Дарья Пономарева, 16 лет, г. Кемерово

На мой взгляд, «Алису» следует хотя бы один раз прочесть вслух, чтобы понять, как по-особенному звучит язык Льюиса Кэрролла, пусть даже и в переводе. Мою первую «Алису» в пересказе Леонида Яхнина мне читала мама, и именно тогда началась моя безграничная любовь к девочке, уснувшей на берегу реки. Голос дает написанным словам жизнь. Но такую же живительную силу способен придать словам и перевод.

Сложность состоит в том, что язык здесь является героем книги. Магия кэрролловского языка заключается в словесной игре со смыслами. Перевод Клюева изобретательно, точно и одновременно поэтично передает эту игру. Например, в английском языке слово «creek» ‒ «залив» созвучно со словом «treacle» ‒ «патока» (вещество, похожее на мед). В тексте Соня рассказывает Алисе про трех сестер, которые жили на дне залива. «Чем же они там питались?» ‒ удивляется Алиса. Ответ ‒ патокой. В английском языке игра возникает благодаря созвучию слов «creek» и «treacle». Но современным российским детям вряд ли известно слово «патока» и что оно означает. А вот «заливное» ‒ блюдо, которое ребенок часто видит на праздничном столе. И Клюев находит свой вариант игры: «Заливным питались», – ответила Соня, подумав минуту другую.

Имена и прозвища в сказке Кэрролла нередко определяют характер персонажа. Многие из них легко перевести дословно, но есть такие, как например Hatter, с которыми у переводчиков возникают проблемы. Логичнее всего перевести его как Шляпник ‒ то есть мастер, создающий шляпы. Но этот персонаж – нечто большее, чем просто шляпник: у него есть характер, ему свойственны определенные безумства, и он играет не последнюю роль в тексте. Именно поэтому переводчики по-разному переводят это имя, стараясь сделать его более «говорящим». Например, в переводе Н. Демуровой, который считается самым «каноничным», Hatter назван Болванщиком, с явным намеком на недалекость его ума. У Клюева этот персонаж получил имя Головной Уборщик.

В новом переводе изменились и привычные названия глав. Знаменитая первая глава ‒ «Вниз по кроличьей норе» ‒ теперь называется «В нору за кроликом», «Море слез» стало «Акваторией (участком водной поверхности, ограниченным естественными, искусственными или условными границами) слез», «Бег по кругу и длинный рассказ» превратилось в «Совещательные гонки и рассказ без конца», а «Безумное чаепитие» стало «Чаепитием с приветом».

Самое интересное – это сравнивать разные переводы «Алисы» с оригиналом и между собой. Просто класть рядышком две книги, открывать их и вертеть головой от одной страницы к другой. Это моя любимая игра, ведь теперь участников в ней стало больше.

В переводе Евгения Клюева отдельные слова, строчки, названия глав и целые абзацы звучат совершенно по-новому: смысл шуток Льюиса остался прежним, буквы никуда не сбежали, но звучание и смысл неуловимо изменились. Мне приятно читать с мамой эту книгу, ведь теперь она может зачитывать строчки из моей «детской» «Алисы», а я могу отвечать ей строчками из новой книги. Я чувствую какую-то незримую связь с переводчиком, мне кажется, он тоже играл в эту игру, только на более «взрослом» уровне: так же садился и начинал сравнивать английский текст и тексты своих предшественников, чтобы понять, как всем известная сказка на английском должна звучать для уха современного русского читателя.

Читая сказку в новом переводе, я буквально кончиками пальцев ощущала, какое удовольствие доставляла эта работа Евгению Клюеву. Думаю, и для меня, и для него игра в слова ‒ это лучшее занятие на свете.

