Пару лет назад наша старшая, Аня, благополучно перешла на берег классики и сейчас с удовольствием, по собственному выбору, а не ради школьных занятий, читает повести Пушкина и многое другое из «золотого фонда». Следом за ней, почти наступая на пятки, бежит своей читательской дорожкой восьмилетний Макар. Он читает много и самое разное, но я пока не знаю, как сложатся его отношения с классиками. Будет ли наш деятельный, подвижный мальчик, любящий путешествия и военные игры, читать описания природы у Пришвина, у Паустовского, у Толстого? Или перевернет страницы в поисках захватывающего действия? Но ведь настоящая литература – не только погони и приключения, это всегда взгляд внутрь себя и внимательный взгляд на внешний мир. Впрочем, время от времени и мой мальчик останавливается в своем беге и надолго задумывается, как будто прислушивается к тем мыслям и чувствам, которые живут в нем. Значит, действительно, пора. Только вот какую бы книгу ему предложить, чтобы она стала надежным мостиком между его сегодняшним миром обычных мальчишеских радостей и миром русской классики, с ее «вечными вопросами», многослойностью текста, тонкими психологическими наблюдениями?

Мне показалось, что классические повести о детстве – удачный вариант для первого знакомства с серьезной литературой. С Аней мы так и делали: в ее восемь-девять лет читали множество классических повестей из девчачьей жизни, написанных в XIX-м – начале XX века в России и в Англии. И это очень помогло дочке перейти от сказок и волшебства к реальной жизни, помогло осознать, проговорить, описать собственные девчачьи переживания.

О детстве мальчишек русскими классиками тоже написано предостаточно. Лев Толстой, Аксаков, Гарин-Михайловский, Горький – далеко не полный список, хорошо известный из школьной программы. Но их герои как-то уж слишком далеко отстоят от моего мальчика – и по времени, и по социальному статусу. А мне хотелось найти книгу, с которой сын сроднился бы сразу, с первого чтения. Это должно быть что-то совершенно особенное, невероятно привлекательное. Может быть, «Детство Никиты» Алексея Толстого? Какая это лучезарная, счастливая книга, я помнила по собственным детским переживаниям. Это была одна из книг, буквально рассыпавшаяся по листочкам от бесконечного перечитывания. Конечно, довольно рискованно предполагать, что и мой мальчик точно так же ею очаруется. Но почему бы не попробовать? Тем более что Макар и Никита почти ровесники. И мы попробовали.

«Никита вздохнул, просыпаясь, и открыл глаза. Сквозь морозные узоры на окнах, сквозь чудесно расписанные серебром звезды и лапчатые листья, светило солнце...» Мне всегда нравилось это место, оно как-то сразу наполняло солнцем все следующие страницы. Алексей Толстой описывает мир девятилетнего мальчика так свежо и ярко, что невольно начинаешь подражать ему – вглядываться, вслушиваться. Первоначальное название – «Повесть о многих превосходных вещах», с которым эта автобиографическая книга увидела свет в Берлине в 1922 году, где Толстой жил, эмигрировав из революционной России, предельно полно отражает суть авторского метода письма – неустанно обращать внимание на красоту и подробности повседневности. Мы в своих ежедневных заботах ее почти не замечаем, и наши дети, вынужденные жить в нашем ритме, тоже заражаются таким поверхностным видением. А «Детство Никиты», по счастью, дает уникальную возможность научиться наблюдать жизнь не спеша, стать если не таким же зрячим, как талантливый писатель, то хотя бы чуточку более внимательным.

