Другая важная задача была связана с людьми, в которых проснулся интерес к искусству. Они бы и хотели ходить в музеи, но чувствуют себя очень неуверенно: вдруг они там ничего не поймут? Лучше уж не позориться… Таких людей нужно как-то переубедить. Например, пригласить в музей книжной иллюстрации, где они увидят знакомые им с детства иллюстрации. Эта встреча наверняка будет радостной и возвращающей чувство уверенности в себе: в детстве иллюстрации не казались чем-то недоступным для восприятия. (Незнакомое посетитель музея, конечно, тоже увидит. Но если что-то и непонятно, то надо просто спрашивать. Это очень важно – задавать вопросы о том, что тебе почему-то кажется непонятным.)

Если более широко взглянуть на эту идею Эрика Карла, то можно сказать, что детская книга открывает человеку дорогу к изобразительному искусству.

Казалось бы, напрашивающаяся мысль. Но для нас «приобщение к книге» до сих пор означало, прежде всего, приобщение к чтению. И книжная иллюстрация до недавнего времени рассматривалась исключительно с этих позиций: это то, что в дошкольном возрасте помогает удерживать внимание ребенка, «приковывает» его взгляд к странице, а в книгах для детей более старшего возраста является зрительным подспорьем для воображения (иллюстрация делает героев «зримыми», дополняет их образы интересными деталями, визуализирует пространство действия). Но такое подспорье для зрелого читателя является чем-то избыточным, может быть, даже отвлекающим от чтения, поэтому иллюстрации в книгах для подростков считались чем-то необязательным (в том числе, и самими подростками). Даже не во всех исторических романах были иллюстрации.

Но сегодня оказывается, что рассматривание иллюстраций – это не только опора для восприятия текста, а еще и начало пути в «параллельный мир». Конечно, лишь при том условии, что ребенок на книжных страницах будет встречаться с разными иллюстраторами, разными художественными стилями и разными авторскими «почерками». То есть «книжка с картинками» будет работать на накопление так называемого «опыта насмотренности».

Опыт насмотренности учит ребенка взаимодействовать с тем, что, на первый взгляд, кажется непонятным. К такому непонятному в искусстве надо относиться как к интересной загадке.

Загадка – древнейший жанр, который может считаться первичной формой философского осмысления мира. И в то же время ‒ способом хранить тайное знание. В архаических обществах испытание загадками было, в частности, способом определения «своего»: посторонний, не причастный к тайнам конкретного сообщества, ни одну из «чужих» загадок отгадать был не в состоянии. Отгадку нужно было где-то «добыть» – как это сделал Эдип, которого Сфинкс подвергла именно такому испытанию.

И если ребенка чему-то и надо учить, то именно способу добывать отгадки, добывать «ключи» к пониманию картин, произведений искусства. Как? С помощью речи.

Принято считать, что общение с картиной не требует «словесного сопровождения», даже исключает его: пришел в музей – и просто смотри. Художник говорит не словами, на то он и художник. А если можно было бы выразить нарисованное словами, художнику не потребовалось бы рисовать. Но в современном мире такой подход утратил универсальность. Известный французский искусствовед и арт-педагог Франсуаза Барб-Галь считает, что с детьми нужно обязательно разговаривать по поводу картин. Но разговор этот должен быть не абстрактной «беседой на тему», а обменом вопросами и ответами по поводу того, кто что видит и почему это так нарисовано.

Смотреть картинки в книжке мы тоже учим ребенка с помощью речи. Собственно, изначально эти две способности – говорить и видеть изображения на картинке – связаны теснейшим образом.

Я каждый раз удивляю студентов, обучающихся искусству иллюстрации, сообщением о том, что шестимесячный малыш не видит на картинке лисичку. И кошечку не видит, и мячик. Вроде бы, он смотрит точно так же, как взрослый, двумя замечательными глазками, и, кажется, прямо на картинку. Но никакой кошечки для него там нет. Он, конечно, что-то видит. Возможно, пятно или даже некую смутную форму. Но не образ. (А новорожденный малыш не видит даже пятна: он еще не умеет фокусировать взгляд.) Это к тому, что маленький ребенок смотрит иначе, чем взрослый, и видит иначе.

«Опознавать» в пятне яблоко ребенок научается примерно в то же время, что и произносить первые настоящие слова. Это настоящий интеллектуальный прорыв – вдруг понять, что яблоко, лежащее на столе, и яблоко нарисованное как-то связаны друг с другом. Что связаны между собою реальный предмет и знак, который этот предмет обозначает. И ребенку очень нужно, чтобы взрослый такое узнавание подтвердил: да, это яблоко.

И первое общение с книжкой именно на этом и строится – на опознании реалий, изображенных знаками. А потом – и реалий, которые ребенок никогда не видел. Но он уже понял, что за картинка что-то собой замещает. Организующим фактором такого общения является речь.

Когда ребенок подрастает и, вроде бы, уже способен слушать довольно сложные книжки, рассматривание картинок вместе со взрослым, рассматривание картинок после прочтения понравившейся книги, их «проговаривание» очень важны. Это как бы придает прочитанному новое измерение.

Вообще совместное рассматривание всегда сопровождается речью. Речь – связующее звено между участниками процесса, «организатор» совместного переживания.

Это не значит, что ребенок с какого-то возраста не может рассматривать картинки в книгах самостоятельно. Опыты «одинокого» погружения в книгу тоже чрезвычайно важны для детского развития.

Но вместе со взрослым ребенок может смотреть и такие картинки, по поводу которых у него возникают вопросы. Более сложные картинки, может быть, непонятные с первого взгляда. Или странные. Взрослый должен помочь ребенку настроить свое видение особым образом – для разгадывания загадки. И если взрослый может словами описать ребенку видимое так, чтобы ребенку оно стало понятно, значит, уровень сложности картинки, иллюстрации подходит для ребенка.

