жилища или иначе охотились, чем рассказывает Мальмузи. Я не сомневаюсь, что он пользовался информацией о самых последних археологических изысканиях. «Сотрясение мозга» у меня вызвала не информационная составляющая книг, а их интонация, стиль повествования – легкий, веселый и не то чтобы беспроблемный (захватывающий сюжет всегда строится как раз на описании каких-то проблем или препятствий и их преодоления), но это проблемы из разряда «да ла-а-адно!», «чего уж там!», «как-нибудь разберемся!».

Если формулировать мои впечатления на ценностном уровне, то за интонацией Мальмузи стоит совершенно другое отношение к истории, чем то, которое формировалось у меня с детства благодаря и вопреки идеологическим установкам тогдашнего общества. И, думаю, я не одна такая, для кого история – вовсе не «очень смешно», а «ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНО». Для кого история – способ мышления, позволяющий оценивать происходящее, опираясь на понимание прошлого. А прошлое всегда видится как нечто драматичное, а очень часто – и трагичное. Настолько трагичное, что на каждом новом этапе развития (существования) человечеству в целом, нациям и народам, социальным группам и отдельным людям приходится иметь дело со «счетами» за содеянное теми, с кем они связаны «историей». В такие счета всегда внесены чьи-то жизни. И чьи-то смерти.

Я из тех, для кого История – это Бог.

Лучано Мальмузи не только не склонен обожествлять историю с какими-то ее «уроками и счетами». У него вообще нет никакого пиетета к истории. Она у него не то что не трагична – она комична. Повторюсь: все происходящее с неандертальским мальчиком очень смешно. Это не историческое повествование, а пародия на него, талантливая пародия. А на смешное спрос есть всегда. И меня после знакомства с этими книгами не отпускало ощущение, что я побывала на школьном «капустнике», где на сцене резвились современные подростки, выряженные «под неандертальцев».

Боюсь, от меня уже ждут, что я доведу свою мысль до конца, объявив о вредоносности книг, подобных «Неандертальскому мальчику». Ведь «мальчик-то» не один такой. Просто это один из самых ярких примеров «направления».

НЕТ! У меня и в мыслях нет обличать и запрещать. Моему внуку эти книги прочитали еще до поступления в школу (с моей же подачи). И он просил еще и еще… Смешное обладает огромной жизнеутверждающей силой.

А «капустник», к слову сказать, – жанр сценического искусства, придуманный отечественным классиком режиссуры К. Станиславским. И качество конкретного «капустника» оценивается с точки зрения того, успешно или неуспешно с его помощью решаются задачи жанра.

Так и с книгами Мальмузи. Их просто не нужно делать «ответственными» за задачу формирования исторического мышления. Да, в них выражается альтернативный взгляд на историю: «История – никакой не бог!», и «старорежимные» установки прошлого века крушатся и перемалываются под взрывы читательского хохота. Но «над кем смеетесь?» Если герои Мальмузи так походят на одетых в шкуры современных подростков (да и взрослых), то это способ поговорить с современными детьми о них самих.

Что касается задачи формирования исторического мышления, то ее надо решать с помощью других книг, в которых про историю людей рассказывается «не смешно» и после встречи с которыми у читателя возникает понимание: да, мы не можем отказаться от родства с теми, кто жил до нас. И в чем-то мы на них очень похожи. Но как же всё изменилось!

Собственно, исторические книги (не пародии на историческое повествование) и рассказывают о том, как люди меняются. И пищу мы едим другую, и одежду носим другую, и жилища наши обустроены иначе, и способы передвижения с места на место кардинально изменились. И это не только внешние изменения. Они сказываются на нашей пластике (такой вид одежды, как тога, немыслим вне института рабства: ее невозможно надеть без помощи раба, и в ней невозможно ходить сутулясь, писал философ Валерий Подорога), на наших представлениях о красоте, нашем отношении к детям, старикам и больным, на том, что и как задевает наши чувства…

Я думаю, историческое мышление позволяет увидеть логику этих изменений. А это такая задача, которую, как ни странно, нельзя решить исключительно с помощью научно-популярных исторических книг. (Такое решение ведь напрашивается: Мальмузи написал художественные книги, а если хочешь другого взгляда на историю, предложи сыну или дочери «Историю Европы, рассказанную детям» Ле Гоффа, книги издательства «Настя и Никита» или «Пешком в историю».)

