Иметь своего «внутреннего ребенка» в какой-то момент стало очень модно. Многие считают, что память о том, какими они были в детстве, гарантирует понимание нынешних детей. Я так не думаю. И у меня есть большой соблазн свалить неудачу своей первой встречи с Соевской «Звездочкой» именно на «своего внутреннего ребенка».

Встреча эта произошла семь лет назад. «Звездочка, которая поет» была первой книгой Антона. А я тогда только начинала писать о книгах. К этому времени прошло уже больше десяти лет, как я рассталась с учительской работой. Вопрос «У вас есть дети?» уже ставил меня в тупик, потому что считать детьми двух бородатых мужчин было сложновато. А внуков у меня еще не было. Поэтому мои читательские впечатления от детских книжек определялись вот этим самым «внутренним ребенком», который тогда вертел носом и капризничал: нет, ну что это такое? Мы в «наше» время любили совсем другое! Где глубокие переживания? Где сложные эмоции? Я терпеть не могу шоу-бизнес! Мне совсем не интересно, кто там кого ест! И вообще, я не выбираю между оперой и мюзиклом (правда, для моего «внутреннего ребенка» гораздо привычней было давно устаревшее слово «оперетта»)! Я всегда за «высокое» в искусстве…

Поэтому о первой книге Антона Сои семь лет назад для «Папмамбука» написала не я. Написала Ольга Мяэотс, признанный эксперт в области детской книги. У меня лишь хватило ума не делиться с ней соображениями своего «внутреннего ребенка».

Прошло несколько лет, прежде чем я поняла, что мой «внутренний ребенок» ‒ отвратный советчик. Его эстетические установки коренятся в 60-х годах прошлого века. Его детский читательский опыт крайне однобокий. А его психологические запросы и потребности сильно отличаются от того, что нужно сегодняшнему ребенку.

В частности, моему несчастному «внутреннему ребенку» совершенно не свойственно чувство юмора. Воспитанный на бесконечных моралистических примерах советской идеологии, он был очень серьезным, пошловато-сентиментальным, и его восприятие смешного было на уровне стихов Незнайки. (Только спустя несколько лет я задумалась о том, что у разных поколений разное чувство юмора. И дело не только в том, что каждое поколение смеется над чем-то своим ‒ из-за чего смешное и устаревает так быстро, ‒ а в том, что разные поколения по-разному относятся к эмоциональности в целом.)

Проводником в эту «заповедную зону» стал для меня внук, который с самого рождения словно был нацелен сокрушать мои до той поры незыблемые педагогические установки ‒ в частности, в области чтения. Вот я, к примеру, адепт чтения вслух. Я тысячу и один раз произнесла: «Читайте ребенку вслух, и пребудет с ним книжная культура!» Но мне до какого-то момента казалось, что читать можно все что угодно. Что взрослый хочет, то и читает ребенку. А ребенок пусть слушает. Пусть «вбирает», «впитывает». Дорос до пяти лет? Хорошо. По теории, это возраст сказочных повестей. Пора открыть «Винни-Пуха», пора открыть Астрид Линдгрен – приобщиться к бессмертной классике и продвинуться в сторону статуса «культурный человек». Что значит «неинтересно»? Как это может быть неинтересно? Надо, надо читать! Но вдруг выяснилось, что в моем любимом «Мио, мой Мио!» ‒ боже мой! – слишком много слов. И до начала собственно приключенческого действия там долго-долго повествуется о тоске и страданиях бедного мальчика-сироты…

‒ Нет! – сказал внук.

И на «Рассказы о Франце» несравненной Нёстлингер он тоже сказал «нет» – именно потому, что герой повествования был таким правдоподобным, так походил на него. То есть как раз по причинам, которые мне казались неоспоримыми достоинствами книги.

И потом каждый раз, когда я открывала какую-то книгу, внук сначала кричал «Нет!», а потом объяснял свои «протестные настроения»: «Там все грустно! Там все будет плохо!»

В общем и целом… ну да. Ну так что же? Книжки должны учить жизни! Книжки должны воспитывать!.. В какой-то момент мне пришлось больно себя ущипнуть и напомнить, что книжки вообще-то никому ничего не должны. И у ребенка могут быть вполне уважительные основания не слушать и не читать ту или иную книжку. 

Я ухватилась за «Вертихвоста…» Турбьёрна Эгнера, которого в момент выхода книги в новом переводе Ольги Дробот мой злосчастный «внутренний ребенок» отверг так же, как и «Звездочку» Антона Сои. Со словами: «Достали своими мюзиклами!» (Надо сказать, у меня были смягчающие обстоятельства: тогда по радио раз пятнадцать на дню анонсировали новый мюзикл «Анна Каренина» – «прекрасную, всепоглощающую историю любви». Ссылаясь на особенности жанра и заботу об эмоциях потенциальных зрителей, создатели мюзикла отменили в в своей постановке движение поездов «Москва – Питер» ради счастливого конца. И моя работа над собой, над перестройкой своих устаревших ценностей забуксовала…)

Но сейчас мне нужно было именно «что-то такое» – веселое, из разряда «не парься», не просто с хорошим, а со счастливым концом.

