В 2000 году я работала в школе, и 55-летие Победы обязывало меня поговорить со своими третьеклашками о войне. Тогда еще не было методических «разнарядок». Я просто решила, что это надо сделать: память о войне лично для меня занимала место в ряду непреложных ценностей. Но в разговоре с детьми нужно было от чего-то оттолкнуться. Поэтому я пришла в класс и сказала: «Мне интересно, что вы знаете о войне. Напишите, пожалуйста, всё, что вспомните, всё, что считаете важным. Обещаю не обращать внимания на ошибки».

По-моему, ясно сформулированное задание, так ведь?

Дети сдали мне двойные листочки, я привезла их домой и вечером села читать… Думаю, мое лицо в тот момент могло стать подарком для фотографа:

«Война – это очень страшно. В Чечне многим солдатам отреза́ли головы…»

«Я очень боюсь войны. Вдруг меня украдут чечены…»

«Мой старший двоюродный брат служил в армии. Его послали в Чечню…»

Это самое яркое, конечно. Не все «сочинения» были с такими «подробностями», но все рассказывали о страхах. И только один мальчик правильно понял, о чем я попросила, и написал, что его дедушка воевал на фронте с немцами и получил за это орден…

То есть спонтанные ассоциации со словом «война» у моих учеников, детей 90-х, были совсем другими. Я в детстве смотрела по телевизору фильмы «Она защищала Родину» (1943 года), «Летят журавли» (1957), «Судьба человека» (1959) и «Отец солдата» (1965), а они ‒ информационные репортажи из Грозного и «вокруг».

Тогда это «другая реакция» на слово «война» меня больно резанула, и я бросилась затыкать зияющий поколенческий разрыв, как умела: рассказами о нацизме, о том, что такое «враг вторгся», о том, как бомбили Москву и морили голодом Ленинград… И всё это люди нашей страны должны были преодолеть!

Надо отдать должное родителям моих учеников: они тоже встрепенулись, и общими силами мы как-то «навели мосты».

Но это ошеломляющее открытие – «у каждого поколения своя война!» ‒ заставило меня совсем иначе взглянуть на происходившее и происходящее. Можно сколько угодно рассказывать о прошлом, но это именно прошлое, и в жизни детей у него особый, отдельный статус. А формирующим переживанием становится то, что вписано в их актуальную жизнь, из чего вырастают их страхи.

У современных детей уже не может быть непосредственного отношения к войне, которую пережили мои родители и мои дедушки-бабушки, – только историческое. Это закон, обусловленный временной дистанцией.

Значит, в разговоре с детьми о войне не может быть ничего «само собой разумеющегося» ‒ им все нужно объяснять.

А временная дистанция к тому же порождает совершенно иную оптику. Теперь мы уже не только переживаем, но и осмысляем: война как событие оказывается внутри гораздо более широкого и сложного контекста, чем мы раньше себе представляли. Надо признаться, что и наши собственные детские представления претерпели изменения. Мне кажется, я только теперь начинаю не то чтобы понимать, а догадываться, что в действительности пришлось пережить нашим близким.

Поэтому меня по-настоящему коробит, когда я сталкиваюсь с «триумфальной риторикой», предпочитающей говорить не о «войне», а исключительно «победе» ‒ как будто речь идет о спортивных состязаниях: вот какие мы молодцы! Какой классный забег совершили – от Москвы до Берлина!

Но война – это не спортивные состязания и последующее торжественное вручение наград. Это, прежде всего, 40 миллионов погибших.

В начальной школе я использовала разные методы наглядности, чтобы объяснить детям некоторые цифры. Как объяснить, что такое 40 миллионов?

Можно, например, так: в нашей стране сегодня существует 16 городов-миллионников. В Москве примерно 12, 5 миллионов жителей, в Питере – чуть больше 5 миллионов 300 тысяч, в каждом из остальных городов – чуть больше миллиона. Если сложить число жителей всех самых крупных городов России, эта общая цифра все равно не достигнет 40 миллионов…

Цифры должны ужасать. Это та цена, которая была заплачена за победу в Великой Отечественной войне. Я не могу заставить себя думать, что «сейчас это уже не важно» и «главное – это гордиться».

Что касается слова «победа», то оно в данном случае непременно требует предлога: НАД кем? НАД чем?

Победа в Великой Отечественной и Второй мировой войне была победой над немецким нацизмом.

Флаг над Рейхстагом значил именно это. А главным итогом победы над нацизмом в мировом масштабе стало новое понимание человечности. Это понимание нашло отражение и закрепилось и в послевоенной философии, и в новом международном праве, и в искусстве и литературе.

И мы очень хотим, по-прежнему хотим, чтобы и наши дети, и даже наши внуки разделили с нами переживания, связанные с той войной, и понимание той войны.

