«Белая гусыня» – вещь универсальная. Ее, как мне кажется, можно читать и ребенку семи-восьми лет, и подростку, и взрослому. Эта новелла – как выдох. Язык ее настолько поэтичный, а сюжет настолько захватывающий и цельный, что «Белая гусыня» прямо просит: прочти меня вслух!

«Верна» – не менее потрясающая вещь. Но если «Белая гусыня» по степени трагической возвышенности и своему очищающему воздействию на читателя тяготеет к древнегреческой трагедии, то «Верна» переворачивает душу горькой иронией: ее молоденькая простодушная героиня без всяких на то оснований вбила себе в голову, что ее ждет блестящая артистическая карьера. В ожидании своего прекрасного будущего она служит Искусству в составе фронтовой концертной бригады – так, как понимает Искусство и Служение: не отказываясь ни от одной просьбы, ни от одного предложения, независимо от того, предстоит ли выступать в окруженном гитлеровцами городе, который постоянно бомбят, или на передовой перед самой атакой. И мечта Верны сбывается – правда, совершенно вымороченным образом: гала-концертом для нее оказываются собственные похороны, устроенные с невероятной торжественностью и пышностью, в присутствии самых высокопоставленных гостей: офицер по связям с общественностью, до войны работавший в Голливуде, увидел в ее случайной смерти (грузовик с актерами подорвался на мине) отличный «сюжет»… Безумная Судьба и безумная Война так перемалывают человека «под себя», что возвышенное оказывается нелепым, нелепое – возвышенным, и слава приходит не вовремя, и время течет не в ту сторону… Тут и сюжет, и коллизии, и способ повествования заденут скорее взрослых и старших подростков. (К слову, обе книги замечательно перевел Олег Дорман.)

Но имя Гэллико российские читатели узнали намного раньше, чем прочитали «Белую гусыню» и «Верну», – в конце 80-х годов, во время перестройки. Тогда впервые на русском языке была издана одна из его детских повестей, «Томасина», – история, закрученная вокруг кошки. Она приобрела в России страстных поклонников и, наряду с «Хрониками Нарнии», на десятилетие стала любимой книгой для семейного чтения. В тот момент российскому обществу неожиданно вернули возможность открытой религиозной жизни, и «Томасина» в переводе Натальи Трауберг воспринималась в интеллигентской среде как глубоко христианская книга.

Один из главных героев повести, ветеринарный врач Макдьюи, «сперва возненавидел Бога, а потом и отверг». Из-за этого (по мысли автора) его жизнь, и без того обкраденная смертью любимой жены, становится невероятно тяжела. Он и мыслями, и чувствами, и действиями словно загоняет себя в тупик беспросветного одиночества. И в задачу автора входит спасти его – то есть вернуть ему веру. Задача сформулирована достаточно прямо, в первой главе книги. Но решается она художественными средствами, и потому повествование оказывается многомерным, приобретает метафорическую сложность.

Это как раз то, что, на мой взгляд, очень нужно подросткам и тем, кто вот-вот достигнет подросткового возраста: ведь тема отношений с Богом, хотим мы того или нет, относится к разряду сложных – пусть об этом и не принято говорить. А дети в определенные периоды своей жизни как раз очень нуждаются в том, чтобы с ними об этом говорили – независимо от того, связана их жизнь с какой-то религией или нет, и независимо от результата этого разговора. Говорить, обсуждать – уже психотерапевтическое действие. Думаю, такое желание возникает у детей и подростков, когда у них обостряется чувство собственной конечности, – то есть в период возрастных кризисов. Или же когда они сталкиваются с непреодолимыми обстоятельствами, воспринимающимися как жестокая жизненная несправедливость.

Автор «Томасины» как раз и предлагает читателю такой разговор – в виде драматического сюжета, закрученного вокруг судьбы… кошки! Вот какой неожиданный поворот. Кто-то в повести эту кошку нежно любит, кто-то ее губит, кто-то хоронит, кто-то возвращает к жизни. А кого-то возвращает к жизни кошка…

Эта кошка, между прочим, тоже обладает самосознанием и даже настаивает на своем божественном происхождении (часть повествования ведется от ее лица)… И автор ей это «позволяет»! Признает за ней это право. А тот, кто не признает, – его главный герой, ветеринар Макдьюи, – довольно жестоко за это расплачивается.

