Наверное, нет нужды пересказывать сюжет этой святочной истории. Тот, кто еще не читал книгу, наверняка видел известный фильм с Джимом Керри в роли Эбинизера Скруджа, замкнутого и неприветливого человека, которому в рождественскую ночь один за другим являются три духа ‒ прошлых, настоящих и будущих Святок, и старый скряга меняется: помогает семье своего бедняги-конторщика, навещает племянника и начинает неуклюже общаться с горожанами.

На обложке, форзацах и разворотах, на прозрачном листке, вклеенном перед первой страницей, предвещая грядущее, накрывая город волшебным покрывалом, идет снег. Правильные шестигранники совершенной формы опускаются на землю, как будто ангелы где-то там, на небесах играют в волшебный тетрис. Идет снег, который скрывает прошлые обиды, накрывая землю чистым листом, на котором можно написать совсем другую историю.

Каждый год я жду Рождества, вдыхаю запах хвои, загадываю желание и жду, что чудо обязательно свершится. И это волшебство свершается в рисунках Игоря Олейникова.

На самой первой странице мы видим Эбинизера Скруджа: закрыв холодную неуютную контору, он возвращается домой, безучастный к грядущему чуду, а с неба падает снег, который покрывает тулью его высокой шляпы. Скрудж идет, опустив голову, поджав губы, навстречу читателю, отреченный от настоящего, прошлого и будущего, устремив колючий взгляд куда-то внутрь себя, ‒ и встретившись праздничным вечером с этим человеком, невольно прячешь улыбку и отводишь глаза. Удивленные, обескураженные прохожие оборачиваются ему вслед. Как можно не радоваться рождественскому снегу, ярким витринам, запахам хвои, корицы и жареного миндаля? Но Скрудж не хочет никого видеть…

На следующей странице он, низко склонившись над своей конторкой и не глядя посетителям в глаза, указывает длинным бескровным пальцем на дверь. Может быть, он просто боится людей? Ведь если он даст просителям пару шиллингов, то ему поневоле придется разговаривать с ними и выслушивать поток благодарностей. Не проще ли указать им на дверь и вновь остаться в спасительном одиночестве?

Лицо Скруджа, меняющееся от рисунка к рисунку, – это история его души, история преображения, рождения чуда. Страница за страницей художник заставляет нас вглядываться в лицо героя, следить за тем, как меняется выражение его глаз, линия рта, как ужас сменяется робкой надеждой и радостью от преображения.

Рисунки контрастны. Мир Скруджа – это мир темноты и бесприютности: одинокая конторка, счеты и иней на пустых холодных стенах, наползающий темно-синий мрак. Скрудж экономит на огне и свечах, тусклый свет едва проникает снаружи, из открытых дверей. Даже на улице в пасмурный заснеженный день светлее, чем в доме у героя. А на следующей странице люди празднуют Рождество, семьи собираются за столом, у камина, и это уютное праздничное пространство окрашено янтарными оттенками горящих восковых свечей. Люди собираются вместе, чтобы поделиться своим светом и теплом, и ангелы дарят им искорки волшебной радости и доброты, дарят надежду на чудо.

В детстве мне больше всего нравилось, как в темные зимние вечера неожиданно отключали электричество, и бабушка доставала из кухонного стола толстую свечку. Такие же маленькие огоньки загорались в домах напротив, и эти свечки то приближались к стеклам, то снова исчезали, похожие на мерцающих призраков английских болот из старых сказок. Огонь свечи собирал вокруг себя всех, кто был в доме, оставляя тени метаться по стенам.

Вокруг тающих тяжелыми каплями восковых свечей с пряным запахом меда собирается, чтобы славить Рождество, и семья Боба Кретчита, клерка из конторы Скруджа; вокруг света собирается семья Фреда, племянника Скруджа, чтобы согреться дружеским теплом. И от этих рисунков исходит безудержное веселье. Скрудж вспоминает собственное веселое Рождество, когда он был молод и беден, но в его душе было место мечтам и надеждам. На рисунке под развеселую неутихающую скрипку пляшут, забыв о всякой солидности, хозяин и хозяйка, скачут, высоко поднимая тощие ноги, два неунывающих ученика – Дик Вилькинс и Эбинизер Скрудж. И лишь одно темное пятно на этой странице ‒ растерянное лицо старого скряги в ночном колпаке, бесплотной тенью вклинившегося среди танцующих…

Вот Скрудж робко стучится в дверь племянника и робким просителем стоит у входа. Он вспоминает, как добра была к нему в детстве его тихая, хрупкая сестра, и понимает, что наступило время, когда любовь, которую когда-то подарили ему и которая долгие годы потухшим углем лежала в его сердце, вдруг окрепла и ищет выход, ‒ и он тоже дарит тепло тем, кто так в нем нуждается. Он должен раздать ту любовь, которую он задолжал всем, кто находится рядом с ним. Скрудж открывает окно, улыбается, раскидывает руки и обнимает весь мир, который становится таким же янтарно-теплым, как рождественское чудо. И вновь идет снег, величественный и вечный, как и само Рождество.

Ксения Барышева