– Вы помните, как научились читать?

– Когда я был совсем маленький и еще не умел говорить, мои родители принесли кубики с буквами и начали заниматься со мной, складывая из них слова. Например, они показывали мне буквы «н», «о», «с», и я догадывался, что это нос. Такой метод обучения чтению имел свои последствия – хорошие и плохие. С каких начать?

– С хороших!

– Я с детства очень быстро читаю, потому что идентифицирую слово по первой и последней буквам. Но, несмотря на это, я бы никому не рекомендовал так учиться читать.

– Почему?

– Из-за этого у меня всегда были большие проблемы с правописанием. Кроме того, я частенько перевирал имена книжных героев, потому что при чтении улавливал только две буквы и не обращал внимания на середину слова.

– В какой момент вы перешли от кубиков к книжке?

– Не могу сказать, что очень рано. В первый раз я сел за книгу лет, наверное, в пять-шесть, как и любой среднестатистический ребенок. Вундеркиндом я, как видите, не был.

– Как родители подталкивали вас к самостоятельному чтению?

– Мне довольно много читали вслух. Помнится, я знал «Рикки-Тикки-Тави» наизусть еще до того, как впервые прочитал эту книгу. Дома даже сохранились записи, где я с чудовищным детским произношением, говоря «и» вместо «ы», читаю: «Рикки-Тикки-Тави бил мангуст». Наверное, я и сейчас мог бы рассказать некоторые куски из этой книжки наизусть.

– Почему она вам так запомнилась?

– Известный психологический тест «Назовите вашу любимую детскую книжку, и мы про вас все расскажем» я, разумеется, с собой уже проводил. Вы не первая. (Смеется) Ну, а если серьезно, я считаю, что «Рикки-Тикки-Тави» – это модельная книга. Она довольно точно описывает мое мировосприятие и иногда помогает мне в жизни.

– Какие детские книжки могли бы составить ей компанию?

– Их достаточно много. Например, «Маугли» того же Киплинга или «Винни-Пух».

– Чем они вас привлекали – сюжетом или картинками?

– Сложный вопрос. Пока мне читали, я же и за плечо родителям заглядывал, и сами книжки брал полистать. Я довольно хорошо запоминал иллюстрации и отличал одних художников от других. Лет с восьми знал, как кого зовут. Знал, что Конашевич – это Конашевич, а Татьяна Маврина – это Татьяна Маврина. И хотя я не знал имен, но легко отличал Кабакова от Пивоварова, так что, когда уже взрослым я увидел их работы, я мог легко вспомнить, кто какую книжку иллюстрировал. В общем, в книжках я любил и картинки, но все-таки больше меня затягивал сюжет. Наверное, поэтому я и стал писателем, а не художником или кинорежиссером.

– По каким критериям вы делили книги на любимые и нелюбимые?

– Я думаю, в детстве, как и все, по выразительности героя и увлекательности сюжета. Но с возрастом в детских книгах для меня стал очень важен финал. Если в книжке есть момент «конца детства», то это для меня оказывается очень важным – как тот же «Маугли» или «Винни-Пух».

– А какие впечатления остались у вас от советского детства?

– Я очень осторожно буду отвечать на этот вопрос, потому что в детстве очень много компонентов, которым задним числом хочется приписать черты «советскости». Например, у меня почти все детство была неудобная одежда. Я до сих пор не могу понять: это в Советском Союзе плохо шили или мне было неудобно в моем теле? И то, и другое похоже на правду.

– Вы наверняка читали детские книжки с советским уклоном. Они вам нравились?

– Да! Читать про маленького Ленина, про пионеров-героев и тому подобное было очень приятно. Это удовольствие можно сравнить только с тем, что получают современные дети от чистой поп-культуры – когда понятно, что будет дальше. В моих «советских» книжках были повторяющиеся паттерны, очень точно прописанные образы и отсутствовали неожиданности. Этот мир казался мне очень комфортным и милым.

– А что думали ваши родители по этому поводу?

– На некоторые книжки мои родители кривились, и я считывал их реакцию моментально. Позже у меня сформировалась «двойная лояльность»: я понимал, что в детском саду или школе «советские» книжки читать можно, а дома их лучше не читать.

– Откуда же их тогда брать, если у родителей не спросишь?

– В условиях книжного дефицита и хорошие, и плохие книги имели равные шансы попасть в дом даже самой интеллигентной семьи. Из-за «железного занавеса» в Советском Союзе сформировалась уникальная культура, которая развивалась в отдельном направлении и где по причине отсутствия конкуренции была возможность делать много всего разного. И из этого «разного» часто получались прекрасные вещи типа «Крокодила Гены и его друзей». Ну а я читал практически все.

– Наверное, для вас главным было ощущение книги в руках?

– Можно сказать и так. Сегодня в ситуации бесконечного доступа к электронным ресурсам все совсем по-другому. Теперь я лишний раз подумаю, скачать ли сыну всего Дюма на ридер или лучше выдавать книги поштучно, чтобы чтение не надоело ему слишком быстро.

– Чем же для вас была книга в детстве?

– Успешной попыткой к бегству в большой альтернативный мир. За это я всегда очень любил чтение и люблю его до сих пор. Оставаясь наедине с очередной историей, я могу спокойно думать о своих делах, одновременно на некоторое время выключаясь из происходящего в реальной жизни. И знаете, мне комфортно именно в таком состоянии.

Беседу вела Юлия Шевелкина
Фото Василисы Соловьевой