Это фрагменты из анонимных анкет, которые в ноябре 2015 года заполнили больше двух тысяч учеников петербургских школ. Мы опрашивали самых разных детей: со 2 по 11 класс, из центральных и спальных районов, элитных гимназий и обычных городских школ. Мы хотели понять, что знают современные петербургские школьники о блокаде и обороне Ленинграда, насколько нужно им это знание. А самое главное: что нам, взрослым – историкам, краеведам, педагогам, библиотекарям, музейщикам – делать с этим знанием?

Основные результаты анкетирования описаны в сборнике «Говорим о блокаде»«Говорим о блокаде. Как говорить с детьми о блокаде и обороне Ленинграда. Педагогические ресурсы, идеи и технологии»: Издано Государственным мемориальным музеем обороны и блокады Ленинграда и Санкт-Петербургской Академией постдипломного педагогического образования, 2016. Здесь же мне хотелось бы немного поразмышлять о книгах, посвященных блокаде и адресованных детям и подросткам, в контексте общего изучения блокадной темы в современном Петербурге. В анкете, которую заполняли школьники, был вопрос: «Откуда ты знаешь о блокаде и обороне Ленинграда? Какие источники прежде всего помогли тебе составить представление о ней?» Предлагалось несколько вариантов ответа: «Я изучал это в школе на уроках», «Я узнал об этом из экскурсий в музеи», «Я читал книги о блокаде», «Мне рассказывали о блокаде родители, бабушки и дедушки» и т.д.

Больше 80% процентов учеников начальной и средней школы в качестве главного источника информации о блокаде назвали семью, на втором месте оказалась школа (76%), на третьем ‒ телепередачи (50%). Картина резко меняется в старших классах. Основным источником информации становится школа (90%), на втором месте музеи (50%), на третьем – интернет и телевизор (35%).

В среднестатистическом классе из 30 человек лишь пятеро отмечают книги как источник знаний о блокаде. При этом ответы «читавших» детей на остальные вопросы почти ничем не отличаются от «нечитавших»: те же полузнания, тот же разброс оценок – от «не хочу даже слышать об этом» до «надо гордиться памятью о подвиге».

Конечно, есть исключения, есть анкеты, которые интересно читать – их авторы пишут о блокаде неформально, размышляют о ее месте и значении в истории города, страны, мира. Но эти исключения лишь подчеркивают общую тенденцию: современным петербургским детям и подросткам тема блокады неинтересна, они не ощущают личных связей с этой темой. По собственной воле дети не будут ни читать о блокаде, ни ходить в музеи, ни смотреть фильмы, посвященные блокаде.

Можно уверенно констатировать: блокадная тема появляется в кругозоре современных детей только благодаря «педагогическому диктату» взрослых. Кому-то рассказывают родители (например, в связи с Днем Победы), кого-то учителя вывозят в музеи или предлагают прочесть книги.

Почему же нет интереса к блокадной теме? Дети отвечают довольно внятно: это очень страшно, очень тяжело. Кажется вполне очевидным: и дети, и взрослые не хотят жить «в страшном», не хотят просыпаться от кошмарных снов, бесконечно бояться голода и смерти. Тем более что из комфортного и благополучного «сегодня» повторение блокадного опыта кажется немыслимым, а значит изучать и осмыслять этот опыт кажется пустой тратой времени. Даже в истории Второй мировой войны есть много других сюжетов – более интересных, более «современных», более важных…

И что же делать взрослым в этой ситуации? Пойти на поводу у детей? Перестать проводить «уроки мужества» 8 сентября и 27 января? Не пускать детей в блокадные музеи? Отменить автобусные экскурсии и возложение цветов на Пискаревском кладбище? Перестать издавать детские книги о блокаде?

Вряд ли многие согласятся с таким ответом. Мы все-таки хотим говорить с детьми о блокаде. И продолжаем это делать, несмотря на то, что дети всеми возможными способами демонстрируют нам, что они предпочли бы другие темы для разговора.

Зачем нам это надо? Предельно обобщу: нам важно, чтобы наши дети разделяли наши ценности. Такой ценностью многие взрослые, например, считают гордость – «мы должны гордиться подвигом своих предков». Правда, в чем, собственно, заключается подвиг блокадника, современному ребенку неясно. Голодная смерть – это подвиг? Чем тут гордиться?

