Победа добра и вопрос аутентичности
Издатели 90-х, памятуя о высоком воспитательном статусе сказок, с готовностью стали их переиздавать, при этом гордо сообщая читателям, что сказки в новых сборниках несколько отличаются от советских версий – деталями, концовками, целыми эпизодами, так что теперь можно наслаждаться сказками во всей их «полноте и подлинности».

Результат оказался неожиданным: открывая, к примеру, полный сборник сказок братьев Гримм, родители в ужасе его захлопывали. «Подлинная версия» «Золушки» в изложении немецких собирателей фольклора, слишком сильно отличалась от знакомой сказки Шарля Перро (приглаженной усилиями советских переводчиков и редакторов) и от популярного кинофильма, снятого по пьесе Евгения Шварца. «Победа добра» в «аутентичных» сказках братьев Гримм, как правило, отягощалась описаниями возмездия, очень похожего на средневековые пытки. А вскоре выяснилось, что это в полной мере относится и к знаменитым собраниям сказок Афанасьева.

Тут и возник вопрос: зачем детям весь этот ужас – гриммовский или афанасьевский? И чему все-таки «учат» народные сказки?

Взять ту же «Курочку Рябу»: понимает ли маленький ребенок, о чем эта сказка? А взрослый?

Иными словами, вопрос о народных сказках вдруг невероятно осложнился. И я предлагаю сознательно закрепить за ним статус сложного, требующего осмысления и переосмысления.

И еще, по-видимому, нужно отказаться от широких обобщений вроде «народные сказки влияют на…», «народные сказки полезны (или вредны)», а рассматривать каждую сказку в отдельности – как отдельное произведение, к созданию которого приложили руку и бесчисленные безымянные сказители, и собиратель фольклора, и переводчик, и редактор.

Загадочный дар Ивана-царевича
Сегодня у нас есть конкретный повод поговорить о русской народной сказке «Царевна-лягушка» из сборника А. Афанасьева – издательство «Нигма» выпустило в свет книгу с одноименном названием и с иллюстрациями Татьяны Мавриной.

Сразу скажу, что «Царевна-лягушка» – сказка, которая не относится к категории ужасных. Это не значит, что она совсем не страшная. Ее мир устроен по-особенному, привычные причинно-следственные связи в нем отсутствуют, а над сказочными персонажами довлеет ощущение фатальности.(Взять, хотя бы, начало сказки: царским сыновьям пришло время жениться, и потому они должны взять по стреле и выстрелить из лука: куда стрела упадет, туда и надо сватов засылать. И когда стрелу Ивана-царевича подбирает лягушка, царь выносит свой приговор сыну: «Женись! Знать, судьба твоя такая».) В этом мире возможны неожиданные превращения, а «на краю» обитают существа иного мира – Кощей Бессмертный и Баба-яга.

Но этого страха в меру. Как раз столько, чтобы привлечь внимание ребенка и сделать повествование интересным. А интерес возникает вместе с эмоциональным напряжением.

Баба-яга – страж границы между мирами – не покушается на жизнь героя, а помогает ему. Кощей Бессмертный воспринимается с бОльшим напряжением: это он велит Василисе Премудрой три года ходить лягушкой. Это к нему возвращается Василиса после того, как сгорает ее лягушачья кожа, и поэтому Кощей является помехой счастью Ивана-царевича. Но никакого активного зла Кощей Бессмертный не затевает. Он страшен исключительно в силу своего «статуса» – как царь ИНОГО мира (или мира мертвых). Т.е. в целом сказка «бескровна», и в ней отсутствует агрессивное зло.

Но и ее главный герой – Иван-царевич – тоже пассивен. Если он куда-то передвигается, то лишь в том направлении, которое ему «указывает» судьба или чья-то другая воля. Необходимость делать то, что ему самому непонятно, он принимает как данность. И даже Кощея Бессмертного он одолевает не в бою (как это следовало сделать богатырю), а с помощью «открытия удаленного доступа» и вполне бытовых действий, оказывающихся частью тайного ритуала.

То есть все возникающие перед Иваном-царевичем проблемы разрешаются отнюдь не благодаря его активности, силе, удали или смекалке, а скорее так, как это бывает во сне. Что же тогда делает его героем? В чем его особенность? Почему только он из трех царских сыновей «отмечен» именем, а двое других – просто «братья»?

