Хотя и Аня, и Макар – уже совсем большие читатели и у них своя собственная траектория чтения, они по-прежнему частенько прибегают вечером к младшим, когда мы читаем. И я время от времени выбираю одну книгу на всех – для шестилетнего Мити, девятилетнего Макара и одиннадцатилетней Ани. Это ужасно трудно, потому что таких книг «на всех» не так уж и много, а книг о войне – и подавно. Слишком разный возраст и разный уровень развития. Но «Полынная елка» неожиданно попала в точку. По парадоксальной причине – она оказалась столько же книгой о военном детстве, сколько историей Рождества. И не только потому, что в заглавии есть слово «ёлка».

В сибирской деревне Березовка, где в начале войны оказалась семья ссыльных советских поволжских немцев – три девочки, мама и бабушка, ‒ ни у кого не было ни сил, ни времени на рождественские подарки ‒ в том привычном смысле, как это воспринимают сейчас наши дети. Ни тебе яркой обертки, ни мандаринов, ни вожделенной машинки, двести пятнадцатой по счету. Всего лишь веточки полыни, украшенные бумажными цепями, склеенными картошкой. И фигурки зверушек из теста. Какое же это Рождество? Но именно ощущение Рождества охватывало нас, когда мы все глубже и глубже уходили в текст. Полынь – горькая седая трава. Живая метафора горечи жизни изгнанников, оторванных от родного дома. А разве Иосиф и Мария с новорожденным Младенцем не были вот так же гонимы? Эта неожиданная параллель так нас поразила, что мы стали об этом говорить. Моих детей по-настоящему потрясло, в каких чудовищных условиях жила немецкая семья, при том что они не были военнопленными и не сотрудничали с врагом. Они были – свои. И их везли – в тыл.

Товарняк с вагонами, предназначенными для скотины, набит людьми. Можно, даже не напрягаясь, представить себе, как там пахнет. По утрам, когда поезд ненадолго останавливался набрать воды для котла паровоза, иногда кого-нибудь выносили, завернутого в грязную простыню, и оставляли на насыпи. Где-то среди этих людей в вагоне – мама, бабушка и три девочки, тихо переговаривающиеся по-немецки. По утрам они умывались, вытирая лицо влажной тряпочкой, и молились Богу своими лютеранскими молитвами. Киндер, кюхе, кирхе... Вдруг поезд останавливается в степи, и – живите, как знаете!.. В первую ночь в Сибири мама, бабушка, Марийхе, Вильгельмина и Лиля спали просто на голой земле, и утром пришлось отдирать с хрустом примерзшую в снегу мамину косу. Мои дети поначалу даже вздрагивали от всего этого чудовищного реализма.

Младшая из трех девочек, пятилетняя Марийхе, еще не умела читать, зато уже пасла колхозных свиней и отбивалась от волков. А у колхоза, конечно, не было денег на ботинки для маленькой пастушки, так что греть озябшие ноги можно было только в свежем свином навозе. И делить кров со свиньями, петухом и крысами.

…Ночь, Вифлеем, все двери наглухо заперты, и никому нет дела до молоденькой женщины с большим животом. Гостиницы переполнены, орут ослы и бранятся постояльцы. Тесно, душно и грязно. А на улице – ветер. К счастью, можно переночевать там, где обычно спит домашний скот. А заодно и родиться в мир.

…Ночь по дороге в Египет, ослик перебирает копытцами в сторону неизвестности, по пятам за Матерью и новорожденным Младенцем рыщут солдаты, охраняющие покой государства. Не подарки, не шарики и конфеты, а странничество, изгнание, такое острое, что, кажется, мир совсем не нуждается в тебе, ты выброшен и забыт. Рождество.

По счастью, и сами немцы-изгнанники, и люди в деревне Березовка, рядом с которыми они жили все годы войны и даже после, тоже голодавшие и оборванные, не потеряли человеческого облика в борьбе за миску с едой и теплые вещи. Трогательно и психологически точно описаны у Ольги Колпаковой эпизоды, когда Марийхе не сумела совладать с вечным голодом и съела единственную картофелину в маминой миске, а потом плакала от стыда, или когда старики Дедовы – хозяева избушки, где жили ссыльные, подкармливали детей медом с пасеки и своими пустыми щами, и теперь уже плакала мама... И это тоже Рождество. Собственно, за этим Бог и пришел в мир в образе человека две тысячи лет назад ‒ чтобы люди имели шанс всегда, при любых обстоятельствах оставаться людьми, хотя это очень трудно.

«‒ Тьфу, – сказал Чумичов. – Иконы.

Я забралась рядом, чтобы рассмотреть.

Это были два старых, темных рисунка. Я их узнала. На одном был дедушка Дедов. На другом – наша Лиля в необычном платке…»

В тот вечер мы говорили с детьми о Рождестве как о времени настоящей, деятельной помощи, настоящего сострадания, а не красивых слов обо всем этом. Времени, когда мы можем попытаться особенно беречь друг друга, а не только нетерпеливо ожидать сюрпризов под елкой. Конечно, это непросто – избавиться от «торгового», оберточного ореола праздника, который давно его окутал, но с «Полынной ёлкой» это оказалось очень даже возможно. У ее героев совсем ничего не было, а Рождество – было.

Даже шестилетний Митя, недавно с увлечением писавший свое первое самостоятельное письмо Деду Морозу, призадумался. Мои быстро растущие дети сейчас тоже, как герои книги, задают маме и Богу свои «неудобные» вопросы и пытаются самостоятельно разобраться, как же все-таки устроен этот странный мир, где взрослые – такие разные. У старших уже исчезает представление о том, что взрослый – это всемогущий волшебник, который всегда прав, они подмечают наши промахи и слабости. Особенно важно это сейчас девятилетнему Макару, он пытается нащупать свою жизненную дорогу, свои принципы и смыслы. И я удерживаюсь от того, чтобы продолжать вести его за руку. Мы много разговариваем, часто это бывают очень непростые разговоры, но каждый раз после них я чувствую – еще на чуть-чуть мои дети продвинулись в понимании себя и мира вокруг.

Елена Литвяк