И хотя я знаю текст во многих местах почти наизусть и мне хочется побыстрее показать сыну, какой замечательный этот Никита, специально стараюсь читать как можно медленнее, некоторые места буквально выпеваю, растягиваю. Когда-то давно я подсмотрела этот прием у своей подруги, которая так читала «Одиссею» Гомера с пятиклассниками. Это называлось «медленное чтение». Вместо традиционной тренировки в скорости чтения они учились вникать, понимать, вчувствоваться в текст. И для этого старались читать за одну минуту не как можно больше, а как можно меньше. И у них действительно получался настоящий, торжественный древнегреческий гекзаметр, они обращали внимание на множество интересных деталей в тексте, которые наверняка проскочили бы, если бы читали, как обычно. Мы тоже стали читать с Макаром похожим образом, всего одну главу каждый вечер, как бы нам ни хотелось устремиться следом за разворачивающимся сюжетом. И удивительно – с первых же страниц «скучные» описания природы засияли красками, и нам было что обсудить с сыном.

«Никита вылез из кровати и на цыпочках прошелся по горячим солнечным квадратам на полу...» Раньше Макар никогда не обращал на них внимания, а теперь всякий раз, когда в солнечный день видит их в своей комнате, радуется как хорошим знакомым. Теперь в нашей общей с ним читательской копилке есть и «гниловатый сладкий запах яблок» (точно, как у нас в деревенском подполе!), и «глубокие человечьи и частые собачьи следы» на снегу (как бывает зимой в нашей деревне!), и «черная вода по ступицу» в апрельском овраге, и запах кожи и конского пота (как в нашей конюшне!). Раньше все это было просто воздухом нашей загородной жизни, детских занятий верховой ездой. Как и положено воздуху – незаметным. А теперь сын, научившись обращать внимание на художественные детали, в изобилии рассыпанные в тексте, замечает многое вокруг себя. И сам пытается описывать более внимательно и рассказывать более образно.

Когда мы добрались до главы «Будни», пятилетний Митя, который тоже время от времени подсаживался послушать, спросил: а что это такое «будни»? Новое, неизвестное для него слово. «Обычные дни, не праздники», ‒ сказала я поскорее, чтобы продолжить чтение. Но Макару это объяснение показалось, видимо, недостаточным. «Нет, Мить, будни – это дни, когда тебя будят в школу, рано-рано. А выходные ‒ когда ты выдыхаешь, расслабляешься». А ведь действительно!

«Детство Никиты» дало сыну замечательную возможность прожить вместе с главным героем почти целый год жизни, наблюдая за его мальчишескими проделками и обнаруживая во многом сходство характеров, сродство душ. Оказывается, и Никите тоже было скучно писать бесконечные диктанты и решать задачки, он сбегал без спроса на речку. Совершенно живой мальчик, а не придуманный, книжный, ‒ жаль, что нельзя встретиться с ним. Сын очень быстро включился в свой собственный внутренний диалог с Никитой, оценивал его лихость в стычках с деревенскими мальчишками и скачках на лошади (сейчас Макару и самому это становится очень важно).

Особая тема – отношения Никиты и Лили, приехавшей в гости на рождественские каникулы. Я благодарна Алексею Толстому за то, что он сумел так чисто, светло и глубоко описать переживания влюбленного мальчика. Потому что я не знаю, какими словами говорить с детьми о любви, когда она вдруг настигает их в восемь лет. Отмахнуться нельзя, а как говорить – непонятно. И здесь происходившее с Никитой помогло самым неожиданным образом. Потому что мы вроде бы обсуждали то, что случилось с книжным героем, а сын получал важные ответы о собственных переживаниях.

Конечно, «медленное чтение» помогло нам и в освоении словаря русской усадебной жизни конца XIX века. Вообще-то для многих юных читателей это очень серьезная трудность, которая часто останавливает их в желании читать классику. К счастью, у Макара есть опыт путешествий по подмосковным усадьбам, так что ему легко было вообразить, «овеществить» весь этот предметный усадебный мир. Как хорошо, что мы никуда не торопились, а именно проживали книгу день за днем, читая ее почти месяц. И все равно книжка как-то слишком быстро закончилась. И тогда мы начали ее снова.

Елена Литвяк