Иван-царевич обладает даром входить в соприкосновение с волшебным. Благодаря этому дару он постоянно – и совершенно невольно, словно во сне, – заступает за границы обычного, «здешнего» мира и становится обладателем удивительных сокровищ. Поэтому во время сватовства, с которого начинается сказка и которое больше похоже на гадание, именно его стрела попадает к лягушке-квакушке, что вызывает насмешки старших братьев. Им-то куда как повезло, ведь их женами-избранницами стали боярыня да купчиха. Но Иванова лягушка – это заколдованная царская дочь. (Больше того, она ведь не «обычная» царевна: Василиса Премудрая – дочь Кощея Бессмертного, владыки Иного мира, и сама могущественная волшебница, превосходящая мудростью своего жестокого отца.) По той же причине Иван-царевич получает волшебную помощь от встречного старика и от Бабы-яги, слышит голоса животных и птиц и «обращает» их в своих помощников.

И как раз эта удивительная способность героя близка и понятна ребенку четырех-шести лет.

Воображение и мышление
Что такое период четырех-шести лет? Кроме всего прочего, что происходит в это время с ребенком, это еще и расцвет так называемой «режиссерской игры».

Ребенок расставляет на разных поверхностях маленькие игрушки. Игрушки куда-то перемещаются, как-то друг с другом «общаются», ребенок в это время что-то шепчет, бубнит, имитирует какие-то звуки. Классик отечественной психологии Лев Выготский считал, что в такой игре создается «мнимая ситуация» – т.е. ситуация, существующая только в данный момент и только благодаря работе детского воображения.

А еще именно между четырьмя и шестью годами у нормально развивающегося ребенка возникает запрос на сказки, на самые разные сказки, авторские или неавторские, но обладающие общим отличительным свойством: в них отсутствует непроходимая грань между реальностью и воображаемым миром, а вещи обладают способностью к превращению, к необъяснимому преобразованию.

Сказочные тексты и детская игра связаны между собой, как курица и яйцо. Сказочные тексты – источник, поставляющий образы и сюжетные ходы для игры. Игра – то, что помогает проживать прочитанное, продлевать сюжеты, придумывать новые. Игра – это сказка собственного сочинения. И она, безусловно, расширяет возможности восприятия текстов.

И то, и другое вместе работает на развитие воображения.

Но что это такое – воображение – мы не очень понимаем. То есть не очень понимаем, в чем его смысл. Мы, конечно, ласково называем детей «фантазерами» и иногда пересказываем друг другу детские фантазии как забавные казусы. Но в глубине души (да и на поверхности) мы считаем воображение «украшательством» и чем-то мало относящимся к жизни. Скорейшее развитие «мышления» ребенка заботит нас гораздо больше. И потому мы предпочитаем сказкам энциклопедии, а детской игре – организованные занятия в каком-нибудь интеллектуальном центре раннего развития.

Но парадокс заключается в том, что именно воображение лежит в основе мышления, составляет его фундамент. Как правило, под мышлением мы понимаем мышление рациональное, способность к анализу. Это очень важная функция. Но такое мышление, как правило, оперирует лишь известными матрицами. А мышление креативное, способное вывести за пределы матрицы, непременно связано с нарушением привычным границ. С необъяснимым «превращением» вещей. И оно опирается именно на воображение. Но даже если мы имеем в виду не интеллектуальные открытия, а вполне понятные операции – такие как чтение или счет в уме, то и они немыслимы без развитого воображения.

Собственно, поэтому все психические силы организма в дошкольный период и брошены на развитие воображения. Воображение – это, по мнению отечественных психологов, главное новое психическое качество, которое обретает ребенок к периоду обучения в школе. А овладение рациональным мышлением – это уже следующий этап. Конечно, отсюда вовсе не следует, что воображение после шести лет перестает развиваться. Просто оно перестает занимать главенствующее место, к нему добавляются новые важные элементы.
И это не значит, что мышления не существует до пяти-шести лет. Но в жизни дошкольника оно играет несколько иную роль, чем в жизни школьника или взрослого человека. И если не угнетать детское воображение, лишая его в дошкольном возрасте необходимой пищи – игры и сказок, это пойдет на пользу мышлению.

Чему «учит» сказка
Возвращаясь к «Царевне-лягушке». Как уже было сказано, отличительная черта главного героя этой сказки – способность вступать в контакт с волшебным, «нездешним». То есть главный герой вхож в другие пространства точно так же, как ребенок вхож в пространство игры. Превращения существ и предметов (лягушки – в девушку, косточек от жареной птицы – в лебедей), присутствие такого «необычного объекта» как избушка на курьих ножках, в образе которой совмещаются несовместимые на первый взгляд элементы, – все это очень напоминает детскую игру с игрушками: комбинирование случайных деталей, использование предметов-заместителей (палочка – это ножик, цветочки – содержимое супа, веревочка – хвост) и т.п.