Сам Гэллико, в отличие от своего героя, обожал животных и был страстным кошатником (Олег Дорман в предисловии и к «Белой гусыне» и к «Верне» рассказал, что в доме у Гэллико жили двадцать три кошки.) Для него умение чувствовать и понимать животных, умение взаимодействовать с ними – тоже своего рода религия. И никакого противоречия с духом христианства Пол Гэллико здесь не видит. Наоборот. Тот, кто умеет любить животных, найдет и дорогу к людям (прямо в духе Франциска Ассизского).

Наверное, с этим можно спорить – мол, в реальности можно найти и примеры обратного, – но в художественной системе Пола Гэллико это аксиома.

Главные герои в его произведениях почти всегда странные (и это сразу привлекает к ним читателей, потому что странность всегда сродни чему-то нездешнему, волшебному, а подростки вообще очень часто живут с ощущением собственной странности). И автор странность своих героев подчеркивает и лелеет. Они странные и внешне, и внутренне: внутренняя странность является органичным следствием внешней. Странность как бы очерчивает вокруг героя некий магический круг одиночества, располагающего к погружению в себя, к интенсивной внутренней жизни – и к обостренному чувству родства с природой. Это делает их жизнь осмысленной при любых обстоятельствах.

А Макдьюи, хоть и «странный», выпадает из ряда: он не любит животных – потому что не любит свою профессию: мечтал стать врачом, хирургом, а стал «жалким» ветеринаром. В результате, при всей его умелости, главный способ избавить своих пациентов от болезней, а их хозяев – от связанных с этим неприятностями, для Макдьюи – усыпление. Тут он перехватывает у Бога право распоряжаться чужими жизнями – своеобразная месть за то, что Бог отнял у него любимую жену…

Правда, все непросто?

Макдьюи как будто разучился любить. Единственное существо, к которому он испытывает нежные чувства, – его маленькая дочка. Но он любит ее не как отдельного человека со своей жизнью и переживаниями, а как «живое воспоминание». Макдьюи не хватает на то, чтобы быть внимательным к чувствам девочки. Что? Дочка любит кошку? Какая чушь…

Я не могу припомнить произведение, где слово «любовь» произносилось бы так много раз и при этом не вызывало оскомину: это все-таки очень опасный эксперимент. Но согласитесь: в каком-то возрасте слово «любовь» звучит как музыка (если петь не фальшивя).

А что точно знают маленькие дети, так это то, что кошку можно любить! И дети целиком на стороне кошки и ее маленькой хозяйки. Такие сюжетные коллизии и переживания героев понятны даже шестилетке.

И всех – и маленьких, и взрослых – крепко держит сюжет. Согласен ты с автором в его теоретических конструкциях или нет, видишь ты, какими нитками сшито повествование или не видишь, – сюжет прямо не отпускает.

И вот, когда ты вместе с героями утратил и вновь обрел надежду, когда пережил удивление от встречи с реальностью волшебства под названием «любовь», – тебе дарят счастливый конец: на первый взгляд – фантастичный, но автор настаивает на его правдоподобии: ведь «Томасина» – это не сказка.

«Томасина» – «просто» история, в которой все невероятное имеет под собой вполне реалистичное объяснение.

Как и доказательство бытия Божия.

Что хотел доказать нам автор в повести «Томасина»? Что Бог есть Любовь.

Марина Аромштам

О «Белой гусыне» Пола Гэллико вы можете прочитать в этих статьях:
«Другие дороги жизни»
«Историческая неисторическая история»
«"Снежная гусыня" Пола Гэллико»

О еще одной повести Пола Гэллико, посвященной кошке, - «Дженни» - рассказала Елена Литвяк в статье «Когда тебе трудно – мойся!»

______________________________________

Верна »

Пол Гэллико

Дженни »

Пол Гэллико

Белая гусыня »

Пол Гэллико

Палитра чудес. Томасина »

Пол Гэллико