Можем ли мы уповать на книги?

Ведь сами мы приобщались к людям XIX века в их переживаниях, связанных с событиями 1812 года, через «Войну и мир»? Тень той войны, тоже Отечественной и тоже связанной со вторжением, оказалась длиной чуть ли не в полвека…

Понятно, что книги работают только там, где подростки читают. И читают, что называется, «по доброй воле», не из-под палки. Из-под палки совместные переживания не рождаются.

Но даже если подростки читают, проблемы все равно возникают.

Казалось бы, о Великой Отечественной войне написано много книг. Но что-то из этого наследства безнадежно устарело, хотя есть и то, что будет читаться и перечитываться и по-прежнему переворачивать душу: авторы таких книг уже тогда, в послевоенное время, осмеливались писать глубоко и честно.

Однако новым подросткам нужны новые книги.

Взрослый владеет и современным языком, и языком прошлого. А дети до пользования языком прошлого должны дорасти. Поэтому, кроме классики, им непременно нужны книги, написанные из «сегодняшнего дня». Это и есть «другая оптика» – показатель того, что в обществе существует потребность осмысления случившегося почти 80 лет назад.

Новых книг о войне у нас сейчас не много. (Удивляться, по понятным причинам, этому не приходится.) Но они есть.

Самые мощные, на мой взгляд, в этом не очень длинном ряду – «Облачный полк» Эдуарда Веркина и «Следы» Евгении Басовой.

Эдуард Веркин «Облачный полк»
Художник Олег Брауде
Издательство «КомпасГид», 2019

«Облачный полк» ‒ роман о «партизанской жизни». Прототипом главного героя, как рассказывает нам в послесловии автор, стал Леня Голиков.

Во времена моего школьного детства существовала серия тонких книжечек «Пионеры-герои». Все они были посвящены подвигам детей во время Великой Отечественной войны. И все, как жития святых, были написаны по одному и тому же канону: в счастливой советской стране жил-был мальчик (или жила-была девочка). Он (она), как и полагалось всем детям этой страны, вступил(а) в пионеры. Но потом мирную жизнь оборвала война. У мальчика (девочки) убили родных, он(а) оказался(лась) среди партизан или просто волею случая вдруг стал(а) помогать партизанам или подпольщикам. Но погиб(ла), выполняя важное задание. Вечная слава героям!

И все время подчеркивалось, что мальчик (девочка) был(а) пионером (пионеркой). В этот ряд и был вписан Леня Голиков. 

Но герой Эдуарда Веркина из пионерского возраста давно вышел, хотя до призывного, очевидно, не дорос. В нем странным образом проступают черты, родственные современному подростку: узнаваема и манера говорить, и пластика, и внезапные перемены настроения, и импульсивность, и отчаяние, перемежающееся бравадой, и остро ощущаемая совершенно подростковая уязвимость. Он до боли типичен – даром что вынужден существовать в «интерьерах» и «пейзажах» войны. И эта сочетание типичного и индивидуального делает героя абсолютно живым.

Так и слышишь интонации его голоса и скрип снега под ногами, когда, например, он ведет захваченного им «языка» по зимнему лесу и в приступе внезапной ненависти вдруг заставляет его есть кусок голенища, отрезанного от его же кожаного сапога. У пленника ‒ деревенского парня, который то ли по собственной воле, а может и по чужой, оказался среди «полицаев», кусок сырой кожи застревает в глотке, он начинает задыхаться, и герою приходится еще и грубо спасать ему жизнь.

Описание партизанской жизни – с ее стремлением создать хоть какой-то уют в земляных норах, непонятно откуда берущейся едой (лучше не думать, откуда), неотвратимыми и неуместными любовями и не менее неуместным «выяснением отношений», регулярными и смертельно опасными боевыми вылазками, деловитым, поверх «отношений», распределением боевых и бытовых обязанностей, – поражает беспощадным реализмом и ужасающей откровенностью. И как, каким образом все «обыденное» в человеке побеждается чувством долга? Почему в какой-то момент мальчишка, недавний подросток, жертвует собой ради тех, кто рядом? И все это происходит совершенно «естественно», «органично»…

