У детей существуют возрастные периоды особой восприимчивости, повышенной чувствительности к поэтическому слову. Один из них ‒ дошкольное детство («от двух до пяти»), когда ритм и рифма играют важную роль в овладении родным языком и становлении речи. Единственное, что требуется на этом этапе от взрослого, это читать ребенку стихи ‒ те, что ему нравятся.
Другой период приходится на конец подросткового возраста, когда человек переживает один из самых серьезных кризисов становления индивидуальности. Переживание своей отдельности обостряется, а ощущение невыразимости «внутреннего мира» становится чрезвычайно острым и часто мучительным. И тут, если повезет, подростку встречается поэзия, с ее странным, «перпендикулярным» обыденности способом говорения, самовыражения. Стихи в этот момент могут оказаться для подростка важнейшим инструментом обретения «самости». Но при этом подростку бывает нужно разделить с кем-то свое открытие, свое новое переживание поэзии.
Перед вами три текста, связанных с именем поэта Марины Цветаевой. Один рассказывает о том, как человек в 14 лет открывает для себя поэта. Другой – о том, как можно помочь подростку средствами театра и какие на этом пути возникают проблемы. Третий – короткий отклик 14-летнего зрителя на спектакль театра Doc. «Цветаева и гардероб».
Ева Бирюкова, 14 лет (г. Челябинск) ‒ о сборнике стихов Марины Цветаевой «Каток растаял» (издательство «Август»)
Мне никогда не хватало терпения читать предисловие. Зачем? Как будто изначально готовишься посмотреть на все происходящее в книге чужими глазами или читаешь с заранее составленным мнением. Но в этот раз все произошло иначе. Предисловие оказалось как-то очень органично связано с книгой стихов. Признаюсь, я очень мало знала о Марине Цветаевой. Помню, что, наверное, в третьем классе учила ее стихотворение «Красной кистью рябина зажглась», и еще тогда меня поразила глубокая искренность и трепет стихотворения. Помню странную историю о том, что у Цветаевой было любимое дерево, которое она видела из окна, а когда она умерла, дерево тоже погибло. Правда ли это, я до сих пор не знаю, но сейчас, спустя пять лет, я беру сборник стихотворений Марины Цветаевой и смотрю на девочку, изображенную на обложке. Грустные глаза, прямоугольная стрижка, меховая шапка, длинное пальто с меховой опушкой на рукавах, пуговицы в два ряда… Девочка-гимназистка с обреченно опущенными руками и как-то грустно переброшенными через плечо коньками. «Каток растаял»… Мне кажется, если лед растаял, значит, скоро весна ‒ к чему грустить? Но слишком холодное небо и стая поднявшихся в серые облака птиц усиливают чувство необъяснимой печали. Изображение неба и девочки как будто процарапано, исчерчено следами коньков – это трещины, осколки чего-то…
В начале книги возникает больше вопросов, чем ответов. В предисловии намечены детали, которые застревают в душе, и в стихотворениях я пытаюсь найти им какое-то объяснение, а дочитав все до последней страницы, хочу проверить, не ошиблась ли, открываю интернет и читаю о жизни Цветаевой. Была ли счастлива Марина Цветаева в детстве? Как сложилась ее жизнь? И мне хочется найти объяснение этим удивительным словам «замысел жизни», о котором говорит автор вступительной статьи Александр Коняшов. Каким был замысел жизни Марины? Совпал ли замысел, прописанный в стихотворениях, с реальностью?
Каждое стихотворение – это часть картины мира, жизни героини и самой Марины Цветаевой. Эти детали, черты, подробности складываются в образ девочки-мятежницы:
Женская доля меня не влечет:
Скуки боюсь, а не ран!
Героиня не хочет быть слабой, ранимой женщиной, не хочет замыкать смысл своей жизни на колыбели куклы или «почти куклы», она хочет действовать («чтобы рвал меня на части ураган»), а не молчать:
Чтобы в мире было двое:
Я и мир!
Или:
Быть барабанщиком! Всех впереди!
Все остальное – обман!
Мир героини («владенья наши царственно-богаты») противопоставлен миру взрослых: «большие (странно!) двух диких девочек лишь видят в нас». Возникает лирическое «мы» ‒ это Ася и Марина, две сестры, «феи»:
Мы, дети, сегодня цари…
Мы старших за то презираем,
Что скучны и просты их дни…
Мы знаем, мы многое знаем
Того, что не знают они!