Но задача все-таки заключается в том, чтобы перевесить Мальмузи эмоционально, чтобы увлечь ребенка не только фактологией (дети, получающие наивысшее удовольствие от знакомства с фактами, тоже есть, но их все-таки немного), но и энергией повествования, яркостью образов, сюжетом.

В советские времена задачу втянуть ребенка в историческое чтение выполняли «Приключения доисторического мальчика», «Борьба за огонь», «Когда человека не было». Были еще «Спартак», «Приключения крепостного мальчика», «Петрушка – душа скоморошья»… Много разного «несмешного». Но для меня загадка, как мы их читали – причем читали, что называется, взахлеб. Что это за орган восприятия был у тогдашних детей, способных переваривать прямолинейный дарвинизм этих книг, диковатый язык персонажей (где первобытные люди разговаривают сложноподчиненными предложениями) и избыточную описательность? Трудно сказать, но очевидно, что современные дети такого органа не имеют. И мне не приходилось встречать подростка, подозревающего о существовании романа «Спартак».

Вот если бы превратить эти книги в комиксы…

Но есть и книги нового поколения, написанные совсем иначе. Взять хотя бы исторические «дневники» британского писателя Ричарда Платта – «Рыцарский дневник», «Римский дневник», «Пиратский дневник» и «Египетский дневник». Тут самым замечательным образом решается задача соединения представлений о том, что «мы как они» и что «в прошлом люди жили иначе». Главный герой каждого дневника – ребенок (в трех «дневниках» – мальчики, а в одном, римском, – девочка). Ребенок примерно того же возраста (7‒9 лет), рассчитывает Платт, что и читатель, в руки которого попадут книги. Психологически ход беспроигрышный, обеспечивающий герою мгновенную читательскую симпатию и понимание: «Он прямо как я! Но живет совсем в другом мире». Герой часто чувствует то же, что и «я»: и в его, и в «моей» жизни случаются чем-то похожие ситуации: «я» так же скучаю по маме или папе, когда их нет рядом. «Я», бывает, ссорюсь с другими детьми. Они могут «меня» обижать. Но, с другой стороны, мне нравится с ними играть… Правда, игры пажей (или египетских детей) мало похожи на наши. И часто с ними случается что-то трудно представимое или вообще невозможное в нашем мире.

Перед тем как приступить к чтению «Рыцарского дневника», мы с внуком листали книгу. Картинки в ней на каждой странице, и есть на что посмотреть. Всё интересно. Но первое, отчего внук дернулся, призывая на помощь, была картинка с изображением станка для наказаний – колодок, в которые зажимали руки нерадивых учеников:

– Это что?

Я ответила. И поспешила добавить:

– Но, видишь, герой жив и даже нормально себя чувствует. А как и почему с ним «это» делают… Прочитаем – узнаем.

Нет никакой благости в истории…

Но Платту, тем не менее, удалось написать очень детские книги – драматичные и в то же время душевные, с относительно хорошим концом. С точки зрения художественности (выстроенности сюжета и убедительности образов), лучший «дневник» – пиратский. Это литература высокого качества. Неслучайно именно за «Пиратский дневник» Платт на родине получил литературную премию.