Евгения Басова «Следы»
Художник Ю. Куршева
Издательство «Речь», 2018

Главы, посвященные войне в романе Евгении Басовой «Следы», как мне кажется, не имеют аналогов в отечественной подростковой литературе. Тут описаны не фронтовые действия и не «беспримерный подвиг тружеников тыла». Тут описана жизнь деревни под оккупацией. Точнее – выживание в такой деревне, во всей его сложности и невозможности и, в то же время, во всей его простоте, которая «хуже воровства». Со всеми живущими в этой деревне людьми – и подлыми в своей зависти и желании властвовать и насильничать, и какими то полусвятыми, совершающими бытовые, «обыденные» подвиги. Одна из главных героинь, в образе которой прочитываются и черты сказочной «златошвейки», «Марьи-искусницы», и «несмываемое пятно» дворянского происхождения, помогает партизанам. Но делает она это в каком-то не вполне сознательном, полуобморочном состоянии. Ее просят помочь с переводом перехваченных немецких сообщений – она и помогает, потому что знает несколько иностранных языков, а просят ее об этом те, от кого она зависит. А еще она любит одного партизана (он – такой хороший, такой положительный парень). Но вообще-то по жизни ей и любить не дозволено – так подмяла ее под себя «молодая советская власть», лишив родителей, дома и любых перспектив. Когда это произошло, ей было лет шесть, не больше. Но вот языки – остались…

Война с дистанции – это эпизод в длинной жизни людей. Но он определяет отношение к реальности чуть ли не четырех поколений. Потомки уже не понимают, почему должны поступать так, а не иначе, почему им нельзя, например, общаться с живущей за забором соседкой. И не только с самой соседкой, но и с ее внучкой. Да потому, что из-за соседки, из-за ее завистливости и длинного глупого языка расстреляли во время войны людей. Но никому из взрослых «свидетелей» не приходит в голову что-либо объяснять ребенку: это правило – и все. В общем-то дикое правило (внучка-то бабкина тут причем?), но его породила война. И он, как веревка, грозящая свиться в петлю, дотянулся до наших дней: за нарушение правила даже сегодняшнему ребенку, любимому и «несведущему», полагается жесткая порка...

Есть у Евгении Басовой в отношении к своим персонажам что-то чеховское, что-то от описания жизни «В овраге». Но в «Следах» проникающий в недра «оврага» авторский взгляд прослеживает жизнь его обитателей во временно́й перспективе. И оказывается, что в какой-то момент чувство поруганной справедливости способно объединять людей…

Это, конечно, сложные книги – и роман Эдуарда Веркина, и роман Евгении Басовой. Осилить их, наверное, могут только старшие подростки. В книге Басовой, на мой взгляд, особенно много исторических и культурных коннотаций. Но динамичное, богатое событиями повествование и сильные, рельефные образы затягивают читателя.

Такие книги действительно еще и учат истории, пониманию ее сложности.

Мария Ботева «Сад имени Т.С.»
Художник Капыч
Издательство «КомпасГид», 2018

«Сад имени Т.С.» Марии Ботевой относится к другой весовой категории ‒ «литературный конструктор» в книге местами слишком заметно выпирает из художественного повествования. Но зато «Сад» можно предложить детям уже в начальной школе.

И здесь тоже присутствует важная для современных книг черта, отличающая ее от книг предшествующей эпохи: война вписана в длинную цепь взаимообусловленных событий. Последействие войны, вроде бы оставшейся в прошлом, настигает и тех, кто ее пережил, и даже тех, кто, по счастью, родился намного позже.

Герои книги – взрослые и дети дружной многодетной семьи – хотят восстановить историческую справедливость, связанную с непризнанным подвигом их двоюродного прадеда. Во время взятия Рейхстага прадед вместе с несколькими другими солдатами водрузил на его крыше красный флаг. Таких групп с флагами было несколько, но официальная пропаганда приписала подвиг только одной из них, с «правильно подобранным» составом участников. Прадеду было велено молчать, а потом его еще и при первой же возможности посадили. Вернувшись домой из заключения, он начал безбожно пить…

Этот совершенно «не парадный» сюжет в книге представлен как история, которая открывается детям из разговоров родных, занимавшихся поиском архивных документов. Взрослые родственники встречаются и объясняют детям: прадед-то, оказывается, и правда водрузил флаг на Рейхстаг! А то, что он пил… ‒ ну да. Может, и пил поэтому…

Повествование соткано из эпизодов жизни детей в провинциальном городке. Их мама и папа много работают и мало получают. И все они такие хорошие…

Думаю, у этой книги есть и будут свои читатели.

Все три названные книги можно считать новаторскими с точки зрения темы: угол зрения, под которым авторы смотрят на вроде бы известное событие, неожиданный и трагический. И во всех трех книгах показано, как «работает» память о войне в следующих поколениях.

