Лет в пять-шесть для моего сына Лиона стало откровением, что одна и та же история может существовать на разных языках. Он только начал читать самостоятельно, и вся книжная полка проходила проверку на читабельность. Оказывается, его любимец Винни-Пух говорит не только на русском, но и прекрасно себя чувствует, произнося «шалом!» вместо «здравствуйте!». И вообще, он совсем не Винни-Пух, а просто медвежонок Пу (на иврите эта книга называется именно так). Это маленькое открытие вызвало бурю эмоций и потребовало объяснений.

Я рассказала Лиону, что каждый язык имеет свой собственный набор смыслов и образов. И часто одна и та же фраза или даже мысль на разных языках будет выражена по-разному. Мы поговорили о разнице в порядке слов и о том, как от этого порядка изменяется интонация и мысль, заложенная в тексте в целом. Ради исследовательского интереса мы c Лионом попытались перевести дословно «Федорино горе» Чуковского, и у нас получилась весьма симпатичная бессмыслица. Таким опытным путем выяснили, что переводить иностранный текст дословно – занятие совершенно бесполезное.

Тем временем моя подрастающая дочка Шелли потихоньку тоже стала знакомиться с миром книг. Истории на русском языке ее интересовали меньше, чем на иврите. Однако в один прекрасный день дочка показала мне обложку сборника стихов Киплинга и спросила, что такое «перевод Маршака». И сразу, не дав мне ответить, развила свою собственную версию. «Книжки пишут взрослые, на своем взрослом языке. Но здесь стихи о кошке, кораблике и мальчиках. Взрослым, наверное, все это уже неинтересно, а детям-то читать что-то надо! Вот и существуют такие люди, которые взрослые слова превращают в детские. Пе-ре-вод! Это как бабушку перевести на другую сторону дороги, где более безопасно».

Этот монолог Шелли о переводах и бабушке, конечно, остался в моей «детской» тетрадке воспоминаний. А то, что стихи тоже переводят, стало для детей открытием намного позже. Поэзия вообще превратилась в непростое приключение – дети наперебой стали переводить известные им русские стихи на иврит. Но рифмы никак не хотели состыковываться со смыслами. Дети пытались переводить Пушкина, Лермонтова и даже Ахматову. Но сдалась им только Агния Барто. Мы с ребятами решили, что относительная легкость перевода ее стихов была связана с тем, что лексика была понятна Лиону и Шелли и, конечно, более современна, чем пушкинских «Бразды пушистые взрывая», которыми они попрекали меня еще очень долго. Сегодня, перелистывая странички того дневника, я еще раз окунаюсь в смешные, странные и по-своему логичные выводы моих детей, связанные с книгами, чтением, переводами.

Вот, например, Лиону 11 лет, и он читает «Цветы для Элджернона». Сначала на русском, потом на иврите. Книга на иврите была прочитана со скрипом, «для школы» – Лиону нужно было составить отзыв о какой-нибудь прочитанной за лето истории. «Чарли» – так назывался ивритский перевод романа Дэниела Киза. «Почему?!» – возопил мой ребенок при взгляде на обложку. По ходу чтения вопросов становилось все больше. Иной смысл, не те эмоции… Но для Лиона стало неожиданностью то, что изначально история была написана на английском языке. А обе версии, которые он прочитал, оказывается, являются переводами. Почему же один вариант тебе понравился, а другой нет? – над этим вопросом сын задумался надолго. Его версия: «переводчик почему-то понял историю плохо. Может быть, он был не знаком с психологией, а может, ему было просто не интересно. Когда переводчик переводит что-то, в чем не разбирается, получается плохой перевод». А еще плохой перевод, по мнению Лиона, получается тогда, когда переводчику не нравится сама история, но он обязан выполнить работу. Поэтому «переводчик не использует фантазию, а просто подбирает правильные слова».

Мне захотелось развить эту тему: «Если сам оригинальный текст так себе, а переводчику очень нужно его перевести, что же делать?». Сын предложил оставить главных героев и пересказать историю своими словами «близко к тексту». Хитрющая Шелли заявила, что плохие истории вообще не имеют право на существование и переводить их не надо. «Но уж если очень необходимо, чтобы такая история существовала, то можно взять главных героев и придумать свою собственную ‒ интересную! ‒ и сказать, что это перевод. Все равно же никто не знает, что там было на иностранном языке написано. И вообще переводчик может читать на иностранном языке книжки, а потом взять и написать книгу, но сказать, что придумал он ее сам».

Вот так появилось в нашем с детьми лексиконе неизвестное им раньше слово «плагиат». Дочка вспомнила, что на уроке в школе им рассказывали: канонические тексты Торы содержат в себе все жанры литературы, все основные сюжеты, которые впоследствии воплотились в мировой литературе. «Значит, получается, что все писатели и переводчики в мире плагиаторы?», –задумалась она. Получается, что так. Если, конечно, придерживаться этой школьной версии.

Вспоминая историю Дэниэла Киза, мы еще не раз задумались о том, может ли увлекательный сюжет «победить» посредственный перевод. Лион предположил, что вряд ли бы запомнил и прочувствовал всю своеобразность событий, происходящих с главным героем, если бы изначально эта книга попала к нему в переводе на иврит. Хотя и желания бросить и забыть тоже не возникло бы, решил он: слишком уж действие затягивало. Поэтому, по мнению Лиона, гениальную книгу плохой перевод испортить не может. А вот с просто интересной вполне может произойти такая неприятность.

Взрослея и читая все больше и больше, дети сталкивались с новыми переводами и новыми авторами. Вопросы их становились все сложнее и интереснее:

– А автор может не разрешить переводить свою книгу?

– Кто выбирает: переводчик автора или автор переводчика?

– А что происходит, если автору не нравится перевод?

– А если книга написано давно-давно и автор умер, можно ли ее переводить?

– Разве интересно быть переводчиком – пересказывать чужие истории?

– А переводчики встречаются с авторами?

– Есть ли книги, которые невозможно перевести?

Я пообещала детям, что мы обязательно встретимся когда-нибудь с «самым настоящим» переводчиком и они зададут ему все эти безусловно достойные вопросы.

А пока Лион и Шелли продолжают читать, уже на трех языках, сравнивать тексты, оценивать переводы, придумывать свои версии историй.

Юлия Бебехер