«Вертихвост…» прошел на «ура».

Мне тут же понадобилось еще что-то в этом же роде – и тут оказалось, что у меня есть продолжение «Звездочки…».

У нас с внуком состоялась небольшая дискуссия, что читать – «Скандинавские мифы» или «Звездочку на Еврозверовидении». «Скандинавские мифы», наверное, следовало отнести к «культурной программе» – хотя, на мой взгляд, они были довольно нудными и какими-то «сомнительными» с точки зрения морально-нравственных установок (проклятый «внутренний ребенок»!). Но там действовали Тор и Локи, которым путь к сердцу ребенка уже проложила какая-то компьютерная игра (Вот ведь! Ещё и с этим я должна считаться!). А что за «Звездочка» такая? – внучек отнесся к новой книжке с подозрением: вдруг ему опять подсовывают нечто вроде угрюмого рыцарского путешествия? Я настаивала, что надо попробовать: даю руку на отсечение, что даже почитателю адаптированных к компьютерной системе Тора и Локи понравится.

И мы заключили джентльменское соглашение: во время каждого «сеанса» сначала читаем главку из «Звездочки», а потом – главу из мифов. Все-таки права читающего тоже нужно уважать!

Но уже на второй день «Звездочка» вышла в лидеры. И мы отложили Тора и Локи, несмотря на довольно гадкие ухищрения последнего безраздельно приковать к себе наше внимание.

Я обожаю ходить с ребенком в театр – и следить за его лицом во время действия. Я обожаю ходить с ребенком в музей и слушать экскурсовода «его ушами». И тут я пережила абсолютную детскую захваченность происходящим. Я открыла для себя динамизм сюжета и энергичную работу языка: невозможно сказать, мало здесь слов или много, но все они уместны, все работают на образы, на развитие сюжета. А внук прямо-таки светился от удовольствия – так ему нравилось слушать. В перерывах между «сеансами» он мог сидеть с книжкой и рассматривать картинки и форзацы. Не просто рассматривал, но еще и обчитывал картинки: имена под портретами, подписи, реплики. (Тут, конечно, нужно отдельно отметить работу художников – и дяди Коли Воронцова, который придумал, как визуализировать образы первой сказки, и Сергея Этвида, который умудрился сохранить стилистику Воронцова в продолжении.) То есть ребенок с этой книгой прямо жил.

А к родителям он возвратился от меня с первой частью «Звездочки» (так уж получилось, что знакомство с книгами состоялось задом наперед). И вскоре мне сообщили: «Мы сейчас читаем этот хит, который вы нам дали!»

Все эти события вокруг «Звездочки» привели к изменению моих отношений со своим «внутренним ребенком» и полному пересмотру основополагающего вопроса прежней эпохи «Чему нас учит эта книжка?».

Я поняла, что слишком эмоциональный ребенок, и без того бурно реагирующий на разного рода жизненные обстоятельства и плохо умеющий регулировать собственные чувства, – такой ребенок не готов к дополнительным эмоциональным нагрузкам, возникающим при чтении. У него попросту нет для этого внутреннего ресурса. И если книга обещает быть слишком эмоционально заряженной, она может отвергаться с порога ‒ тут всего лишь работает закон самосохранения.

И если книга оказывается слишком выпуклым зеркалом собственного поведения ребенка, не позволяющим ему безопасно дистанцироваться от происходящего, если она вынуждает его практически полностью отождествиться с персонажем, а тот делает что-то нехорошее и очень похожее на то, что делает (делал и наверняка будет делать) сам ребенок, ‒ это тоже может вызывать протест. Человек не всегда готов заново добровольно переживать чувство вины, которое ему знакомо и которое его мучит.

Правда, ужас? Кто мог подумать!..

Только я хочу, чтобы меня поняли правильно. Я НЕ говорю: вот, смотрите, есть такие эмоционально избыточные книги или книги, которые вызывают у ребенка чувство вины – и поэтому эти книги не годятся для чтения.

Я говорю о СУБЪЕКТИВНЫХ особенностях восприятия, которые вынуждают некоторых детей в конкретный момент отказываться от чтения/слушания тех или иных книг. Со взрослыми дело обстоит точно так же. Есть книги, которые мы относим к разряду «тяжелых». Для чтения таких книг нужна особая мотивация. Требовать от человека обязательно их прочитать невозможно. Ну так и от ребенка – тоже! А что считать «тяжелым», каждый решает сам. У каждого из нас свой эмоциональный порог допустимого. И у каждого ребенка свой порог возможного эмоционального переживания.

А еще есть «интересно – не интересно». Это может сильно раздражать (я вот за многие годы так и не научилась не раздражаться на детское «Фу! Мне неинтересно!»), но такова реальность: интерес ребенка всегда связан с его психологическими потребностями и проблемами.

