– Виктор, у тебя в детстве была самая любимая книжка?

– Была – «Энциклопедия животного мира». Куча томов, куча картинок. Они стояли дома у бабушки. Когда я к ней приезжал – только пустите туда!.. Но это, наверное, уже лет в десять. Вообще я помню многие свои детские книжки визуально. Например, могу назвать все книжки с иллюстрациями МитуричаРечь идет художнике Мае Митуриче, Речь идет художнике Мае Митуриче которые у нас были: «Алиса», «Питер Пэн»... Причем «Питер Пэн» не был моей любимой книжкой, но я его выделял за картинки. А вот от «Алисы» меня перло еще до того, как я ее прочитал. Это я точно помню.

– То есть книжки становились любимыми именно благодаря картинкам?

– Какие-то – да. Когда я еще читать не умел. Но у бабушки были еще книжки со сказками – издания 50-х годов, старые, вообще без картинок. Все в пыли. Я как суну туда нос, так сразу чихать начинаю. В этих книжках были какие-то безумные, фантастические сказки. Не те, что нам вдалбливали, которые на зубах навязли, а какие-то странноватые: бежала лиса, подобрала кость быка, на кости – город, в городе – мальчик, у мальчика – ... И т.д. Совершенный сюрреализм. И какие-то там «дэвы», «пэри», всякие странные образы. Они этой странностью своей потрясали.

– Не русские сказки?

– Узбекские, грузинские, персидские. Были и русские сказки, впечатление от которых я запомнил. Мне к окончанию детского сада подарили книжку с такой противной серой бумагой. Там была сказка про солдата и смерть, совершенно нетривиальная.

– То есть тебе нравилось то, что было необычно?

– Да, необычное – и по звучанию, и со странным сюжетом. Были книжки про каких-то странных детей – «коммунистических». Эти странные дети попадали в какие-то странные страны, где был капитализм или монархия – т.е. нечто невиданное, непонятное, со странными, дурацкими законами.
Коммунистические дети с кем-то там боролись и освобождали местный народ. Я уже не помню, как эти книжки назывались. Но это было прямо-таки открытие: надо же, лезут куда-то! Какого черта?! В общем, интересно.
Мне, ребенку, были интересны приключения и чудовища.
Был еще «Джельсомино в стране лжецов» Джанни Родари с иллюстрациями Токмакова.

– Ты что же, тогда уже знал, что в данной, конкретной книжке иллюстрации Льва Токмакова?

– Нет, его имя я, наверное, позже узнал. Но то, что я узнавал токмаковские иллюстрации, – это точно. Узнавал и выделял. Токмакова и Митурича.
Вот про любимую книжку...

– Ты ее назвал – «Энциклопедия животного мира».

– Да. Но это лет в десять. А когда меньше был, любимой была книжка «Золотое колесо» со стихами Маршака «На зубах висит гимнаст…». С иллюстрациями Митурича. Эту книжку я лучше всего помню.
Именно потому, что в ней картинки были.

– Так странный текст или картинки? Что тебя сильнее поражало?

– Картинки для меня очень много значили. Я же рос совсем в другой визуальной среде, чем, к примеру, мои родители. У моих родителей еще не было таких книжек, как у меня. Они читали то, что в 50-х годах издавали. А в это время визуальная среда была очень бедной. Все-таки это послевоенное время. И художников тогда секли, если они от «генеральной линии» отклонялись. А вокруг меня уже много всего было: журналы «Мурзилка», «Крокодил»...
У меня сохранились мои детские книжки. Я их иногда рассматриваю – пытаюсь вспомнить, как же я на них реагировал.
Конашевич для меня – это что-то такое с запахом нафталина, устаревающее. Самовары, платьица, бантики. Что-то бабушкино. Конашевич сладковатый такой, занудный слегка – из-за этих бантиков, из-за этого изобилия. Линия у него немножко гнется, мнется. Из-за этого получается этакое «плиссе-гофре». Он похож на торт.
Токмаков – на вино. Сразу бьет в голову, опьяняет.
А Митурич – самурай: ш-ших! ш-ших! шших! Митурич – это как удар в нос.

– И что же с тобой происходило? Ты сидел и рассматривал?

– Сидел, рассматривал. Если сам рассматриваешь, то ты как будто совсем другие картинки видишь, чем когда тебе читают, а ты смотришь. А вот когда не читают и смотришь, тут что-то неожиданное складывается, совершенно новое.

– Картинка и текст, по-твоему, не поддерживают друг друга во время чтения?

– Ну, так я не могу сказать. Не знаю. Но меня иногда мои парни в тупик ставят. Подходят и говорят: давай книжку почитаем, в которой то-то и то-то было. Я не могу понять, о какой книжке речь идет. Оказывается, они смотрели картинки и что-то для себя истолковали так, как и представить было нельзя.

– То есть «составили рассказ по картинке». Без сильной привязки к тексту.

– Да. Я помню, что тоже так делал. Интересно было смотреть картинки – сами по себе. А еще я их копировал. У меня до сих пор сохранились книжки с продавленными от шариковой ручки контурами. Копировал и срисовывал.

– Что, уже в пять лет срисовывал?

– Всю жизнь срисовывал. Поэтому и стал художником. Правда, вот Митурича я никогда не копировал.

– Знал свое место?

– Что-то вроде того. Но дело не только в том, что Митурич – бог. Я же что делал? Клал на книжку копирку и обводил рисунок по контуру. А у Митурича контуров нет. Его рисунки не обведешь.

– Витя, вот ты говорил, что Конашевич тебе кажется устаревшим. Как, по-твоему, иллюстрация в детской книжке должна меняться, отвечать изменениям визуальной среды?

– Конечно.

– И ты уже не будешь показывать своим детям книги с картинками Конашевича?

– Буду. Есть такие вещи, которые в какой-то момент воспринимаются слегка устаревшими. Но проходит немного времени – и они превращаются в антикварные. А это уже совсем другое.

– Это уже с интересом и почтением воспринимается?

– Вроде того. Но по отношению к Токмакову и Митуричу этого сказать вообще нельзя. Они намного свое время опередили. Мне совсем недавно принесли переизданную книжку с рисунками Митурича. Так я лишний раз убедился: он вне времени. Невероятная, звенящая острота формы.
Но новое все равно должно появляться. И оно уже есть. Много. Хорошее.

В оформлении статьи использованы иллюстрации Мая Митурича и Льва Токмакова

Фотопортрет Тамары Корнильевой