Основное превращение – лягушки в царевну – происходит в сказке за счет «сбрасывания» лягушечьей кожи. Что это, как не «переодевание»? Способ превращения, уже известный ребенку по играм и детским праздникам.

А тайна Кощея? «Смерть его на конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережет».

Это же известный с раннего детства «принцип матрешки». Как можно достичь «успеха»? Выполняя действия в некоторой заданной последовательности. Эту последовательность надо запомнить и воспроизвести.

И даже странная атмосфера фатальности, в которой действуют герои сказки, воспринимается ребенком как нечто более или менее знакомое. Поскольку причинно-следственные связи открываются ему постепенно, с развитием рационального мышления, он постоянно оказывается в ситуации заданных отношений и непонятных запретов. Его безопасность и благополучие в первые годы жизни зависят не от понимания причин того или иного явления, а от доверия к окружающим взрослым и послушания. Иными словами, сказке есть за что «уцепиться» в опыте ребенка, на что наложиться.

А вот куда эта сказка может его «продвинуть»? Какую весть она ему несет?

Сказочный «урок» связан как раз с той ситуацией, когда Иван-царевич пытается вести себя «рационально» и сжигает лягушечью кожу. Ну, и действительно: его жена оказалась красавицей, если она снова наденет свою кожу, то он, Иван-царевич, этой красоты лишится. Значит, надо этому помешать – уничтожить кожу. Вроде бы совершенно верная логическая цепочка. Но с единственным недостатком – неправильной посылкой. Рациональное, на первый взгляд, поведение Ивана-царевича рассматривается в сказке как своеволие, потому что в основе его «разумных рассуждений» лежит эгоистическое желание устроить все так, как ему хочется, не соотнося это желание с обстоятельствами другого, не выясняя причин поведения другого, а точнее другой – Василисы Премудрой. В результате он лишается всего.

Чтобы вернуть потерянное, он должен вновь обратиться в слух: довериться своему умению общаться с иным, волшебным.

Понятно, что возможность так прочитать сегодня эту старую сказку и делает «Царевну-лягушку» «живой» и актуальной для современного ребенка. Она, как мы видим, отвечает его психологическому запросу и должна существовать в его круге чтения.

А после этого можно сказать о ее потрясающем ритме и поэтичности, об очень экономном, но выразительном сказочном языке, который нельзя назвать архаичным. Он звучит вполне современно, а слова вроде «закручинился», «взгадать», «разубранный» только придают ему колоритности, поскольку их значение сразу ясно из контекста.

Работа художника-иллюстратора
Иллюстрации Татьяны Мавриной, безусловно, создают новое измерение сказки. Кроме художественных достоинств, они несут много познавательных «этнографических» деталей, которые в тексте не описываются: костюмы во всем их многообразии – от рубахи до пиршественного наряда (и каждый персонаж одет по-своему, в соответствии со своим статусом – к примеру, по костюму Василисы Премудрой сразу можно угадать в ней именно царскую дочь); постройки (дом боярский и купеческий), посуда, нарядный пирог, напоминающий тульский пряник; стол, уставленный посудой на пиру, гусляр –на картинках много такого, о чем в сказке ни слова, но что придает ей «материальность» и даже вводит в исторический контекст. Как-то так получается, что сказочные события разворачиваются в стилизованной Древней Руси.

А кое-где иллюстрации еще и оказывают восприятию спасительную поддержку. К примеру, на картинке лягушка, поймавшая стрелу, – в короне. В тексте нигде не говорится, что лягушка, на которой женился Иван-царевич, была как-то отмечена. Лягушка и лягушка. Это его и «кручинило». Но корона помогает нам примириться со случившимся. Мы чуть раньше Ивана-царевича узнаем, что все не так просто с его невестой.

Или дуб, на котором Кощей схоронил свою смерть. Дуб этот, оказывается, необъятных размеров. Иван-царевич рядом с ним выглядит букашкой. А вот Кощей – жалкий, но явно не добрый.

Иными словами, иллюстрации Мавриной – это своя и достаточно вольная интерпретация сказки.

Но ведь сказка-то – народная! Кто как хочет, тот так и рассказывает.

Марина Аромштам