– Борис, будучи начинающим детским писателем, вы входили в объединение «Черная курица», одной из целей которого было собрать молодых авторов, как-то по-новому видевших детскую литературу. Не могли бы вы рассказать эту историю подробнее.

– Я начал писать рассказы, когда еще был студентом. Одновременно я работал журналистом, причем одно время – в детском журнале «Пионер». А в 1982 году я стал ходить на семинар детских писателей. Это был постоянно действующий семинар, проходивший под эгидой московской детской писательской организации и горкома комсомола. Мы собирались раз в неделю на улице Писемского, рядом с кинотеатром «Октябрь», в старом таком особнячке. Руководили семинаром известные мастера детской литературы – поэт Яков Аким и писатель Сергей Иванов, сейчас его, к сожалению, подзабыли. Участники семинара читали свои произведения, обсуждали их. И неожиданно я обнаружил, что многие из моих ровесников пишут детские рассказы, сказки, стихи. Конечно, там были разные люди. Некоторые вскоре ушли, у них были амбиции поскорее напечататься. Но тем, кто остался, был важен не результат, а некий процесс. И вот с этими людьми мы в годы перестройки решили создать общество детских писателей «Черная курица». Нам тогда казалось, что мы это делаем в том числе и потому, что так легче было напечататься. Но на самом деле нас объединяло не столько желание печататься, сколько общее отношение к детской литературе как к пространству, рамки которого нужно менять, привносить туда какую-то новую эстетику.

– В какую же сторону вы хотели менять эти литературные рамки?

– Сегодня все это уже стало частью истории, и если к этому относиться именно как к истории, то нужно вспомнить, что нечто подобное уже происходило в 20–30-е годы: обериуты, журналы «Еж» и «Чиж» и т.д. Конечно, Введенский, Хармс и все остальные – это были великие люди, классики русской литературы, пусть и не такие известные как Толстой и Достоевский, но тем не менее классики. Конечно, у нас не было такой мощной атаки на эстетику детской литературы, какая была у них, но что-то общее было: это склонность к абсурду, карнавальному юмору, философской сказке, философии вообще. Это я говорю про других, потому что сам я всегда писал такую реалистическую, психологическую прозу, но благодаря этому всему я тоже чувствовал себя в какой-то волне, в общем потоке. Мне это было очень интересно.

Собственно, организовывали «Черную курицу» несколько человек: писатели Лев Яковлев и Юрий Нечипоренко, наш очень рано умерший друг Коля Ламм, критик Лола Звонарева, я и поэт Владимир Друк. Друк в общем-то писал стихи для взрослых, но у него были и детские стихи, а в тот момент он работал в журнале «Пионер» и поэтому тоже стал как бы застрельщиком всей этой истории. Одно из наших заседаний состоялось у меня дома, в маленькой квартирке на Аргуновской улице, и это был один из самых счастливых моментов моей жизни. У нас не было такой постоянной литературной тусовки, как у обериутов, мы собирались просто от случая к случаю. Но этот сбор был какой-то праздничный, веселый и очень человечный. И именно тогда я вдруг понял, что все это действительно не случайно, что это часть настоящей литературной борьбы. Нас было довольно много, человек 15–20, но все эти люди были очень близки мне по духу, по своему ощущению, по самовыражению, по способу мысли, способу говорить. Там совсем не было чужих людей.

– Каким было это самоощущение?

– Все это происходило в конце 80-х, в самом начале перестройки, и в начале 90-х, когда мы уже начали пробовать что-то делать – журнал, альманах, – и у нас было общее ощущение, что мы перешагнули какую-то грань эпох и находимся уже в новой эпохе. И хотя все вокруг рушится и сдвигается, мы способны что-то совершить, способны приблизиться, прикоснуться к какому-то чуду. Это было очень счастливое ощущение. И ведь это были люди не то что 20-летние, нам всем было уже около 30 и за 30. Но в литературе всё рождается позднее, чем в других видах искусства. И каждый из нас сохранял в себе маленького ребенка и с помощью этого маленького ребенка пытался выразить что-то очень важное для себя.

Тогда во всех этих наших делах участвовали очень талантливые люди: Марина Москвина, Сережа Седов, Тим Собакин, Марина Бородицкая, Саша Торопцев, покойный уже Олег Кургузов. Можно еще назвать Андрея Усачева, он хотя и отдельно был всегда, но тем не менее. Все они пошли разными путями, но все состоялись. Состоялись, потому что воспринимали литературу как способ жизни – не как способ чего-то добиться или войти в какой-то высший круг, а именно как способ жизни, как дыхание.

– Расскажите поподробнее о том, что вы делали в «Черной курице».

– В 90-м году мы пришли в фонд Ролана Быкова и предложили создать при нем издательство детской литературы под названием «Черная курица». Издательством занимался Лев Яковлев – он был как бы координирующим центром, мотором этого дела. Но создать мощное издательство у нас не получилось, потому что издательство – это прежде всего экономическое предприятие. Одновременно с «Черной курицей» рождался, к примеру, «РОСМЭН». И сегодня «РОСМЭН» – это издательский монстр, потому что там с самого начала занимались экономикой. А у нас никто ничего не понимал в экономике. Но зато через несколько лет у нас скопилось огромное количество рукописей, потому что мы собирались выпускать альманахи. Первые годы мы думали: вот выпустим один альманах, второй, третий – и все всё поймут, грубо говоря. Хотя как раз альманах-то с большим трудом делался, и в итоге он так и не получился, но это уже отдельная история… В этой куче рукописей было все. Например, там были очень жесткие повести о послевоенных детских домах. Или такие ностальгические рассказы о детстве 60-х годов, где главная была тема отношение родителей и детей. Там были абсурдистские сказки и рассказы в стиле Хармса. Там были мистические вещи. На самом деле, пробовалось буквально все. Но моментом, который все это объединял, был мягкий юмор советской детской литературы – та часть нашего наследства, от которой никто не готов был отказаться. Смех – это единственный переводчик со взрослого языка на детский. И все это прекрасно понимали. Даже те, кто писал очень страшные по фактуре вещи, они временами об этом вспоминали и в эти страшные вещи добавляли смешные эпизоды.

– Как можно охарактеризовать этот позднесоветский литературный смех?

– Он проявлялся в таком мягком, ироничном взгляде на героя, на взрослых, на детей, да и на самого рассказчика. И этот мягко-ироничный взгляд помогал сказать что-то, не говоря об этом прямо.
Описать это эстетически более подробно мне трудно. Это была довольно веселая литература, но сложная, и она как-то не попала в такт времени. Она не стала очень популярной, но я считаю, что лучшие рассказы, лучшие стихи, лучшие сказки рано или поздно станут таким литературным фоном, без которого уже невозможно будет обходиться.

Беседовала Юлия Шевелкина
Фото Тамары Корнильевой