Новое издание оформила Флоор Ридер – молодая нидерландская художница, которая в 2014 году получила престижную премию «Золотая кисть». В своей работе она использовала необычную технику граттаж, при котором рисунок кажется «процарапанным» (дословный перевод с французского gratter ‒ скрести, царапать) на ровно залитой краской поверхности, штрихи наносятся в несколько слоев, отчего получается эффект «детского» рисунка. У Флоор Ридер сама Алиса вышла обновленной: она выглядит как современная девочка-тинейджер в больших очках, забавной шляпе путешественника, стоптанных кедах и рюкзаком за плечами. Именно такие рисунки и нужны книге, чтобы подчеркнуть всю новизну перевода Клюева.

Ксения Барышева, 14 лет, г. Ярославль

Краткая аннотация к книге не зря предупреждает, что сказки Льюиса Кэррола нужно брать в руки с осторожностью, иначе они могут перевернуть сознание читателя. И с этим трудно не согласиться, поскольку автор учит раздвигать границы привычного:

«Алиса опять рассмеялась:
– …Кто же может поверить в то, чего не бывает?
– Так упражняться надо, скажу я тебе, – посоветовала Королева. – Вот я в твоем возрасте ежедневно по полчаса упражнялась, и знаешь, иногда мне удавалось еще до завтрака поверить в целых шесть вещей, которых не бывает…»

Мне кажется, что этот диалог очень важен для понимания второй книги ‒ «Алиса за зеркалом» (так переводчик изменил ставшее привычным русскому читателю название книги «Алиса в Зазеркалье»). Ведь очень часто, чтобы быть готовым к новым открытиям, действительно нужно броситься вслед за белым кроликом вниз по кроличьей норе или заглянуть в зазеркалье, то есть перевернуть представления о привычном.

И здесь перевод Евгения Клюева очень точен. Льюис Кэрролл называет конкретное количество невозможных вещей, о которых Королеве удавалось поверить еще до завтрака. Такая педантичность, безусловно, подчеркивает абсурдность диалога, но, с другой стороны, не позволяет читателю легко проскочить этот эпизод и говорит о том, что не так то это и просто ‒ поверить в те вещи, которые кажутся невозможными. (К примеру, реальным ученым потребовалось много времени, чтобы поверить в существование мнимых чисел, а потом уже научиться совершить с их помощью расчеты.)

Но кроме предложения поупражняться в придумывании всяческих невозможных вещей, Льюис Кэрролл ставит в своих книгах и сложные философские вопросы.

Братья Типтоп и Топтип (так Евгений Клюев перевел имена знакомых нам в переводе Н. Демиуровой Труляя и Траляля) в «Алисе за зеркалом» доводят девочку до слез, уверяя ее в том, что она на самом деле не существует, а только снится Черному Королю, ‒ и читатель волей-неволей начинает задумываться:, а что же такое «на самом деле» реальность, как мы ее воспринимаем, кто он сам и где его место в этом мире?

Придуманные Льюисом Кэрроллом Страна чудес и Зазеркалье ‒ это миры абсурда и парадоксов, но без такого подхода не было бы ни геометрии Лобачевского, ни теории относительности Эйнштейна, ни многих важных произведений искусства начала двадцатого века.

Помимо языковой игры в обеих «Алисах» встречается множество парадоксов, софизмов, научных загадок, аллегорий, ссылок на исторические события и даже упражнений по формальной логике, которые очень важно заметить и не потерять при переводе.

Чарльз Доджсон был страшным педантом и в созданном им мире царит строгий порядок, этот мир подчиняется своим, пусть и абсурдным законам. Ложным должно быть только одно, первоначальное утверждение ‒ например, что морские обитатели танцуют кадриль, а все вытекающие из этого утверждения действия должны его развивать так, как будто это утверждение является истинным. В переводе Евгения Клюева Чеширский кот подражает стилю научного выступления, заявляя, что начнет с допущения, ‒ и это делает его выводы еще более смешными. Рассуждая по всем правилам формальной логики, Голубица из «Алисы в стране чудес» убедительно доказывает девочке, что та ‒ змея, а Чеширский кот уверяет, что он ненормальный. И здесь Евгений Клюев точно следует тексту Льюиса Кэррола, где, как в учебнике по формальной логике, из двух заданных аргументов (посылок) каждый из персонажей делает свой логический вывод. Все змеи едят яйца; Алиса ест яйца; значит, Алиса змея. Пес не чокнутый: он ворчит, когда зол, виляет хвостом, когда рад. Я ворчу, когда рад, виляю хвостом, когда зол, ‒ значит, я чокнутый. Рассуждения героев Льюиса Кэрролла построены по принципу известного софизма, доказывающего, что каждый, кто не терял рога, имеет их.