***
Книги Энтони Пенроуза «Миро и его волшебные животные» и «Мальчик, который укусил Пикассо» – блестящий пример такой «настройки». Конечно, это не обычные книги, а специальные книги по искусству, адресованные детям. Но это всего лишь означает, что задача подготовить ребенка-читателя к восприятию произведений живописи и графики решается здесь прямо. Картины больших и сложных художников в книгах Пенроуза являются и предметом повествования, и иллюстрациями. И на примере этих книг очень ясно видно, как на первый взгляд непонятное попадает в сферу детского восприятия – с помощью текста. Текст организован так, что работы художников оказываются встроенными в контекст, понятный и интересный ребенку (примерно лет с шести), и вместе с этим контекстом «оседают» в его памяти и делаются «своими».

Энтони Пенроуз рассказывает о том, как в детстве встречался с Миро и Пикассо. Оба художника были друзьями его родителей, и маленький Энтони тоже считал их своими друзьями.

С репродукциями их картин соседствуют фотографии.

Пенроуз рассказывает о своих встречах с великими художниками с позиции ребенка – выделяет то, что, по его мнению, может быть интересно ребенку того же возраста, в котором он сам запечатлен на фотографиях. И это как бы стирает грань между читателем и Энтони, позволяет настроиться на то, что мы бы сейчас назвали «неформальным общением» с художниками: «Пикассо обожал рисовать карандашами и красками…», жена Пикассо однажды угостила Энтони шоколадками, Энтони подарил сыну Пикассо свой игрушечный двухэтажный автобус, а Пикассо в ответ прислал ему деревянную фигурку женщины для Ноева ковчега…

А однажды Энтони, играя с Пикассо, так разошелся, что укусил его (не очень заботясь о том, что Пикассо «был величайшим художником на свете»). И что сделал Пикассо? Укусил Энтони в ответ. Причем – «ужасно больно». Но это не отразилось на их дальнейших отношениях…

В книге о Миро сильное впечатление производят рассказы о животных, с которыми маленький Энтони и художник «общались» в лондонском зоопарке. Особенно запоминается шимпанзе Конго, который был художником (это слово в книге написано без кавычек, большими буквами) и часто рисовал картины. Миро, рассказывает Пенроуз, это так понравилось, что он даже купил картинку Конго и повесил ее у Пенроузов дома.

О том, что рассказ не выдуман, свидетельствует фотография, на которой запечатлен рисующий шимпанзе.

Понятность, немногословность и «домашняя» событийность историй, которые рассказывает Энтони Пенроуз, – это мостик, по которому автор проводит ребенка-читателя к картинам больших художников ‒ на самом деле очень сложных. Картины в его книгах не случайно соседствуют с фотографиями – они даже как бы «вырастают» из них. Вот фотографии животных лондонского зоопарка, а вот – кажущиеся фантастическими животные Миро. Вот фотография мамы Энтони, а вот ее портрет работы Пикассо. А вот так разные вещи невообразимым образом превращались в части скульптур Пикассо: «Приглядитесь-ка к лицу мамы-обезьянки. Видите, из чего оно? Из игрушечной машинки Клода!» (Клод – сын Пикассо).

Вроде бы маленькая деталь! Но она ведь важна для ребенка. Через эту деталь он узнает в действиях Мастера собственную логику обращения с предметами: каждая вещь в руках ребенка может стать чем-то иным, отличным от своего обыденного назначения.

Отечественный психолог Б. Эльконин называл такие предметы «заместителями». Считалось, что использование предметов-заместителей – показатель развития детского воображения в дошкольном возрасте. Но задолго до того как психологи придали предметам-заместителям статус психологического критерия, художники стали использовать предметы «не по назначению» ‒ для создания скульптур. Искусство первым обнажило этот прием, который вообще-то «работает» не только в детской игре, но и во взрослом творчестве.

В книге о Пикассо много фотографий именно со скульптурами. Там читатель-ребенок может наглядно проследить трансформации реальности, ее претворение в новую форму.

Что касается Миро, то его картины, мне кажется, сразу отсылают ребенка к теме монстров и странных животных (собственно, монстр – это тоже, в первую очередь, животное, только экзотическое, принадлежащее другой реальности). А если люди нарисованы так же, как монстры? Видимо, это от того, что они тоже частично «вхожи» в другой мир: «Миро считал, – пишет Пенроуз, ‒ что если вы хотите допрыгнуть до звезд, вы должны твердо стоять на земле. Я никогда не сомневался, что эта сильная женщина может допрыгнуть до звезд…» (о картине, на которой нарисована жена фермера).

Иными словами, читать эти книги с детьми – великое удовольствие. (Взрослого это тоже продвигает в искусстве.) И листать – удовольствие. Не только из-за интересных репродукций и фотографий, но и из-за того дизайнерского мастерства, с которым выполнен макет книги. Тут работает все – и цвет страниц, и ритм больших и маленьких картинок, и неожиданные изобразительные «движения» шрифта.

А в книге о Миро форзацы украшены детскими рисунками – такое приглашение читателю «попробовать рисовать, как Миро».

И после таких книг кажется, что смотреть сложные картины не только не страшно (вдруг что-то не поймешь и неправильно отреагируешь), а именно интересно.

Начинаешь любить загадки.

Марина Аромштам

_________________________________

Энтони Пенроуз
«Мальчик, который укусил Пикассо»
Перевод с английского Нины Жутовской
Макет Константина Кузьминского
Издательство «Арка», 2016

Энтони Пенроуз
«Миро и его волшебные животные»
Перевод с английского Нины Жутовской
Макет Константина Кузьминского
Издательство «Арка», 2016