«Великая Отечественная война. 1941‒1945.
Рассказы, стихи, очерки, письма» (Сборник)
Издательство «Лабиринт Пресс», 2019

Еще одна новая книга для детей создана в издательстве «Лабиринт-пресс» коллективом составителей (Д. Меркулов, А. Солопенко и Е. Бунтман) и называется «Великая Отечественная война. 1941‒1945. Рассказы, стихи, очерки, письма». Эта книга большого формата стилизована под альбом «того» времени и проиллюстрирована историческими «артефактами»: фотографиями, плакатами, картами, схемами, почтовыми открытками – реконструкторский прием, позволяющий сделать книгу интерактивной и успешно отработанный издательством в нескольких других книгах о знаковых событиях русской истории. Но в отличие, например, от книг «Бородинское сражение» или «Ледовое побоище» здесь нет комментатора-историка, объясняющего смысл событий и их место в причинно-следственном ряду. Это антология классических советских текстов ‒ художественных, публицистических и пропагандистско-информационных, подобранных в соответствии с хронологией военных действий и дополненных солдатскими письмами с фронта и выдержками из дневников «свидетелей».

Видимо, по мысли составителей из такого противоречивого многоголосья (включающего как строки «Писал письмо тайно. Писать никак нельзя…», так и бравурные речевки и портреты Сталина) у читателя должен возникнуть сложный, разноплановый образ войны.

Это, безусловно, интересная и важная идея, предохраняющая от упрощенного восприятия исторических событий.

Но все-таки трудновато представить себе ребенка, который прочитает эту книгу насквозь. Вероятно, антологии «Великая Отечественная война» больше подходит роль пособия для учителя или библиотекаря, перед которыми стоит задача рассказать детям о войне.

Тема ленинградской блокады, на мой взгляд, требует отдельного разговора и отдельной статьи. Но совсем не коснуться ее было бы неправильно.

И я хотела бы назвать две художественные книги о блокаде, созданные относительно недавно: это «Краденый город» Юлии Яковлевой и «Сурвило» Ольги Лаврентьевой.

Юлия Яковлева «Краденый город»
Художник Влада Мяконькина
Издательство «Самокат», 2018

«Краденый город» ‒ вторая часть эпопеи «Ленинградские сказки», страшная история с фэнтезийными элементами, действие которой разворачивается в блокадном Ленинграде.

Ольга Лаврентьева «Сурвило»
Иллюстрации автора
Издательство «Бумкнига», 2019

«Сурвило» ‒ графический роман, названием которого стала фамилия главной героини, от лица которой ведется повествование. Ее жизни в блокадном Ленинграде и во время войны посвящены четыре из семи глав романа. Это история, записанная со слов Свидетеля.

Как и в книгах Е. Басовой и М. Ботевой, война и блокада в «Краденом городе» и «Сурвило» вписаны в длинную жизнь героев, и память о них передается следующим поколениям. У блокады есть начало и конец. Но и до блокады с героями что-то происходило, и после блокады – тоже. И этот «контекст» заставляет содрогаться еще больше: жизнь героев чудовищна даже и без блокады. А уж вкупе с блокадой…

Но «Краденый город» и «Сурвило» ‒ это не только тематический прорыв. Это еще и довольно дерзкие эксперименты с «языком изложения».

«Краденый город» нарушает устоявшиеся каноны по отношению к жанру. Его автор, Юлия Яковлева, решается говорить о блокаде не в традиции реализма (к чему мы привыкли), а языком, который сравним с языком фэнтези. Это вполне предсказуемо вызвало негодование хранителей памяти о ленинградской блокаде и «классических» канонах ее восприятия.

Но книга ведь обращена не к ним – не к тем, кто и без того знаком с блокадными дневниками и помнит переживших блокаду. Книга обращена к подросткам, которые, как я уже говорила, лишены привилегии знать реальных блокадников и которых формируют совершенно другие события. А для многих из них фэнтези – любимый и понятный жанр. Они ему доверяют, они готовы с помощью этого жанра в том числе и познавать разные плоскости бытия.

Что касается «Сурвило», то это вообще беспрецедентный выход за пределы канона: о блокаде рассказывает графический роман! Конечно, в виде графического романа уже существуют «Дневник Анны Франк» и другие истории о Холокосте. И понятно, как это работает по отношению к современным подросткам, для которых привычней воспринимать «сообщение» в визуальной упаковке.

Это не значит, что «Сурвило» обеспечен интерес с их стороны. Это все-таки очень тяжелая книга: не каждый готов в нее погрузиться. Но, как заметил один из подростков-экспертов во время обсуждения книг о Холокосте, читая текст, я могу представить себе бог знает что. Это гораздо страшнее, чем смотреть комикс или графический роман, где за тебя уже всё представили и ограничили «в действиях» твое воображение.

Это не точная цитата. Это смысл сказанного. Но, мне кажется, тут точно сформулированы законы восприятия.

Марина Аромштам

______________________________________

Здесь вы сможете прочитать еще один материал нашего сайта, посвященной Великой Отечественной войне.