В одном из интервью по поводу издания книги Евгений Клюев заметил, что при переводе он следовал тексту Льюиса Кэрролла, стараясь передать его интонации, не загружая текст своими комментариями и интерпретациями и не пытаясь написать смешнее автора. Кэрролл, следуя традициям литературы абсурда, мог и сам придумать несметное количество каламбуров, но не сделал этого, потому что за ними скрылись бы иные смыслы его сказок.

У Евгения Клюева персонаж по имени Черрипах, разговаривая с Алисой об обитателях моря, танцующих кадриль, утверждает, что имена им всем дает щука (как известно, пресноводная речная рыба и персонаж русских народных сказок) по своему «щучьему велению». Конечно, находясь в стране чудес и разговаривая со странным персонажем Черрипахом, сложно говорить о логике, но какой бы абсурдной она ни была, она есть. Абсурд тем и отличается от хаоса, что в нем присутствуют свои абсурдные законы, и здесь, как мне кажется, переводчик выходит за заданные автором рамки.

При написании этого эссе я перечитала несколько разных переводов «Алис» и тексты Кэррола в оригинале. Мир абсурда у Кэрролла действительно педантично упорядочен, и в «его» море пресноводных существ нет, там живут только реальные морские обитатели: омары, моллюски, угри, креветки. А там, где у Евгения Клюева рассказывается о щуке, Кэрролл говорит о мерланге (рыбе из семейства тресковых). И здесь перевод Н.М. Демиуровой гораздо ближе к оригиналу: она переводит мерланга как треску, которая всегда трещит. Но в то же время у нее в морские обитатели попадает пресноводный сом, который всегда сомневается. На мой взгляд, из переводов «Алисы в Стране чудес» на русский язык к этой части оригинального текста сказки ближе всего Б. Заходер, который говорит о сардинках и морском коньке. Я думаю, что такие небольшие детали для Льюиса Кэррола были очень важны. Если судить по воспоминаниям иллюстратора Джона Тенниела об их совместной работе, тот был очень педантичен и требовал точности в изображении отдельных деталей.

Перевод Е. Клюева сохраняет языковую игру, точно передает философский смысл сказки, логические парадоксы и загадки. Но мне кажется, что имя Головной Уборщик ‒ вместо Болванщика или Шляпника из предшествующих переводов ‒ звучит несколько не по русски. Здесь нет легкости, изящества, и это имя, на мой взгляд, ничего не добавляет к образу персонажа.

Важно еще отметить, что Шалтай-Болтай вошел в русскую литературу не столько из сказок Льюиса Кэрролла, сколько благодаря переводам английского фольклора, сделанных Самуилом Маршаком. Перевод «Hampty-Dempty» на русский язык как «Шалтай-Болтай» уже оброс своей литературной традицией. Это имя стало привычным, узнаваемым, вызывающим улыбку. На таких же ассоциациях английского читателя построена эта глава «Алисы в Зазеркалье» (в новом переводе ‒ «Алиса за зеркалом») у Кэрролла. Евгений Клюев дал этому персонажу имя Сэр Шар, и вся игра в ассоциации с персонажем английского фольклора оказалась утраченной, не говоря уже о легко запоминающейся рифме в его имени.

А вот изменение имени Черепахи Квази на Черрипаха мне показалось очень удачным, хотя во времена Кэрролла томаты черри для приготовления черепахового супа не употреблялись, но это имя очень четко передает мысль автора о том, кем на самом деле является этот персонаж.

