Факт остается фактом: вместо страны Оз на литературной карте советских детей оказалась четырехцветная Волшебная страна. И современным переводчикам, несмотря на все их титанические усилия, вряд ли удастся изменить эту картографию.

Иными словами, Фрэнк Баум долгое время оставался фигурой, значимой для историков детской литературы и для школьников, изучающих английский язык. Но вот появляется книга «Смешливый гиппопотам» – и вместе с ней «новый» для современных российских детей писатель, Фрэнк Баум.

«Смешливый гиппопотам» – это сборник сказок, которые были написаны уже после выхода в свет «Волшебника из страны Оз». По существу, Фрэнк Баум создал жанр авторской американской сказки. Его мастерство поражает, потому что сегодня эти сказки читаются как абсолютно современные: они начисто лишены какой бы то ни было слащавости и слюнявости, не обременены реалиями, привязанными к конкретному историческому времени. Встречающиеся в них сундуки и чердаки, ожившие манекены и лающие стеклянные собаки легко опознаются как «типичные» обитатели сказочного мира.

Эти сказки динамичны и неожиданны, и этим – в первую очередь, своей неожиданностью – искусно «ловят» современного ребенка в сеть повествования.

Предсказать здесь возможное развитие сказочного сюжета совершенно невозможно. Никаких традиционных зачинов «жили-были», никаких традиционных сказочных приемов. Это скорее похоже на «рассказы о случившемся»: и такое случается. Чему с удовольствием веришь. Доверие к автору – результат психологической точности повествования, рассчитанного на ребенка-читателя.

Собственно, это очень важная вещь в детских книгах: мир может быть сколь угодно волшебным, там могут быть ожившие вещи, гномы и колдуны, но мотивы действий разных персонажей (особенно – главного персонажа, с которым ребенок отождествляется) должны быть психологически достоверны.

Вот сказка, с которой начинается книга – «Сундук и разбойники».

Маленькая девочка остается дома одна, забирается на чердак и открывает сундук уехавшего куда-то дяди, который, естественно, открывать нельзя. Ситуация «типичная»: мало кто из детей любит оставаться дома один. И это всегда воспринимается как некоторое предательство со стороны взрослых: «Марту никто не собирался оставлять дома одну, но, как водится, все под разными предлогами ушли». И в ребенке всегда возникает протест и подспудное желание «отомстить». В чем выражается «месть»? В нарушении какого-нибудь запрета.

Вот сундук, который нельзя открывать: «дядя Уолтер не велел его открывать до своего возвращения». Но открыть его очень хочется – именно потому, что нельзя.

И «брошенный» дома ребенок придумывает аргументы в пользу нарушения запрета – т.е. не просто так берет и открывает сундук, а пытается сам перед собой оправдаться: дядя «поехал охотиться на слонов, и больше никто о дяде не слышал», «Наверное дядя Уолтер уже не вернется домой», и т.д. Так обычно ведет себя хороший, послушный ребенок. Узнаваемо? Узнаваемо.

Одиночество имеет позитивные стороны. Оно открывает простор для фантазий. Чем обычно занимается оставшийся один ребенок? Играет. Сочиняет воображаемый мир.

Как следствие – из сундука вылезают разбойники, потому что быть одному всегда немного страшно. «Разбойники» – это страшно. Чем они страшны, с точки зрения ребенка? Они «могут убить и ограбить». За этим утверждением нет никакого реального опыта. Это то, что ребенок слышал от взрослых. Это слова, связанные в его представлении с фантастическими образами. Поэтому разбойники разговаривают так, такими словами и с такими интонациями, как если бы их реплики придумывал ребенок, играя в игрушки: «Смирись, Луиджи! Меня так придавила крышка сундука, что я и сам вздохнуть не мог. Однако приношу свои извинения»; «А какая у нас в Италии была репутация!»; «Разве мы теперь разберемся, кого грабить и какой требовать выкуп?».

Надо признать, что разбойники очень грамотно, даже изысканно строят фразы. В их речи вроде бы есть «разбойничьи слова», но за ней совершенно явственно ощущается «чужой голос».

