Сколько лет Ракел? Она ходит в школу, умеет читать и писать. Судя по тому, что она делает «сама по себе» и как относятся к ней окружающие, ей лет 9. Может быть, 10. И у нее есть три желания, «которые в последнее время вдруг стали со страшной силой заявлять о себе»: вырасти, быть от рождения мальчиком, стать писателем. К своим желаниям Ракел относится несколько неожиданно: это совсем не те желания, которые их обладатель холит и лелеет, только и думая, как бы добиться их исполнения. Ракел к своим желаниям относится очень критично – как к проблеме, которая серьезно осложняет ей жизнь. Срочно вырасти она не может. Родиться мальчиком – тоже. Желание быть писателем, вроде бы, выглядит более реалистичным. Так нет же! Оно слишком сильное – по оценке самой Ракел. Настолько сильное, что ей кажется, будто она уже писатель.

А если ты писатель, надо писать. Надо хотя бы «тренироваться». Что можно писать? Первое, что приходит в голову, ‒ письма. И Ракел пишет письма воображаемым друзьям. Однако, если у тебя есть старший брат, ничего хорошего из этого получиться не может. Эти письма будут обнаружены, и тебя призовут к ответу: что это за Андрэ, от которого ты получаешь записки? А ну-ка, иди уроки делай! И чтобы духу этого Андрэ больше не было! Ракел совсем не хочет ссориться с братом (который угрожает «разобраться» с Андрэ – пусть его и не существует на самом деле). И если нельзя писать выдуманному другу, если это так неприлично, она будет писать выдуманной подруге…

Но писать подруге тоже небезопасно. Кроме брата, у Ракел есть сестра (вообще-то две сестры, но в данном случае достаточно и одной). Эта сестра непременно сунет нос в «чужие письма» и выяснит, что в них обсуждаются – ой! – родители с их плохим настроением и желание Ракел сбежать из дому… В результате Ракел надрали уши. Такие последствия скромной писательской деятельности заставляют Ракел принять решение никогда больше не писать писем – раз она не в состоянии убедить окружающих в нереальности их адресатов. Лучше она напишет роман. Для начала – маленький. Тут никто не сможет усомниться в том, что она все придумала. Ведь «роман – это самая придуманная вещь на свете».

И Ракел пишет роман, причем довольно быстро. Но и с романом все складывается неудачно. Его тоже обнаруживают – как до этого обнаруживали письма, и он становится поводом для насмешек. Все, буквально все окружающие оказываются «в курсе» и просто помирают от хохота – над романом и над его создательницей. Но роман-то, оказывается, сделан из части тебя самого. И потому это все ужасно: «Они смеялись не только над историей, но и надо мной и моими мыслями…»

Ракел рвет тетрадку с романом на мелкие кусочки…

Ну куда же, куда ей деться от своих желаний? Желание быть писателем тоже оказывается каким-то обременительным и плохо увязанным с обычной жизнью.

И тут вдруг Ракел страшно везет: богатая тетка присылает членам ее семьи свои поношенные вещи. И среди них – большую желтую сумку, которая никому не нужна. Никому, кроме Ракел. В первый раз в жизни Ракел перепала какая-то вещь. Да еще такая необходимая. В этой сумке, решает она, будут храниться… ее желания! Наконец-то их можно будет спрятать от окружающих.

И Ракел запихивает свои желания в сумку. И до этого повествование все время стремилось лишить нас привычных ориентиров, позволяющих разграничивать реальное и ирреальное, бытовое и фантазийное. А теперь мы окончательно сбиты с толку: метафора «скрытых желаний» материализуется прямо у нас на глазах. И нет никакой возможности усомниться в том, что происходящее – абсолютно правдиво.