Первые иллюстрации к обеим «Алисам» были выполнены английским иллюстратором Джоном Тенниелом, и часть из них была по указанию Льюиса Кэрролла изменена, ведь сказки были им придуманы на прогулке для трех девочек, сестер Лидделл. В его истории, а затем и в рисунки были вплетены указания на знакомые девочкам места, а в каких-то персонажах угадывались общие знакомые, послужившие прототипами для сказочных героев. Но то, что было понятно сестрам Лидделл, для современного читателя уже требует объяснений, и многие издания «Алисы» выходят с подробными многостраничными комментариями.

«Алисы» в переводе Е. Клюева вышли в издательстве «Самокат» с иллюстрациями нидерландской художницы Флоор Ридер. Алиса здесь изображена современным подростком в платье или толстовке с капюшоном, в кедах, с рюкзаком за спиной, с прямыми волосами, обрамляющими лицо, и в очках. Могу поспорить, что у такой Алисы еще и брекеты есть. И эта героиня гораздо ближе и понятнее современному читателю, чем девочка в костюме викторианской эпохи в башмачках и переднике. Она неловка и неуклюжа, ей далеко до величавого достоинства и изящно вывернутых в третьей позиции ног Алисы с рисунков Джонна Тенниела.

Как и Флоор Ридер, Евгений Клюев решил сделать акцент не на сохранении примет викторианской эпохи, а на тех моментах, которые ближе и понятнее современному читателю.

Александра Дворецкая, 14 лет, г. Ярославль

Недавно гостил я в чудесной стране…

– Ай, ай, ай! Я опаздываю! – внезапно слышу я голос и тотчас отрываюсь от книги.

Да, это именно он. Тот, кого я ждала. Белый кролик. С розовыми глазками. В жилете. И при часах.

– Двенадцать тридцать, сэр! – отвечаю я. – Не рановато ли вы торопитесь к графине?

– Да нет, кажется в самый раз… – задумчиво пробурчал незваный гость. – Ах, это снова вы!

Часы, сжатые в руке у кролика, громко тикали.

– Ах вы ушки-усики мои! Как я опаздываю! Боже мой! – воскликнул кролик, взглянув на циферблат.

– Всегда убегает… – пробормотала я.

– Сэр, постойте! – крикнула я вслед удаляющемуся кролику. – Я волшебную фразу знаю! «Всё чудесится и чудесится»!

Кролик замер на месте. Обернулся. Посмотрел на меня, словно вспоминая, из какого перевода я взяла эту фразу и какова его следующая реплика.

– Всё страннеее и страннеее? – вопросительно предложила я.

– А, так ты Алиса! – наконец крикнул мне белый кролик не по сценарию. – Нет, не знаю такой…

В ту же секунду кролик развернулся и, опрометью бросившись вперёд, исчез за поворотом.

Я замерла на краю кроличьей норы: «Странно, кажется, что нора в этот раз немного глубже, чем обычно…»

Улыбнувшись, я шагнула вниз.

То ли колодец был очень уж глубоким, то ли летела я уж очень не спеша, но теперь у меня было полно времени для размышлений.

Сложно поспорить с тем, что Алиса – ужасный рассказчик стихотворений. Она принимает правильную позу, говорит с выражением и необходимой интонацией, только вот слова совершенно не те. Конечно, как и другие маленькие леди и джентльмены викторианской эпохи, Алиса учила эти стихи наизусть. Но вместо известного стихотворения Уоттса «Против праздности и шалости», главным героем которого выступает трудолюбивая пчёлка, в оригинальном произведении она декламирует стихотворные строчки о беззаботной жизни Крокодила в водах Нила. Но при дословном переводе даже самому образованному русскому читателю стихотворение про крокодильчика, увы, ничего не напоминает. Поэтому в разных переводах мы встречаем абсолютно не схожие друг с другом и с оригиналом пародии на известные в России условно детские рифмованные произведения: «Чижика-пыжика» (у Евгения Клюева), «Дом, который построил Джек» (у Нины Демуровой), «Дети, в школу собирайтесь» (у Бориса Заходера).