Надо сказать, наши предшественники, жившие в советские годы, хорошо понимали все трудности определения «блокадного подвига». Поэтому мало говорили о самой блокаде, гораздо больше – об обороне города и прорыве блокады. А если речь все-таки заходила о положении в окруженном Ленинграде, то «ужасы» были лишь фоном (да, ярким, запоминающимся, пугающим, но не главным) – фоном, на котором разворачивались истории о взаимовыручке, самопожертвовании, заботе о ближнем. Подвигом было именно это: остаться человеком в нечеловеческих условиях. Об этом писали и вполне «взрослые» авторы, Даниил Гранин и Алесь Адамович, в «Блокадной книге»: «…мы вывели для себя интереснейшее правило: те, кто спасал других, чаще выживали, чем те, кто просто лежал, ожидая какого-то ухода за собой или потеряв надежды на жизнь».

Сергей Яров, исследователь блокады, возможно, глубже всех наших современников заглянувший в бездну блокадного ада, в финале своей книги «Блокадная этика» говорит: «Вся блокадная повседневность свинцовой тяжестью втаптывала человека в грязь – как здесь быть готовым к сочувствию, состраданию, милосердию и любви? И было сочувствие – у изголовья тех, кто умирал, мы видим их родных и друзей, если они еще были живы. И было милосердие – хлеб, оставленный для себя, оказывался в протянутой руке ребенка… Когда мы говорим о ленинградской трагедии, то, может быть, главное состояло не в том, всегда ли человек был способен проявить сострадание, а в том, что он находил в себе силы хотя бы однажды выразить его».

Можно привести множество примеров детских книг о блокаде, написанных ленинградскими писателями во второй половине ХХ века и сейчас переизданных (особенно много книг было переиздано в 2015 году в связи с юбилеем Победы). Почти все авторы этих книг пережили блокаду, а значит, говорят о себе и про себя. И перед ними остро стоял тот же вопрос, который решаем сейчас мы: как говорить о блокаде? Что говорить? Зачем говорить? Все эти книги разные, но общей для них остается пронзительная живая интонация – и какая-то невозможная, неправдоподобная надежда. Вера в человека. В то, что если ты будешь человеком – всё будет хорошо, другие люди («нелюди» в книгах тоже есть, но они второстепенны) тебя не бросят, помогут, позаботятся о тебе. «Учительница смотрела на нас и улыбалась. В классе чисто. Окна открыты. И сразу так хорошо стало, будто вся блокада – только плохой сон», – писал Виктор Дубровин.

Кукла »

Геннадий Черкашин

Вот как это было »

Юрий Герман

Три девочки. История одной квартиры »

Елена Верейская

Мальчишки в сорок первом »

Виктор Дубровин

Мальчики из блокады »

Александр Крестинский

Хлеб той зимы »

Элла Фонякова

Девочки с Васильевского острова »

Юрий Яковлев

Сестра печали »

Вадим Шефнер

О длинной, невыносимой, нечеловеческой зиме Ленинграда писали не только в ХХ веке. И сейчас выходят детские, подростковые книги – например, «Должна остаться живой» Людмилы Никольской или «Блокада снится мне ночами» Виктора Новикова. Они по прежнему основаны на семейных историях и по-прежнему утверждают человечность как основу выживания в блокадном городе.

Война, блокада, я и другие. Мемуары ребенка войны »

Людмила Пожедаева

Должна остаться живой »

Людмила Никольская

Блокада снится мне ночами »

Виктор Новиков

Авторы советских и постсоветских книг о блокаде почти всегда ведут рассказ «из будущего». В одной из лучших книг о блокаде, «Сестре печали» Вадима Шефнера, блокадные ужасы даны пунктиром – они есть, но автор не считает нужным погружать своего читателя в беспросветный мрак.

Мне кажется, именно наличием четкой авторской позиции, понимания, о чем и зачем ты пишешь, отличаются художественные произведения (даже автобиографические) от, например, блокадных дневников – своего рода «протоколов жизни» в блокаду, которые мало кто из взрослых рискнет предложить для чтения детям.

Блокада – катастрофичный, тяжелейший исторический опыт, который коснулся миллионов людей. Многие блокадники не хотели, не могли вспоминать этот опыт – пережитое не формулировалось словами, человеческого языка оказывалось недостаточно для описания нечеловеческого существования, наполненного болью. Нам, сегодняшним, надо что-то делать с этой болью, доставшейся в наследство. Но это тема другой статьи.

Анна Рапопорт

_________________________

«Говорим о блокаде.
Как говорить с детьми о блокаде и обороне Ленинграда.
Педагогические ресурсы, идеи и технологии»:
Издано Государственным мемориальным музеем обороны и блокады Ленинграда
и Санкт-Петербургской Академией постдипломного педагогического образования, 2016

Читайте также по теме:
«Мы читаем о блокаде»
«Я говорю с тобой из Ленинграда, страна моя, печальная страна…»
«Город, который противостоит забвению»
«Блокадная сказка»