Главная погрешность против историчности в книгах Платта заключена в самом жанре – «дневник». Вряд ли будущие рыцари в детстве вели дневники, как и дети египетского сановника, юнга пиратского корабля или девочка-рабыня. Даже трудно сказать, для кого это менее вероятно: ведь у дневника как литературного жанра тоже есть своя история…

Но приходится простить автору эту литературную условность. Построение повествования в формате дневника позволяет описывать ежедневный быт исторических персонажей, как будто это происходит «здесь и сейчас», выделяя то, что, с точки зрения автора, важно для ребенка-героя и ребенка-читателя. Платтовские «дневники» – это не «книги-музеи», где можно увидеть предметы быта той или иной эпохи, но сами по себе, без нуждавшихся в них людей. В Платтовских «дневниках» воспроизводятся «живые картины». И у читателя действительно возникает целостный образ того, как это могло происходить. Такая своеобразная реконструкция жизни…

Книги Ричарда Платта оказались удачными во многом благодаря смелому решению автора выйти за пределы жанров. При желании «Дневники» можно рассматривать и как художественные произведения, и как научно-популярные. Так что это в буквальном смысле «новые книги» для «новых детей».

Успех книг Платта рождает понятное желание: вот бы и у нас появилось нечто подобное – «собственного производства», посвященное российской истории! Прием-то, вроде, лежит на поверхности.

И такую попытку действительно предприняли. В издательстве «Абраказябра» вышла книга Михаила Логинова с комментариями Ивана Привалова «1724. Почти детективная история, рассказанная отроком Петровской эпохи на страницах своего дневника». Начинается книга в точном соответствии с детскими историческими «дневниками» Платта: «Меня зовут Василий Афанасьев. Я сын военного инженера Ивана Петровича Афанасьева. Живу в городе Санкт-Петербурге на Васильевском острове. Сейчас 1724 год. 20 мая. Мне 12 лет… Я решил вести дневник. Буду весь день запоминать, что случилось, а вечером запишу».

Книга разбита на главы, которые покрывают события одного дня из жизни «отрока Петровской эпохи»». Любопытные исторические детали и бытовые подробности, описанные в книге, относятся к ее очевидным достоинствам. Это интересно – даже взрослому (или даже в первую очередь взрослому). И книга вполне могла бы претендовать на то, чтобы называться энциклопедией быта Петровской элиты. По сути, она таковой и является. Декларируемая «дневниковость» кажется тут совершенно условной, а образ двенадцатилетнего отрока уже со второй главы вытесняется образом опытного экскурсовода, со знанием дела сообщающего читателю сравнительные особенности обучения в Навигацкой школе и Морской академии, прекрасно ориентирующегося в географических особенностях Российского государства, включая «поведение» разных рек в разные сезоны, и способного анализировать причины отсталости страны в области искусства и образования. Ссылки на то, что «отрок» узнал это от батюшки или от Федьки с Зеленой Горы (который на самом деле Фридрих Гринберг), положения не спасают. Но, возможно, читателю этой книги психологическая достоверность и не нужна – как и «почти детективный сюжет». Скорее всего, эту книгу возьмет в руки школьник 12‒13 лет, увлеченный историей повседневности, и будет с удовольствием читать ее сам: и слог в книге живой, и исторические анекдоты встречаются. И сумма новых знаний ему обеспечена. Ну а то, что для чтения некоторых страниц может понадобиться лупа ‒ там какой-то неправдоподобно мелкий шрифт, ‒ можно и пережить (особенно, если вспомнить, что один из самых известных литературных детективов начала прошлого века действительно пользовался лупой в своих расследованиях).

В общем, будем считать, что начало положено и первая собственная историческая книга «платтовского формата» у нас теперь тоже есть.

Марина Аромштам

__________________________________

Неандертальский мальчик в школе и дома »

Лучано Мальмузи

Неандертальский мальчик, или Большой поход »

Лучано Мальмузи

Неандертальский мальчик и кроманьонцы »

Лучано Мальмузи

Рыцарский дневник. Записки Тобиаса Бургесса, пажа »

Ричард Платт

Римский дневник. Записки Илионы из Митилены »

Ричард Платт

Пиратский дневник. Записки Джейка Карпентера, юнги »

Ричард Платт

Египетский дневник. Записки Нехта »

Ричард Платт

1724. Почти детективная история, рассказанная отроком петровской эпохи на страницах своего дневника »

Михаил Логинов

1897. Почти детективная история, записанная ученицей московской гимназии »

Михаил Логинов