Ради своего благодарного слушателя, а позже и читателя, Льюис Кэрролл потрудился и спрятал среди абсурда выдуманного мира знакомые каждому ребёнку в его время стихотворения. А в Стране чудес «всё чудесится и чудесится», и ни одна поучительная стихотворная строфа не смогла избежать участи стать абсолютной бессмыслицей.

Алиса – не единственный персонаж в Стране чудес, питающий тягу к перевиранию известных стихотворных произведений. Например, Черрипах, в разных переводах прозванный Рыбным Деликатесом, Как бы и Чепупахом, обладает удивительным умением исполнять известные песни на новый лад и в переводе Евгения Клюева со слезами на глазах поёт «Незнакомую еду» на мотив «Светит незнакомая звезда».

Страна чудес без языковой игры теряет свою странность, а без странностей она перестаёт быть Страной чудес. Вот каждый уважающий себя переводчик и старается не прошляпить свою Страну чудес и сохранить такие любимые читателем и жителем выдуманной страны языковые игры. К примеру, один из самых острых, (конечно из-за перца), моментов «Алисы»: «Если бы никто не совал носа в чужие дела, – проворчала Герцогиня, – мир завертелся бы куда быстрей, чем сейчас…» в переводе Заходера стал понятен любому русскому читателю благодаря замене английского выражения «делай свой собственный бизнес» на наше расхожее выражение. Да и вообще, в английском и русском языке много схожих фраз, главное ‒ найти хорошего переводчика, способного вынуть Алису из английской «не своей чашки чая» и перенести её в русскую «не свою тарелку».

«– Ну и что же тут хорошего? – не в тему подхватила Алиса, обрадовавшись долгожданному случаю блеснуть своими познаниями. – Представляете, какая бы началась путаница? Никто бы не знал, когда день, когда ночь! Ведь тогда бы от вращения...»

«– Кстати, об отвращении!» – сказала Герцогиня из перевода Заходера. – «Отвратительных девчонок казнят!»

«– Ведь Земля совершает оборот за двадцать четыре часа…» – продолжала умничать любопытная героиня Кэрролла.

«– Оборот?» – задумчиво подхватила новую тему для разговора Герцогиня из перевода Демуровой. «И, повернувшись к кухарке, прибавила: – Возьми-ка её в оборот! Для начала оттяпай ей голову!»

Переводчик меняет реплики и каламбуры, пытается сделать Алису ближе к русскому читателю, силится переселить её в русскоязычное «Царство дива», но не забывает и о викторианской Англии, дух которой никогда не покидает страницы самой странной книги про самую чудесную страну. Увы, даже при всём богатстве русского языка, где на каждое английское слово можно найти целую кучу переводов и их синонимов, дословно перенести языковые обороты из Страны чудес в русскую книгу невозможно. Как верно написал во вступлении к своей «Алисе» Борис Заходер:

«– Пора бы тебе перевести “Алису”! Неужели тебе этого не хочется?

– Очень хочется, – отвечал я, – только я успел убедиться, что, пожалуй, легче будет... перевезти Англию!»

Так и получается, что переводов становится всё больше. «Дронт» становится то «Ископаемым дронтом», то «Птицей Додо», а то и вовсе «Одним Додо». Шляпник всё так же входит в число тех, кто «пьет чай, как ненормальные», но никак не может определиться, «Шляпных дел мастер» он или просто «Болванщик», такой же болван, как и остальные жители странного мира Кэрролла.

И только Алиса всегда остаётся Алисой. Вежливой, воспитанной, любопытной и послушной девочкой, упавшей в кроличью нору, в которой можно лететь «слишком медленно». Да, её успели назвать Аней. Но даже в таком переводе она осталась Алисой Лидделл, девочкой, жившей в викторианскую эпоху и вживую видевшей и «Черрипаха», и «Чеширского кота», и «Шляпных дел мастера». И именно она присутствовала на том самом суде, где собирались казнить Валета, съевшего пирожки, крендели и множество других по-разному переведённых на русский язык лакомств.