Желания Ракел обретают вещественный характер, причем вещи-желания от обычных вещей отличает не только их необычное происхождение, но и способ существования. Они то так, то эдак себя «проявляют», взаимодействуют друг с другом и с владелицей своего вместилища-сумки – то есть ведут себя не как вещи, а как «вещества», или даже как живые существа. Время от времени они страшно разбухают. В том числе – желание стать писателем. Существование последнего – даже засунутого в глубокий карман сумки ‒ еще и связано с некоторыми побочными «эффектами». Например, в сумке в один прекрасный день обнаруживается петух. С виду петух как петух (и в этом опасность: вдруг его обнаружат?). И читатель тоже «видит»: это вроде обычный петух. Но когда петух пускается в рассуждения, возникает подозрение, что петух не совсем обычный. Или не совсем реальный? Или все-таки совершенно реальный, но просто говорящий? И такой… самозарождающийся. Ходил-ходил человек с сумкой, однажды открывает ее – а там петух. И Ракел понимает, что именно этот петух был героем ее разорванного на мелкие кусочки романа. Роман был как раз о петухе, который не хотел мириться с прозябанием в курятнике. Ракел, конечно, неизвестно, что «рукописи не горят». И о страданиях взрослых писателей по поводу «неуправляемого героя» («Куда ведет меня моя Анна?..») она тоже еще не знает. Ракел искренне думала, что с петухом, как и с романом, «покончено». А он – на тебе, материализовался. И он такой физически ощутимый, что у читателя вопрос о его реальности почти сразу отпадает. Мы просто поставлены перед фактом: вот петух. Он – подлинная реалия нашей читательской жизни – вместе со своей мятежностью и поиском смысла жизни…

Повесть «Желтая сумка» могла бы считаться художественным исследованием психологии творчества. Хотя, конечно, такое прочтение ее сильно обеднило бы, поскольку в научных исследованиях эмоциональная составляющая сводится к минимуму. Научное исследование не предполагают ироничного отношения исследователя к себе самому и к своим героям-проекциям. Даже в тех случаях, когда исследователь исследует сам себя.

А у Лижии Божунги все получается очень смешно. Ну разве не смешно, когда петух, сбежавший из курятника, ищет смысл жизни? Или когда у него завязываются нежные отношения со сломанным зонтиком? Такая любовная пара – петух-философ, размышляющий над значением имени собственного в жизни отдельной рыбы, и зонтик, который все принимают за тросточку, потому что он не раскрывается. Сломанный зонтик, оказывается, тоже не возражает против того, чтобы найти смысл жизни. Просто язык зонтиков понимают исключительно петухи – когда им случайно удается пересечься. Неудивительно, что смыслом жизни зонтика оказывается петух. Зонтик, в «исцелении» которого Ракел принимает активное участие, решает стать парашютом для петуха.

И образы, и сюжетные повороты поражают своей неожиданностью, даже нелепостью, парадоксальностью. Это смешно до колик в животе.

Но я должна сказать, что любовная тема в «Желтой сумке» разыгрывается в таком высоком регистре, с такой жизнеутверждающей силой, что хочется плакать. Потому что как только ты перестаешь смеяться (исключительно для того, что набрать воздух), то с удивлением обнаруживаешь, что тебе до боли знакомы и философствующий петух, и влюбленный сломанный зонтик. Ты их уже встречал. Больше того, тебе самому приходилось бывать и тем, и другим. Ну, и это ведь очень понятно: и любовь, и стремление к смыслу жизни довольно часто принимают причудливые формы.

Но Ракел такая сентиментальность совершенно не свойственна. Она все-таки очень деятельное существо: в реальности ли, в воображении – не важно. Она в центре событий. И события вокруг нее вихрятся и закипают. Она с абсолютной серьезностью относится к петушиным метаниям. Знаете, если кто-то – петух, это вовсе не означает, что к его проблемам можно относиться несерьезно. Поиски смысла жизни, вообще стремление придать своему существованию смысл не могут не вызывать уважения. И петухи, и зонтики требуют нашего сочувствия, понимания и содействия.

И это помогает желаниям Ракель «сдуться». Как только в центре твоих переживаний оказываются другие – такие интересные, такие устремленные вдаль и вверх, ‒ твои желания вдруг оказываются удовлетворенными. Даже желание писать. Нет, оно остается. Но когда человек может писать все, что хочет, это желание перестает его душить.

Он может – и все. Все, что хочет!

Собственно, «писать» в случае Ракел оказывается синонимом «жить». Или, иначе, «воплощаться», перетекать из внутреннего мира во внешний и обратно.

«Желтая сумка» ‒ книга для тех, кто так живет. В том числе, и для взрослых.

Наверное, будет правильно, если ребенок прочтет эту книгу самостоятельно. При всей своей сюжетной динамичности и языковой легкости, она содержит слишком много личностно-адресованного, почти интимного. Так что лучше, наверное, при чтении обойтись без посредников.

Марина Аромштам