Так что некоторым взрослым везет: рядом с ними живут удивительные дети, которые с удовольствием слушают «Мио, мой Мио!». И «Рассказы о Франце». И «Винни-Пуха». А кому-то приходится трудновато. Настоящий ребенок нового времени и нового поколения знать не желает о предпочтениях заскорузлого «внутреннего ребенка» родом из 60-х, который сидит у этого «кого-то» внутри. И этому «кому-то» приходится разбираться с собой, выкручиваться, изобретать летающий велосипед…

Но зато в результате ему вдруг с необычайной силой и яркостью открывается творчество писателя нового времени.

Антон Соя написал много разных книг для детей. У меня в этом длинном (и не совсем ровном ряду) ряду есть свои фавориты – кроме двух «Звездочек», «Правильный робот Вася», «Маша и Аркаша-таракаша». И «Правдивая история Федерико Рафинелли». Последняя стоит особняком. Она адресована младшим подросткам. А первые четыре – для тех, кому уже исполнилось пять (или чуть меньше), но еще нет восьми.

Кроме динамичного, практически всегда захватывающего сюжета, Антон Соя поражает еще и остроумием. Он просто мастер перелицовывать современные актуальные, а иногда довольно болезненные реалии (будь то нанотехнологии, способы ведения шоу-бизнеса, экологические проблемы или плохо адаптированное к ребенку устройство школы) в сказочные обстоятельства. И эти обстоятельства как-то закручиваются и раскручиваются, поддерживая героев на плаву, не давая им уйти на дно жизни, подталкивая к счастливой развязке, которая всегда оказывается таким позитивно-продуктивным переустройством небольшого мирка в пределах отдельно взятой дружеской компании. Это не так, чтобы кому-то что-то приснилось, какие-то приключения, а потом он проснулся и… как обычно, пошел в школу. Нет! И школа переделывается, и шоу-бизнес облагораживается, и дети (пусть даже они дети-роботы) становятся «настоящими людьми».

А кто запретит? С чего вдруг требуется сдерживать в книге свою неуемную жажду усовершенствовать действительность и приумножать самое что ни на есть доброе добро?

Свобода, с которой Антон Соя это делает, не может не поражать.

Как и его абсолютно вольное обращение с жанрами. Возможно, проблемы, которые возникают у произведений Антона Сои на книжном рынке, связаны именно с тем, что они очевидно выламываются из привычных рамок.

Вот берется человек писать ужастик. Использует, казалось бы, весь «джентльменский набор», требуемый для ужастика: несчастный лысый клоун с хронически расквашенным носом, родители – людоеды, любимая девушка – ведьма, способная прожигать людей и поверхности взглядом одного единственного глаза (в буквальном смысле). И всё вроде бы начинается по схеме: в одном черном-пречерном городе была черная-пречерная улица. На черной-пречерной улице стоял черный-пречерный дом… Но почти сразу выясняется: что-то нарушено в классической черноте предъявленного читателю ужастика. И ты ловишь себя на ощущении, что вообще-то с тобой играют совсем в другую игру. В черной-пречерной комнате черного-пречерного дома, закутавшись в фиолетовую простыню, сидит автор и давится от смеха. И, естественно, никакой одноглазой ведьмы нет, а есть прекрасная ясноглазая девушка, у несчастного лысого клоуна в результате всех приключений исчезает его вечно разбитый нос и отрастает пышная шевелюра. Родители-людоеды исчезают с дороги, оставив о себе добрую память, потому что они всех спасли от чего-то более страшного, чем они сами. А в черной-черной комнате раздвигают занавески. Автор, повеселившись, выпрастывается из фиолетовой простыни и, верный своему принципу, дарит читателю не просто счастливый, а сверхсчастливый конец, в котором учтены все явные и тайные читательские пожелания. Жизнь прекрасна!

А вы говорите – ужастик!

Я в свое время встречала в педагогической литературе такие сочетания как «психосберегающая педагогика» и «психосберегающий метод обучения». Кажется, теперь я близка к тому, чтобы заявить о существовании «психосберегающих книжек». Нельзя сказать, что книжки Антона Сои прямо смешные-пресмешные. Это мне было смешно, потому что я считывала (как мне казалось) авторские аллюзии и цитаты. Это я отмечала: ого! Какая изящная пародия! Как автор умеет обращаться с метафорами! Любой новый термин готов переплавить в метафору, а любую метафору, напротив, – «овеществить». И сколько же этого в тексте!

А ребенок, особенно маленький, конечно, всего этого не считает. Ну и ладно. Не обязательно узнавать все, что закамуфлировано в говорящих именах и метафорах – это не влияет на восприятие сюжета и персонажей. Достаточно чувствовать общую интонацию, общий настрой. И если даже ребенок не смеется, ему интересно. Интересно и хорошо.

Ну и мне в результате тоже стало интересно – думать над тем, к каким неожиданным заключениям способны привести размышления над детскими книжками.

И хорошо мне тоже стало, потому что нет ничего более вдохновляющего, чем победа над собой.

Марина Аромштам