Дети немедленно сели читать книжку. В ней много ярких крупных картинок, а текст простой и доступный (для чтения вслух возрастная маркировка вообще «4+»), так что мы и маленького Митю рядышком усадили. Построен текст в знакомой детям форме диалога между бабушками и внуками, родителями и детьми, поэтому маленькие читатели и слушатели откликаются сразу. И тут же начинают задавать вопросы уже своим бабушке и маме. Взрослые очень быстро втягиваются в игру – наша бабушка в первый вечер чтения отложила все свои дела и пришла комментировать, подсказывать и досказывать подробности. Про веревочную сумку-«авоську», которую каждый взрослый носил в кармане – авось удастся купить и принести домой продукты, отстояв длиннющую очередь. Про игру «чиж», в которой бабушка была дворовой чемпионкой. И про хлеб с маслом и вареньем, да так чтобы есть его во дворе, сидя на бревнах. Даже мне пришлось «непедагогично» признаться, что я в детстве тоже грызла сосульки с крыши, как герои истории «Лакомства на все времена», только вот обмакивать их в варенье не додумалась. И ключ от квартиры висел у меня на шее на веревочке, потому что родителей с утра до вечера не было дома. В общем, действительно получилась книга для семейного общения, как и задумывала ее автор, известный психолог Екатерина Мурашова. Прекрасный подбор иллюстраций позволяет наглядно представить, как в 30-е ‒ 70-е годы прошлого века росли дети. Во что они играли, какими домашними средствами их лечили, какая у них была школьная форма и парты, какие автобусы и машины ездили тогда по улицам, чем угощались и что пели на семейных праздниках в коммунальной квартире.

Но в какой-то момент чтения я вдруг уловила легкое недоумение на Анином лице. Что-то не так?.. Ну конечно не так ‒ уж очень радостным и беспроблемным получился советский быт известной эпохи. Но я-то знаю (и даже отчасти помню по собственному детству в позднебрежневские времена), что все было не так уж симпатично. Сразу вспомнились хвосты очередей и чернильные номерки на ладонях: мы, маленькие, тоже должны были стоять в очередях вместе с мамой, чтобы принести побольше дефицитного товара домой, потому что правило было строгое ‒ «один товар в одни руки». Конечно, я об этом не раз рассказывала изумленным детям, которым кажется невыносимо длинной и скучной очередь из шести человек в кассу супермаркета. И Аня моя, самостоятельно прочитавшая к этому времени «Сахарного ребенка» Ольги Громовой и много раз спрашивавшая нас с папой о нашем детстве, споткнулась об это книжное благополучие и смутилась. Что делать, спрашивается? Тем более что и Макар, который следует по пятам за Аней в своих книжных странствиях и кое-что выхватывает из книжек не по возрасту, многое уже знает. Советское детство, советское время ‒ такое разное в разные десятилетия и такое разное в двух этих книгах. Можно было бы просто отмахнуться от возникшей проблемы, сосредоточившись на положительной стороне советской жизни, прекрасно поданной в книге Екатерины Мурашовой, но не слишком ли плоская картинка получается? Да и как-то не хочется думать, что все советское время было сплошь черным или сплошь лучезарно-величественным, как сейчас многие любят поностальгировать вслух. А дети среди этих разговоров живут и не могут быть к ним равнодушными, поскольку их участники – родные люди, занимающие часто диаметрально противоположные позиции по отношению к эпохе СССР. Не лучше ли перевести разговор из плоскости споров, обличения или восхваления ‒ в плоскость исследования? Как получилось так, что люди, живя в коммуналках, стоя в очередях с «авоськами», были довольны своей жизнью? Как получилось, что одни люди писали доносы на других, живших с ними под одной крышей? Как вообще возможно вдруг объявить человека, с которым ты еще вчера здоровался, «врагом народа»?