Героиня искренно и великодушно прощает взрослых, ведь «что ясно нам – для них совсем туманно». Улыбаясь, она убеждена: «Как и на все – на фею нужен глаз».
Мир героини наполнен разными чувствами: «счастьем быть на свете», горечью осени, болью, причиненной первой в жизни единицей, нетерпением жить и «несмирением» с предопределением судьбы, радостью чтения, печалью влюбленности. Этот мир невозможен без звуков рояля, тихих песен, чтения вслух, шепота мамы перед сном, без книг Диккенса и Пушкина. Стихотворения так искренни, понятны ‒ не нужно разгадывать метафоры, искать подтекст. Следуя за лирической героиней, я все больше узнаю о Марине Цветаевой, узнаю и понимаю, что «каток растаял», растаяла пора жизни, прошло детство. Каток растаял, а я открыла для себя удивительного поэта:
Оставь полет снежинкам с мотыльками
И не губи медузу на песках!
Нельзя мечту свою хватать руками,
Нельзя мечту свою держать в руках!
Ей было почти восемнадцать, мне – четырнадцать, может, я чего-то еще не поняла или не заметила, но эти стихи я уже полюбила
Режиссер театра Doc. Анастасия Патлай о работе над спектаклем «Цветаева и гардероб»
Спектакль о Марине Цветаевой и для меня, и для сценариста Наны Гринштейн оказался одним из самых трудных. Вроде бы мы шли испытанным путем – создавали документальный спектакль на основе цветаевских дневников и писем. Но мы чувствовали, как над нами довлеет миф.
В 70-е годы прошлого века сложился жесткий канон восприятия и поэта Цветаевой, и ее поэзии. И возникла целая генерация читательниц, которые исповедовали миф о Марине Цветаевой как религию. Собственно, моя мама, видимо, относилась к таким женщинам. Для нее Цветаева была все. Цветаева была ее страстью.
Это от мамы я узнала кучу разных историй о жизни Цветаевой. И ее стихи, конечно. Мама читала мне их наизусть.
И я, безусловно, ей благодарна за то, что она мне Цветаеву открыла.
Но когда мы приступили к работе над спектаклем, я обнаружила, что мне ужасно мешает тот канон, который я усвоила в детстве.
Он совершенно противоречит принципу документальности. Он невольно вынуждает меня навязывать зрителю уже готовую интерпретацию и судьбы поэта, и ее стихов.
И ведь что любопытно: сама Цветаева, мне кажется, миф о себе не приняла бы. А страстно влюбленных в миф-Цветаеву женщин просто возненавидела бы. У нее бы возникло чувство, что ее себе присвоили. Присвоили и исказили ее сущность.
Понятно, что те, кто присвоил, так не считают. Они считают, что правы, настаивая на своем мифе, отстаивая его. Естественно, такие зрительницы часто уходят со спектакля с оскорбленными чувствами.
Но дело не только в них.
Дело и в нас самих. Нас цветаевский миф тоже под себя подмял.
Мы никак не могли выбраться на уровень «чистой» документальности, позволявший показать Марину Цветаеву как живого человека.
И материал нам за это мстил – сопротивлялся, не хотел выстраиваться в историю.
На этот спектакль, в котором заняты две актрисы, у нас ушел целый год.
И мы с трудом нашли нужный ход – предметный, связанный с маленькими куклами, которых актрисы по ходу спектакля одевают в разные странные одежки. И, наверное, введение кукол позволило расширить возраст аудитории.
Подростки примерно лет с двенадцати тоже могут этот спектакль «увидеть» и почувствовать.
И им должно быть интересно.
И возможно, такой спектакль поможет им избежать пленения мифом.
Они откроют для себя Цветаеву как человека, в ее земных измерениях, во всей ее человеческой сложности и противоречивости.
Это ведь и есть путь к пониманию стихов…
Ксения Барышева, 14 лет (г. Ярославль) – о спектакле «Цветаева и гардероб»
От спектакля осталась масса впечатлений…
Интересна идея сценария: о поэте рассказывается через реальные истории, связанные с его личными вещами, предметами «гардероба» (одеждой, украшениями). Из этих историй и складывается биография Марины Цветаевой.
И на сцене актеры не играют в привычном смысле слова, а рассказывают истории.
Интересно используются куклы, которых актрисы достают из чемоданчика. Это вносит в действие элемент кукольного театра и даже что-то от площадного представления. Возможно, это делает спектакль более демократичным, близким зрителю.
Фото Елены Сычевой с сайта театра Doc.