И хотя разбойники – это страшно, очевидно, что страх, который они собой олицетворяют, управляемый. Согласитесь, задрожать при словах «Тогда примиримся с судьбой и приложим все силы, чтобы грабить и разбойничать. Мы всегда оставались верны нашей профессии и не опозорим ее» и даже при словах «Если сделаешь хоть шаг, я обагрю свой нож твоей кровью» – задрожать по-настоящему совершенно невозможно. Это слишком длинные, слишком книжные фразы. Это, что называется, слишком высокий стиль, совершенно самодостаточная речь, не требующая дальнейших действий. Опять-таки, как в игре, когда действие не изображается, а проговаривается. В ответ ты можешь только изобразить, что дрожишь, – потому что это требуется по правилам игры.
Управляемость страха тоже показана превосходно: девочке удается так напугать разбойников, что они залезают обратно в сундук, где их снова закрывают. Закрытый сундук – символ вместилища страхов. Они все оказываются под замком.

Читатель наблюдает за всей этой – до боли знакомой – игрой. Ему не скучно, потому что чужие способы взаимодействия со страхами интересны. Это то, что всегда можно взять на вооружение: ты некоторым образом раздвоился и наблюдаешь за своим двойником с безопасного расстояния. И это немного смешно – наблюдать за собой со стороны, потому что видно ведь: не так страшен страх, каким кажется.

Тонкая ирония, которой пронизаны сказки Баума, очень этому пониманию соответствует.

Иронична не только авторская позиция по отношению к герою. В сказках Баума много разных коннотаций, намеков и шуток, отсылающих к взрослой жизни. Но сказки всем этим не перегружены, и какой-то слой юмора ребенок воспринимает с легкостью и удовольствием.

«Жениться! – вскричал король (из сказки «Королева Куокской страны»). – Но ведь мне всего десять лет! – Да, есть некоторое затруднение… Но ваше величество непременно вырастет, а интересы королевства требуют немедленного решения. – Ну неужели вместо жены я не могу завести себе маму? – грустно-грустно спросил бедный маленький король, который свою мать даже не помнил. – Разумеется, нет, – заявил министр. – Это против всякого закона. – Слушайте, а женитесь-ка вы сами! – придумал его величество, радуясь, что легко вывернулся…» Понятно, что взрослый, наверное, прочитает этот текст немного иначе, чем ребенок. Но и тот и другой посмеются.

Вообще ироничная манера повествования – это особенность, которую привнесли в мир сказки авторы. Волшебным народным сказкам юмор и тем более самоирония решительно не свойственны.

И это означает, что адресат сказок Фрэнка Баума – ребенок 8-10 лет, то есть человек, уже переживший период безоглядной веры в волшебство и период отождествления со сказочными персонажами. Это ребенок, обладающий в достаточной мере развитым чувством юмора – не на уровне «свинки замяукали», а на уровне довольно сложного сопоставления разнообразных реалий. И это ребенок, который уже и на самого себя может взглянуть с некоторой долей критичности – качество, которое в психологии считается одним из показателей так называемой «школьной готовности» и позволяет ученику существовать внутри оценочной системы.

И еще одно соображение: сказки Фрэнка Баума тем больше придутся по душе читателю младшего школьного возраста, чем больше «исконных» сказок ему читали в дошкольном возрасте. В этом случае он сможет ощутить так называемый «жанровый сдвиг» – от «коллективного» взгляда на мир к взгляду индивидуальному. А этот взгляд позволяет увидеть всеобщее с позиции конкретного автора, писателя. Даже такую, казалось бы, универсальную и многократно описанную в сказках проблему как проблема времени (сказка «Дедушка-Время»).

То, что среди сказок Баума есть сказки философского содержания, не удивительно. Этот писатель начал свой путь в детской литературе, изложив для детей этическое учение Канта в виде персонифицированных художественных образов. Подробно и мастерски эту сторону «Волшебника из страны Оз» описал Мирон Петровский в своем замечательном историко-филологическом труде «Книги нашего детства».

Но это, как говорится, уже другая история.

Марина Аромштам