Не слишком ли это сложные задачи для детской головы? Оказывается, не слишком ‒ если пользоваться художественным языком сказки, метафор. Как в книге Юлии Яковлевой «Ленинградские сказки. Дети ворона. 1938 год», которую мы стали читать сразу, как только обозначилось недоумение у детей. И удивительное дело – хотя книга маркирована «12+», текст оказался понят глубоко. Может быть потому, что главными героями «ленинградской сказки» оказались ровесники моих детей – семилетний Шурка и девятилетняя Таня – и мои ребята с азартом следили за их невероятными приключениями? Обычным мартовским днем в жизнь октябренка Шурки, потихоньку хулиганившего с приятелем на запасных железнодорожных путях, вдруг вошла загадочная записка, брошенная из проходящего мимо товарного поезда с наглухо запертыми дверями, в щелках-окошках которого мелькали почему-то человечьи глаза: «Везут на Колыму». Что это за Колыма такая? А однажды ночью брат с сестрой просыпаются в пустой комнате, потому что, как сказали соседи по коммуналке, их маму, папу и братика унес какой-то «черный ворон». Так наступает конец счастливому советскому детству, где все настоящие октябрята должны быть бдительными и помогать Родине. Таня и Шурка превращаются в сирот, за которыми гонятся, которых норовят заклевать даже голуби. И отправляются на поиски пропавших родителей и брата, а в пути учатся не быть, как все, не бояться и прятаться, а думать, смотреть, слушать. И мои дети учились вместе с ними.

– Почему книга названа «Дети ворона»? – спросила я, когда мы перевалили за половину.

– Ну, мам, это же очень просто. Эти советские дети какие-то все серые, нахохленные…

– А советский – это что, какой-то особенный человек?

– Ворон мертвецов ест, а там все время уничтожают…

– И на обложке там все с вороньими лицами… Они дети ворона, и тоже будут уничтожать, когда подрастут…

– Ну не все. Вот, смотрите, два мальчика и девочка вполне человеческие.

– Так это же Таня, Шурка и Бобка! Они остались людьми посреди этих воронят…

– А что это значит – остаться людьми? Особенно, когда нет никого рядом, кто бы подсказал, особенно, когда надо выживать? Или жить?

Все новые и новые вопросы и диалоги возникали у нас о советской эпохе.

Тема репрессий ‒ тяжелая, сложная, даже для старшеклассников, с которыми мы говорим об этом на уроках истории. Они часто стараются буквально закрыться, спрятаться от всех этих разговоров, чтобы знать меньше и не переживать. Но нам нельзя спрятаться. Дети давно уже знают историю про расстрелянного в тридцать седьмом прадеда и потому не согласны с лучезарной картинкой советской жизни. К счастью, языком метафоры и образа оказалось легче соединить в детской голове трудносоединимое: жизнерадостность и яркость советских праздников и парадов – и тусклые, уставшие, злые лица повседневности, переполненность коммуналок и трамваев и ночные аресты.

«Мам, помнишь, в той книжке про детство бабушки был нарисован такой длинный-длинный коридор с голыми лампочками и много соседей?» Они решили посмотреть еще раз и буквально уткнулись в рисунок, вооруженные теперь новым знанием. «А вот, смотри, кнопки звонков с фамилиями, точно как у Тани и Шурки!» Картинки из книги Екатерины Мурашовой накрепко соединились у ребят с текстом романа Юлии Яковлевой – в той самой комуналке, где пировали всем миром и стояли по утрам в очереди в санузел, вполне могли жить герои романа, а милые, добродушные соседи могли и донос написать. И так дальше без конца было во время чтения – рисунки из книги Екатерины Мурашовой (не все, конечно, но многие) стали визуальным рядом к роману. И вместо плоскости, вместо одномерности суждения о никогда не виденной эпохе постепенно стал появляться объем. Так дети дошли до понимания того, что советская жизнь была чрезвычайно многослойна. И что часто только оказавшись в ситуации гонимого и отверженного советский человек начинал сомневаться в правильности советского мироустройства.

Временами эмоциональное напряжение было очень сильным и я всерьез подумывала – не отложить ли книгу? Особенно, когда мы дошли до описания детского дома для детей «врагов народа», куда попал Шурка. Но Юлия Яковлева вовремя приводила на помощь мальчику то птиц, с которыми он разговаривал, как и положено по законам детского мышления и сказки, то крыс, которые его спасали от погони. Напряжение спадало, и мы могли читать дальше и разговаривать. Так и дочитали до конца, порадовавшись за Таню и Шурку. И почувствовали, как на самом деле сильно и страшно калечила государственная машина советской эпохи человеческую душу. Так что человеческая память потом старательно вычеркивала тяжелое времена, заменяя их радостными картинками детства. Но никакими умилительными воспоминаниями про чернильницу-«непроливайку» и веселые дворовые игры это знание не размыть. И то, и то – было. В одном и том же советском мире, в одной и той же семье.

Елена Литвяк