Но вот в три года Лёня пошел в садик и через пару недель принес оттуда «плохие слова» в количестве четырех штук: писька, попа, какашка, пук. Конечно, он прекрасно знал эти слова и раньше, но употреблял их, так сказать, в «прямом смысле». А в садике Лёня вдруг понял, что эти вроде бы обычные слова вызывают какую-то необычную реакцию взрослых: те начинают обижаться, ругаться, отворачиваться. Он понял, что этими словами можно обозвать обидевшего тебя человека, можно дразниться, провоцировать...

Я дала Лёне понять, что мне очень неприятно слышать эти слова и объяснила, что это «туалетные слова», которые живут в туалете. Несколько раз Лёня закрывал дверь в туалете и кричал на весь дом свою «заветную четверку». Я терпела, и через несколько недель Леня спокойно миновал этот этап своего развития.

Но вот полгода назад «туалетные слова» объявились и в речи Платона, которому к этому времени тоже исполнилось три года. Характеры у моих сыновей очень разные. Тот способ, который отлично сработал с послушным, доверчивым Леней, оказался совершенно бесполезен в ситуации с фантазером и упрямцем Тошей. Чего я только ни делала: и недовольство свое показывала, и играть с ним переставала, если он эти слова употреблял. И замены всякие предлагала: «Давай вместо какашка-попка говорить ручка-ножка?» Тоша только смеялся и ни за что не соглашался. «Извини, мамочка, я больше не буду!» – говорил мне ребенок, и через 15 минут все повторялось. Я советовалась с психологами, они предлагали не обращать внимания – мол, скоро перерастет. Но невозможно не обращать внимания, когда ребенок гуляет, бегает-прыгает и вдруг от радости и перевозбуждения орет на всю улицу: «Какашкааа!» А я краснею, бледнею и ловлю осуждающие взгляды прохожих.

Дома Тоша и Леня уединяются в свой домик под кроватью, просят меня не заходить и тихо шепчут четыре своих «заветных слова». Кстати, муж мой уверяет, что эти слова обожают все мальчики, просто не все мамы об этом знают. И что вообще не надо в это вмешиваться... В общем, я уже была готова отступить и признать свое педагогическое поражение.

Вот тут я и вспомнила про крота, которому кто-то наделал на голову. И решила вышибать клин клином. Я заказала книжку в интернет-магазине и сообщила детям, что скоро приедет «книжка про какашку». Каждый день Тоша меня первым делом спрашивал, приехала ли книжка. Когда она, наконец, появилась, то вызвала у детей настоящий восторг. Мы прочитали ее раза три, дети искренне хохотали и никак не могли поверить: а что, действительно про какашки можно писать книгу? И рисовать? И мама, которая совсем недавно не хотела слышать это слово, теперь произносит его снова и снова, и совсем не в туалете?
Платон вспоминает об этой книге почти каждый день. Он выучил ее наизусть. Мы обычно читаем вечером, перед сном, и нередко, закончив какую-нибудь «обычную» книжку (сказки, истории, стихи), Тоша спрашивает: а теперь про какашки можно? И мы опять и опять читаем про крота…

Эта книжка легализовала «запретную тему» в речи обоих мальчиков. И, к своему изумлению, я заметила, что Платон стал гораздо реже пользоваться словом «какашки» не по назначению, вне туалета. Видимо, книга позволяет ему выпустить пар, открывает возможность «санкционированного» произнесения этого слова и постепенно ослабляет необходимость пользоваться им в неподходящих ситуациях.

А мне самой (и это, возможно, главное) книжка про крота позволила примириться с тем, что есть в братско-мальчишеской жизни моих сыновей какие-то недоступные моему пониманию вещи.

Анна Рапопорт